«Это были не диссиденты, а панки»
Стивен Коутс о «музыке на костях» В Музее современного искусства "Гараж" проходит выставка "Музыка на костях" -- коллекция музыкальных записей, сделанных на рентгеновских снимках. Weekend попросил музыканта, сооснователя проекта X-Ray Audio и куратора выставки Стивена Коутса рассказать о некоторых экспонатах и о том, как он начал их собирать В 2012 году мы были на гастролях в Санкт-Петербурге. Как-то я бродил по блошиному рынку и увидел на одном из прилавков странную вещь: по форме как грампластинка, на вид -- рентгеновский снимок. Я понятия не имел, что это такое, продавец явно считал, что это просто какой-то хлам, в общем, я купил ее. Я понимал, что это какая-то запись и, вернувшись в Лондон, попробовал проиграть ее. Послышалось какое-то нечленораздельное урчание, я попробовал 45 оборотов, затем 33, и вот на 78 я услышал "Rock Around The Clock". Это был рентгеновский снимок с записью Билла Хейли. С этой пластинки началось мое знакомство с "музыкой на костях". На снимке были две кисти рук -- это были руки какого-то человека из 50-х, но казалось, что это руки диджея. Изображение и музыка идеально дополняли друг друга, и для меня эта пластинка стала символом всего явления. Хотя я не то чтобы фанат самой песни. Это не очень глубокая поэзия, уж точно не Пушкин. На первый взгляд вообще неочевидно, почему эта музыка была запрещена. Она не антикоммунистическая, в ней нет какой-то сложной идеологии. Но в то же время понятно, что это, во-первых, была американская музыка, во-вторых -- в ней содержался явный призыв к другой жизни. Она предлагала забыть про все, про государство, про работу, не спать по ночам, пить и плясать. Это явно был не тот образ жизни, который советская власть хотела внушить молодежи. В какой-то момент я обнаружил, что чаще всего мне встречаются снимки грудной клетки, долгое время я не мог понять, было ли у этого явления какое-то объяснение, пока наконец мне не рассказали, что в 50-е годы советские люди в обязательном порядке должны были проверяться на туберкулез и делать снимки легких. Своего рода это печать времени -- свидетельство об эпохе, когда туберкулез был важной проблемой. Когда смотришь на эти пластинки, немного чувствуешь себя вуайеристом. Ты ведь фактически смотришь внутрь советских людей. И при этом понимаешь, что, скорее всего, с этими людьми было не все в порядке -- вероятно, раз им потребовались снимки, у них были какие-то травмы, болезни. Получается интересный парадокс -- звуки, призванные вызывать радость и удовольствие, нанесены на изображения повреждений, страданий. Сегодня, конечно, нас больше привлекает в этих предметах изображение. Интересный вопрос, насколько оно было важным для тех, кто делал эти записи. Кажется, что для них изображение не могло играть большой роли, будь у тех людей возможность, они бы делали записи на чем угодно -- на снимках карты местности или каких-то научных материалах, да что там -- они бы и на основе для пиццы делали бы записи, будь у них тогда пицца. Одним словом, вряд ли их как-то особенно трогал тот факт, что на изображениях фрагменты человеческого тела. Уж точно не так, как он трогает нас. В то же время нельзя сказать, что изображение им было безразлично: они явно с ним работали. Вот снимок черепа -- он располагается точно по центру, так чтобы центральное отверстие было ровно между глазами, как дырка от пули. Люди явно заботились о том, что сделать эти записи красивыми. Про "музыку на костях" много легенд. Например, что определенные части тела соответствовали направлениям музыки, что связь между изображением и содержанием не была случайной. Жалко, что это на самом деле не так -- было бы здорово, если бы и правда существовал какой-то код. Другая легенда, тоже распространенная, что существует много записей, на которых после нескольких секунд джаза или рок-н-ролла музыка прерывается и голос произносит: "Что, американской музыки решил послушать, говнюк?" Первым эту историю мне рассказал Артемий Троицкий, потом я слышал ее много раз. Конечно, можно предположить, что работники КГБ могли использовать такие записи, чтобы напоминать, что они все видят, или что сами записывающие могли так подшучивать над неискушенными меломанами. Все может быть, но мне еще ни разу не попадалось такой записи. Вообще записи не создавались как долговечные. Многие из них уже сейчас нельзя воспроизвести. Постепенно то же происходит и с изображениями -- со временем они начинают распадаться. Так эти снимки теряют сначала свое первое предназначение, затем второе -- и начинают жить новой жизнью. Становятся красивыми арт-объектами, превращаются из предметов уличной культуры в предметы высокой культуры, оказываясь где-то на стыке между историей, музеем и искусством. Что меня больше всего привлекает во всей этой истории -- она о времени, когда музыка действительно имела значение. Люди были готовы прикладывать исключительные усилия, чтобы достать ее, записать, послушать. Некоторые из-за этого попадали в тюрьму. Я сам музыкант, но я не готов отправиться ради музыки в тюрьму, и уж точно не готов отправиться в советскую тюрьму. Я не к тому, что это история про борьбу с режимом. Насколько я понимаю, люди, которые записывали эту музыку, не были ярыми антикоммунистами. Если бы власти давали им возможность слушать разную музыку, может быть, они бы и не шли на такие ухищрения. Мне в них видятся не столько идейные диссиденты, борющиеся с системой, сколько панки -- молодые люди, которые не хотят, чтобы им говорили, что слушать, а что нет. «Музыка на костях». МСИ «Гараж», до 5 октября
