Армен Григорян: "Какой нормальный человек назовет группу "Крематорий"?"

1 сентября группа «Крематорий» сыграет необычный концерт "А у Тани на флэту", пополнив запас знаний у тех, кто интересуется историей московского рока. В стенах московского Mezzo Fotre Армен Григорян и сотоварищи планируют возродить атмосферу знаменитых подпольных "квартирников", на которых российские рок-музыканты делились своими откровениями, не вписывающимися в официальный советский культурный формат. О героях того времени, похождениях андеграундной богемы и приключениях московской поющей молодежи 70-80-х беседуют лидер группы "Крематорий" Армен Григорян и обозреватель M24.ru Алексей Певчев. – Многим вашим нынешним поклонникам следует объяснить что такой "квартирник" или как это еще называли "флатовый сейшн". – Я думаю, что это чисто советское явление, ну, разве что еще в Калифорнии нечто подобное устраивал Лу Рид. Впервые у нас в стране это стало происходить где-то в конце 70-х. Я в то время уже начал писать песенки, отличающиеся от тяжелого рока, который играл раньше. Именно в формате квартирника мы даже поставили однажды целый мюзикл, написанный по мотивам "Мадам Баттерфляй" Пуччини. В финале представления наша советская Чио-Чио-сан устроила стриптиз и приняла изысканную позу на стуле. В этот момент домой неожиданно вернулась, нет, не законная жена Пинкертона, а мама Хабибулина, воспетого в нашей песне, и все, включая лифчик и трусики дамочки, театрально вылетело в окно. В общем, концерты "Крематория" тех лет начались с того, что я играл свои песни под гитару, не редко в дуэте или трио. Позже, когда состав более-менее стабилизировался, появился аппарат, световая установка и даже костюмированное действо от молодого, но перспективного модельера Егора Зайцева. – Звучание "Крематория" в первые годы существования группы, было ориентировано на "акустику" – гитары, бас, скрипку и перкуссию. Такое звучание было продуманным или все шло от бедности и невозможности приобрести аппаратуру? – Когда мы начинали, я сочинял музыку, ориентированную на хард-рок, и выдавал свои опусы за песни из репертуара AC/DC, Фрэнка Заппы и даже Chicago. Моя первая группа называлась "Атмосферное давление", и мы дали всего четыре концерта. Играть было негде, хотя однажды, благодаря Михаилу Лунацию (внуку одного из сподвижников Иосипа Броз Тито), мы дали феерический концерт в посольстве Югославии. А после того, как я услышал первые записи Майка Науменко, возникла идея играть что-то подобное. Но музыкантам "Атмосферного давления" спускаться с вершин хард-рока до какого-то там "трыньк-прыньк" не хотелось. Пришлось прибегнуть к помощи собутыльников и моего одногруппника по МАИ Виктора Троегубова. Я не планировал работать с ним, но он финансово поучаствовал в записи наших песен в театре Маяковского. На бонгах в некоторых песнях играл мой сосед Щепин Игорь, а также мой одноклассник Сашка Севастьянов. Потом стали появляться и другие персонажи, среди прочих был и Мишка Россовский, которого мы пытались устроить на перкуссию и барабаны, но он, как оказалось, еще и на скрипке умеет. Квартирники мы играли как вдвоем с Россовским, так и расширенным составом, но вскоре, в 1986 году, решили создать профессиональную группу. Вот тут и началась история. – Кроме западных музыкантов, источниками вдохновения для вас были, вероятно, в первую очередь уже упомянутый Майк Науменко и "Зоопарк", "Аквариум". Кто еще? – Я частенько бывал на концертах "Машины времени", "Высокосного лета", "Воскресенья", но, позывов к тому, чтобы сесть и написать песню по-русски, не было. Все изменилось, когда я услышал Майка. Его манера подачи, простая история, где есть вступление, кульминация, эпилог и чёткая законченность повествования, вдохновила меня и, благодаря ему, я понял что и как я могу делать. Я перестал стесняться себя как стихотворца и начал писать песни, считая, что просто пишу текст для рассказа, построенного под музыку. – Тексты ваших первых песен были абсолютно панковскими, хотя сами песни музыкально этому жанру не соответствовали. Откуда у московских мальчиков из хороших семей взялись все эти дикие сюжеты? – Кивки в сторону панка шли больше от того, что первые записи были ужасными, да и герои песен больше походили на панков. Иногда это были портреты реальных людей! Однажды я встретил у метро школьного приятеля, который занимался "аском" – этаким хипповским попрошайничеством. Я купил ему бутылку водки, и он пригласил меня "где-нибудь посидеть". Мы пришли в подвал рядом с метро, где находились весьма интеллигентные люди. Да, конечно, там было грязно, кругом валялись бычки, но вдруг один гостей стал цитировать Данте. Я сказал, что учусь в Московском авиационном институте и выяснилось, что один из них работал у Мясищева – гениального авиаконструктора, с которым работал и мой папа. То есть, в этом андеграунде собрались люди, которые могли дать фору тем, кто ходил с дутыми щеками по земле и катался по ней в дорогих машинах. Можно сказать, что песня "Аутсайдер" вышла именно из того подвальчика! И еще я понял, что антураж не так важен. Важна личность, которая может попасть в любую ситуацию, в том числе и в самую пагубную. – Я бывал на домашних концертах и Гребенщикова, и Кинчева, но никакой театральной составляющей на них не было. Откуда она взялась у вас? – Я помню, был страшно разочарован, попав на концерт Башлачева, потому что я до этого слышал его песни, и мне они очень нравились. И вот когда он сел на стульчик и заиграл на расстроенной гитарке, пошло какое-то отторжение. С Кинчевым было полярно иначе. Он тоже играл на гитаре, но от него исходила энергия. Концерт "Зоопарка" в каком-то ДК меня тоже разочаровал. Музыканты играли плохо, половина группы была пьяна, Майк и его трезвый барабанщик явно испытывали мучения. В результате я решил сделать нечто среднее: не играть скучную бардовскую программу под гитару, а снабдить песни аранжировками и камерными инструментами! Как правило, на квартирах группа размещалась у балкончика. Эта "сцена" была, конечно, без рампы, а сам концерт больше напоминал неформальное общение, но тем не менее это было полноценное выступление. Иногда, особенно в зимнее время, мы еще задействовали "световые эффекты": если песенка тихая, спокойная, то свет приглушали, если что-то более энергичное – начиналась настоящая дискотека! Потому что атмосфера, в которой воспринимается музыкальное произведение, играет важную роль. Я думаю, что ту музыку, которую мы делали в то время, можно подвести под клише импрессионизма, то есть впечатления и весь антураж были одинаково важны. – Все эти двадцать человек в одной квартире, пускай и тихо, но подключенные к усилителю гитары, наверняка, создавали определенны проблемы с соседями? – Однажды мальчик, который должен был устроить наш концерт, встретил направляющихся к нему музыкантов и зрителей у дома, и виновато поведал о том, что внезапно вернулись с дачи родители и сейшен отменяется, но тут же нашелся чувачок, предложивший свою квартирку. И мы моментально перебазировались к нему. Слава богу, жил он неподалеку. Пришли к нему, сели, играем, и вдруг, я слышу между песнями крик женский издалека. Я говорю: "Кто там кричит все время?" – "Вы не волнуйтесь, это моя бабуля, я ее в сортире запер, чтобы не мешала". – "Слышь, изверг, иди достань бабулю из сортира". Бабулька оказалась потрясающей! После концерта – это было недалеко от Арбата – она рассказывала мне истории про Мейерхольда, Вахтангова, Таирова, с которыми она была, как уверяла, лично знакома. Вот этот болван хотел спрятать от нас такое сокровище! То есть, совершенно спокойно люди приводили домой музыкантов, публику, которую они не знали и, как правило, ни у кого ничего не пропадало. – Что за публика ходила на ваши концерты? – Я думаю, что весь круг зрителей формировался спонтанно, ну, к примеру, через пивную "Яма", находившуюся в Столешниковом переулке. Кого там только не было! Был, скажем, один парень, который играл в шахматы на пиво. Когда-то зашел туда известный гроссмейстер Василий Смыслов. Тот парень обыграл Смыслова, причем дважды. В "Яме" собирал материалы для будущих книг писатель Владимир Орлов, Егор Зайцев был там завсегдатаем, да и вообще атмосфера в "Яме" царила весьма творческая и даже воры в законе тянулись к искусству! (улыбается) Нашим первым продюсером должен был стать некий "Кардинал" и если бы его не посадили, то, возможно, и история "Крематория" была бы совершенно другой. На наши концерты приходили те, кому мы были интересны, и кто был интересен нам. Московский авиационный институт и Строгановское училище находились рядом и нас тесно объединяла пивная "Пиночет". Я иногда ходил в Строгановку на лекции, вечерами выпивал в мастерских у художников, бывало, и рисовал голых натурщиц. По сути, вся моя тогдашняя жизнь была смесью реальности и фантазии. Это отражалось и в песнях. Мир был не клубным, а квартирным, и узнавали про нас не через газетные анонсы, а благодаря "сарафанному радио". – В фантазии вы уходили и при помощи литературы. Пожалуй, книги не самых популярных авторов и самиздат, оказывали на вас не менее серьезное влияние чем рок-музыка? – Конечно! Тут надо вспомнить огромную библиотеку моего папы. Меня с детства приучали листать литературу (смеется). На первом месте был Эдгар По. Он для меня – мастер малых форм, и он очень подходил к "крематорской" форме. То есть, я считал, что надо писать песни примерно так же, как он пишет рассказы. Ивлин Во, Хемингуэй, Фицджеральд, Воннегут, Труайа, Платонов, Булгаков. Отмечу два произведения Генри Миллера – "Тропик Рака" и "Тропик Козерога", остальное у него уже на грани порнографии. Именно у Миллера есть фраза о девушке по имени Таня, которая стала отправной точкой для соответствующей песни. Из поэзии – Уолт Уитмен, Валерий Брюсов, в какой-то степени Маяковский, тот же Эдгар По с его "Вороном"! Скажу также, что Эмили Дикинсон и моя "Маленькая девочка" имеют связь. – Многие ваши ранние песни времен "квартирников" были замешаны на весьма серьезном алкогольном опыте. Вам часто приходилось использовать алкоголь как творческий стимулятор? – Я никогда ни одной песни не написал в состоянии опьянения. Возможно, возникали какие-то иллюзии, происходили смешные истории, которые позже воплощались в песнях! Чем хороший фильм отличается от плохого? После просмотра картин Федерико Феллини я выходил из зала потрясенный и через некоторое время осознавал, что столкнулся с чем-то гениальным. То же самое происходит и в величайших музеях. К примеру, посетив Ватикан, понимаешь, то, что творили, скажем, Микеланджело и Рафаель, невероятно масштабно для тех времен и не идет в сравнение с работами многих тогдашними их коллег по цеху! С песнями происходит нечто подобное. Все, что пишется, проверяется и фильтруется временем, что-то остается с тобой навсегда, а что-то просто забывается. Я очень быстро отошел от простого бытописания и двенадцатитактного рок-н-ролла и стал искать другие формы, смешивать жанры. Родители были абсолютно правы, когда "мучали" меня прекрасной "Травиатой" и "Набукко" Верди, музыкой Бетховена, Моцарта, Грига, Пуччини. – Возвращаясь к "квартирникам": концерты, проводившиеся без ведома государства, мягко говоря, не одобрялись. Насколько я знаю, вас неприятности тоже не миновали? – Все верно. Сейчас это выглядит, конечно, смешно, но тогда всё это было опасно. Гришин Виктор Васильевич, тогдашний первый секретарь Московского горкома КПСС, издал закон о создании рок-лаборатории. Ее задачей было (естественно, это делалось под колпаком КГБ) собрать все популярные подпольные рок-группы и объединить их в какой-то центр. Уже были примеры, когда для музыкантов, дававших нелегальные концерты и все заканчивалось плохо. Вспомним Алексея Романова и Жанну Агузарову, получивших тюремные сроки. На том концерте, который мы играли в подвале дома Булгакова, мы заставили дверь в помещение ящиками с пустыми пивными бутылками. И вот открывается эта дверь, ящики летят во все стороны и бодро заходят четыре человека: мент, человек в штатском, дворник с метлой и какая-то женщина. Нас забирают в отделение, начинается шантаж: "Если вы продолжите концертную деятельность, то вашему отцу, авиаконструктору Сергею Григоряну, придет в партком определённая бумага. Я думаю, что ему очень не понравится то, что его сын – фашист!". "Какой же я фашист?!" – "А к какой нормальный человек назовет группу "Крематорий"? Это же Освенцим, Бухенвальд". В общем, нам сказали ждать и не высовываться. Наш тогдашний директор спрятал наши фотографии и записи у соседей – боялся обыска. Через месяц нам позвонил какой-то человек: "Здравствуйте, я из рок-лаборатории. Ждем вас, заходите". Прихожу по указанному адресу, а там все наши московские музыканты уже толпятся, покуривают. Всех собрали и распределили. – Считается, что последний акустический концерт вы отыграли в ДК МГУ с Виктором Цоем и Юрием Каспаряном из группы "Кино". Известное творческое московско-питерское соперничество вас не коснулось? – Мы играли, кажется, вдвоем с Мишей Россовским, а Цой с Каспаряном. Концерт был очень уютный. У Цоя, я помню, порвалась струна, и я дал ему свою гитару поиграть на бис! Позже мы пересекались с ними еще несколько раз и всегда от этих встреч оставалось приятное впечатление. С питерскими людьми вообще отношения были очень теплые. Особенно после того, как писатель Александр Житинский устроил в журнале "Аврора" конкурс рок-альбомов. И все ленинградские критики вроде Саши Старцева, Джорджа Гуницкого и Андрея Бурлаки, очень высоко оценили наш альбом "Кома". То есть, буквально, как я иногда шучу: "в своих рецензиях объяснили изумленному автору смысл его произведений". Позже, с подачи из северной столицы, появилась присказка, что поскольку я живу на улице Смольной, недалеко от кинотеатра "Нева" в Ленинградском районе и рядом с Ленинградским шоссе, то мы самая "питерская" московская группа. – Вам не кажется, что многие песни "Крематория", которые вы давно не играете, стали определенным гимнами поколения, собиравшегося на ваших "квартирниках" – гимнами тихими, как атмосфера тех концертов? – Почти все альбомы, которые у нас выходили, начиная с "Иллюзорного мира" определяли в своем названии то самое время, в котором мы жили, его обстановку и атмосферу. Это не столько социальный протест, сколько социальное и, если хотите, психологическое описание состояния общества. То есть "Кома" вышла тогда, когда все государство находилось на уровне издыхания. "Живые и мертвые" – когда произошел раскол страны. "Зомби" –история агонии политической системы, в которой мы жили. Так и пошло дальше – любой наш альбом определял этапы. Может быть потому, что я наивно считал задачей художника изобразить время, в котором он живет. – Грядущий концерт в новом времени, со старыми песнями в непривычном формате, подразумевает то, что вы извлечете из архивов что-то очень важное? – Во-первых, наш нынешний тур "30 лет в коме" реанимирует целый список песен, которые можно вспомнить и сыграть без составления плейлиста. Это свободное путешествие во времени и в пространстве. Возможно, будет часть песен, которые я не играл, полагая, что они потеряются вне концепции. Так случилось с песнями, входившими в трилогию "Танго на облаке", "Текиловые сны" и "Ботаника". Для меня эти альбомы были единым целым, я полагал, что не стоит из книги вытаскивать отдельную главу и пытаться лепить из неё что-то вне контекста! В результате моего упрямства, мы потеряли кучу песен, которые, по мнению наших слушателей, имеют право на отдельное существование. Сейчас я считаю уместным включить несколько песен из трилогии в эту программу и попутно рассказать о них, тем более что в готовящемся концертом формате это легко сделать. Я никогда не рассказывал, откуда взялась песня "Брат во Христе" или "Африка", а у миниатюры "Старый стритовый пипл" – довольно длинная и трагичная байка. И весьма интересная! И таких историй много. – Ваши концерты на раннем этапе представляли собой театрализованное зрелище. Попробуете повторить что-то подобное? – Мы воссоздадим антураж теплого, даже дачного дома. Для этого наши поклонники уже предоставили соответствующий инвентарь: абажур со старой московской дачи, книги, столик со скатеркой для сцены. Но столик – это самая опасная часть декораций! У нас был случай в Киеве, когда во время сольного выступления нашего гитариста Владимира Бурхеля, я решил продегустировать подаренный зрителями напиток. Но чтобы не скучно было, я вызвал на сцену симпатичную девушку из зрительного зала. Выпили мы с ней, дослушали гитарное соло, и я ей говорю: "Ну все, можете идти", а она: "Нет, теперь, если я куда и пойду, то только в твой номер!". Братство и единение должно быть, но мелких ограничений, все же, не избежать. Алексей Певчев