Охота на гигантских рыб

Ольга Федянина о спектакле «Старик и море» Анатолия Васильева В самом финале своей программы Чеховский фестиваль показал совместную с Вахтанговским театром премьеру: инсценировка повести "Старик и море" приурочена к 100-летию Юрия Любимова и поставлена Анатолием Васильевым -- это его единственная московская премьера за последнее десятилетие Бывают встречи, которых ждешь так долго, что они становятся опасными: ожидания чересчур велики, напряжение несоразмерно. К спектаклю "Старик и море" это относится дважды. Во-первых, из такой несоразмерности вырастает сюжет самой повести Хемингуэя, в которой старый рыбак ловит, но, поймав, не может сохранить гигантскую рыбину. Слишком долго ждавший человек оказывается на расстоянии вытянутой руки от огромной удачи -- и изнемогает в борьбе за нее, потому что вовремя остановиться уже не в силах. Воздержание оборачивается безудержностью. Опасно чего-то страстно хотеть -- сбывшееся желание оказывается больше тебя самого. Во-вторых, риск поздней встречи, большой ставки, сбывшегося желания -- это не только внутренняя тема спектакля Анатолия Васильева, но еще и сопровождающее его внешнее обстоятельство. "Старик и море" -- первая премьера Анатолия Васильева на московской сцене больше чем за десять лет. Притом что режиссеров такой высоты мастерства и дарования в мире можно пересчитать по пальцам -- и свой собственный театр-дом у Васильева в Москве когда-то был. Был да сплыл. С тех пор отсутствие его спектаклей было повторяющимся антисобытием, беззвучным скандалом каждого следующего сезона. Васильев наверняка предполагал, что на его премьеру придут как на возвращение блудного сына. Чуть занижая ожидания, он начал с предупреждения партеру, что мы увидим сейчас "не совсем спектакль". Режиссер, скорее всего, не хотел, чтобы за ним гнались, как за хемингуэевским марлином,-- ради этого можно было и слукавить. "Не совсем спектакль", разумеется, оказался совсем спектаклем. Но, собрав "ветеранскую" команду из Аллы Демидовой, композитора Владимира Мартынова и самого себя, Васильев показал Москве совершенно не ветеранский, но актуальный театр, разными изводами которого занимаются и все остальные немногочисленные визионеры мировой сцены -- Кастеллуччи, Лепаж, Геббельс. Когда Алла Демидова, единственная актриса этого спектакля, торопливо идет навстречу залу, почти опережая открывающийся занавес, кажется, что на сцене нет вообще ничего, кроме нее и ее голоса. Тренированного, акробатически гибкого голоса, который интонирует текст Хемингуэя со всей его библейской метафоричностью, психологической наблюдательностью и уязвимой сентиментальностью. Голос совершает кульбиты от старика к мальчику и от мальчика к автору. Васильев отдает голосу авансцену, оставляя в своем распоряжении глубину пространства за спиной у актрисы. На протяжении двух часов в этой глубине разворачивается невесомый балет прозрачно-голубых шелковых полотен и лучей, столбов, пластов света. Сложный алгоритм превращает движущиеся полотна в утреннее море, в вечерний воздух, в солнечный день, в бурлящую воду вокруг лодки. Из этого же движения возникает гигантская рыба -- фантастическая, невесомая и мощная. Алла Демидова не играет своих персонажей -- она их выговаривает, начитывает. Прозрачная голубизна движущейся материи ничего не изображает -- она показывает публике, как умеет работать воображение. Спектакль -- это встреча разных природ: слова, звука, света, движения, а режиссура -- это организация одушевляющего их ритма. Именно благодаря ритму спектакль превращается в живое существо, про которое нельзя сказать, что "его играют" -- оно движется и играет само по себе. Иногда -- чего у Анатолия Васильева прежде, кажется, не бывало -- существо впадает в симпатичное легкомыслие. Пока голос рассказывает, что старику снятся львы, спектакль выпускает к нам из-за кулис канареечно-желтого китайского льва. Лев потягивается, зевает, переминается с лапы на лапу, на лапах подмигивают лампочками модные светящиеся кедики -- карнавальный пришелец, заблудившийся из сна в явь. В финале Демидова уходит в колышущуюся пустоту сцены, чтобы досказать повесть до конца,-- как ни странно, все вместе оказывается историей победы, а не поражения. Старик дотащил до берега только скелет, но скелет грандиозный, ценнее любой рыбы. Спектакль отказывается сочувствовать своему герою. Этим же -- в сущности, антихемингуэевским -- отсутствием сентиментальности окрашен и второй, внешний сюжет состоявшейся встречи. Прервав десятилетнюю паузу, длящуюся не по его вине, Васильев ни на мгновение не попытался вернуться в счастливое прошлое, в котором остались его легендарные московские постановки: "Взрослая дочь молодого человека", "Серсо", "Пир" или "Пушкинский утренник". "Старик и море" -- замечательный современный спектакль, фестивальный проект, для которого Москва не место рождения, а место производства. В каком-то смысле, как и другие участники Чеховского фестиваля, Васильев просто приехал к нам на гастроли -- а то, что он приехал на них с соседней улицы, ничего в данном случае не меняет. Спектакль очень красиво, сдержанно и горько напомнил: в Москве по-прежнему нет театра Анатолия Васильева.