В российских кинотеатрах уже несколько дней можно увидеть едкую арт-сатиру «Квадрат» Рубена Эстлунда, который три месяца назад победил в основном конкурсе Каннского фестиваля — первая «Золотая пальмовая ветвь» для шведского кино после «Фрекен Юлии» Альфа Шеберга в 1951 году. Всерьез о шведе заговорили в начале 2010-х — в сравнении с типовым, монотонно угрюмым кино морального беспокойства «Игра» и «Форс-мажор» смотрелись не очередным диагнозом обществу, а злорадной похоронной частушкой на смерть европейского обывателя. Сюжеты его фильмов строятся вокруг анекдотических происшествий — но и эпидемия детского рэкета в Гетеборге («Игра»), и сход лавины на альпийском курорте («Форс-мажор») Эстлунду нужны, чтобы предъявить зрителю гнойники на теле первого мира, будь то расслоение и неравенство или социальные барьеры и неизбывная экзистенциальная беспомощность. В покорившем Канны «Квадрате» шведский режиссер сменил комедийный калибр — это уже не партизанский подкоп под истеблишмент, а натуральная ковровая бомбардировка: жалко выглядят все: и буржуазия, и богема, и средний класс, даже беженцы. Главный герой, куратор Кристиан (Клас Банг), начинает работу во главе модной стокгольмской галереи — но в «Квадрате» она оказывается зоной не просвещения и единения, но абсурда и фальши, одной на все классы растерянности перед лукавым лицом современного искусства. Сам мир высокой культуры здесь живет по законам наглого и помпезного надувательства: Эстлунд высмеивает его в пародийных, беззастенчиво популистских сценках: то заезжий болтун-концептуалист нарывается на синдром Туретта, то спонсоров музея вгоняет в краску акционист в образе шимпанзе. Главного героя-куратора и самого срывает с катушек — помог прохожей-аферистке, лишился кошелька и запонок, а вслед за ними — и жизненных ориентиров с репутацией. «Лента.ру» поговорила с Эстлундом и о современном искусстве, и о кино, и об ошибках социумов. «Лента.ру»: Правильно ли я понимаю, что «Квадрат» вырос из одноименной инсталляции, которую вы придумали и которая затем перекочевала в сюжет фильма? Эстлунд: Эта история родилась, когда я работал над «Игрой» — фильмом о том, как одни подростки грабят других в центре Гетеборга. Готовясь к съемкам, я читал все заведенные полицией дела и был поражен вот каким фактом: рядом с этими грабежами почти всегда оказывался кто-то взрослый, но они никогда не вмешивались в происходящее — и сами дети тоже толком не обращались к ним за помощью. Когда я рассказал об этом своему отцу, тот вспомнил, что в его детстве, в Стокгольме 1950-х, такое было немыслимо. Родители вешали ему на шею бирку с домашним адресом и отправляли играть на улицу — одного, в шестилетнем возрасте! Такой диалог я потом включил и в сам фильм. То есть отношение к детской безопасности в обществе изменилось — в Швеции 1950-х родители могли доверить своих детей другим взрослым, даже незнакомым, и были уверены, что те помогут, если ребенок заблудится или что-то случится. А сегодня другие взрослые кажутся нам угрозой — хотя общество стало только безопаснее, по крайней мере, у нас в Швеции. Откуда-то во всех нас зародилась эта странная паранойя. Так, а какое отношение все это имеет к «Квадрату»? Примерно в то же время я познакомился с журналистом, который делал телепрограмму о двух новых феноменах шведской жизни. Первый — огороженные и охраняемые жилые комплексы на десятки частных домов. Этот феномен он сопоставил с другим — появлением на другом, куда менее обеспеченном конце Стокгольма организованных преступных групп, которые называли себя мафией. В программе эти два явления служили доказательством того, что в нашем социуме стало исчезать доверие к понятию общественных благ, к идее, что это наш общий мир и мы можем управлять им вместе. Та же «мафия» пользовалась собственным сводом правил и запретов, не имеющим ничего общего с его общественными аналогами. А в охраняемых жилых комплексах люди в свою очередь словно заявляют: «Мы не доверяем ничему, что происходит за пределами нашей территории». В этом контексте — на фоне этих детских ограблений, появления отгородившихся от остального города сообществ и преступных групп — мы с другом, продюсером Калле Буманом, придумали штуку, из которой в итоге и вырос «Квадрат». Это особенное символическое пространство, в котором все мы по идее должны вспомнить об ответственности друг перед другом и которое визуально было бы сравнимо с пешеходным переходом. Ведь, если задуматься, пешеходный переход — это фантастика! Всего лишь несколько цветных линий на асфальте создают готовый общественный договор, согласие автовладельцев быть осторожными с пешеходами, а пешеходов — переходить дорогу только в положенном месте. И этот договор действует по всему миру, вне зависимости от культуры или религии. Именно. И он доказывает, что мы можем создавать новые договоренности, провоцировать новые способы смотреть друг на друга не как на чужих, представляющих угрозу для нас людей. Так появился «Квадрат» — огороженное пространство четыре на четыре метра, в центр которого может встать человек, тем самым просигнализировав, что ему нужна помощь окружающих. А обязанностью прохожих в таком случае будет обратить на этого человека внимание и узнать, в чем он нуждается. Это своеобразный гуманистический дорожный знак, который дает нам возможность избавиться от эффекта прохожего — а заодно переосмыслить наше отношение к гуманистическим ценностям и идеям. После того как я снял «Форс-мажор», я все еще продолжал думать об этой идее, об этом символическом пространстве — хотя никаких «Квадратов» в реальном мире мы на тот момент еще не успели сделать. Но мысли о «Квадрате» как инсталляции переросли в идею игрового фильма — как раз тогда я придумал главного героя, куратора Кристиана, и наброски отдельных сцен. Все это показалось мне вполне отражающим дух и проблемы современности. Я начал писать сценарий — а тут нас с Калле Буманом как раз пригласили придумать что-нибудь для музея современного искусства в городе Вярнамо, и мы решили воплотить в жизнь идею с «Квадратом». Я же воспользовался этой возможностью и этим временем, чтобы как следует изучить мир современного искусства перед работой уже над фильмом. К слову, инсталляция «Квадрат» до сих пор есть в Вярнамо — а теперь еще и в трех других шведских городах. Кристиан, герой «Квадрата», руководствуется довольно благородными идеями — вы же показываете, каким абсурдом может обернуться их реализация. Современное общество правда вызывает у вас пессимизм? Я бы не назвал себя пессимистом — особенно в отношении возможностей одних людей сотрудничать с другими и создавать нечто полезное и прекрасное. Причем важно понимать, что это борьба, у которой не может быть конца, которую нужно вести каждый день, иначе общество начнет распадаться, и ни равенство, ни справедливость не будут возможны вообще. Но в то же время заметно, что общество — по крайней мере, здесь, в Скандинавии — находится не в лучшем состоянии. Мы долгое время верили в государство, в социальную демократию, в идею, что можно достичь всеобщего благоденствия, если платить налоги и вносить вклад в общественные дела — но при этом на нас сильно повлияли и либеральные, индивидуалистические ценности, во многом проповедуемые американской культурой. Поэтому Швеция сейчас находится в таком подвешенном состоянии — между социалистическим устройством общества и мощным индивидуализмом, подразумевающим также огромную вину, которая возлагается на отдельную личность, если та совершает какой-то проступок. При этом неравенство в том, что касается классов и стартовых позиций в обществе для разных людей, не учитывается — но оно никуда не делось. Но повторюсь — я не пессимист, я просто стараюсь реалистично смотреть на то, как устроены люди. Мы сочетаем в себе и хорошее, и плохое, можем быть и бесконечно жестокими друг к другу, и невероятно участливыми. Откуда у вас вообще этот критический взгляд на людские сообщества, это желание высказываться на тему универсального человеческого бытия? Потому что, конечно, не у всех режиссеров они есть. Думаю, дело в воспитании. Мои родители были преподавателями и очень интересовались политикой. Разговоры о ней постоянно звучали у нас дома, дискуссия об обществе, о том, каким оно должно быть, шла в нашей семье, по большому счету, годами. При этом моя мама — марксистка, она придерживается идеи, что среда, в которой мы рождаемся и растем, влияет на наше поведение больше, чем наши собственные характеры. Эта идея, что любое происшествие нужно рассматривать в контексте всего общества и его устройства, прежде чем возлагать вину за него на отдельную личность, прослеживается и во всех моих фильмах. Как иначе понять механизмы, которые стоят за поведением людей? Готовясь к съемкам «Квадрата», вы наверняка дотошно исследовали мир современного искусства. Какое мнение о нем у вас сформировалось? В лице современного искусства я нашел подходящую искусственную среду — в том же смысле, в котором горнолыжный курорт из «Форс-мажора» был искусственной средой, созданной посреди живой природы. Галерея, музей же представляет собой своеобразный белый куб, насчет которого кураторы или художники должны ответить на несколько вопросов. Что мы будем там выставлять? Какие вопросы зададим? Какие темы поднимем? Какие реакции рассчитываем вызвать? Это очень интересная арена для проявления человеческих и общественных качеств. Что до моего отношения к самому современному искусству... Часто проблема заключается не столько в том, что художник транслирует какие-то банальные вещи, а в том, что музей не знает, как правильно выставлять его работы. Поэтому искусство часто попадает в контекст, в котором невозможно почувствовать хоть какую-то связь с самими произведениями. Галереи и музеи обращаются с ними так, будто речь о товаре на продажу для чьей-то коллекции, а не о произведении искусства, которое пытается что-то сказать. Когда Дюшам выставил в музее писсуар, это была провокация, направленная как раз против такого порядка вещей. Но современное искусство до сих пор воспроизводит эту самую провокацию — и конечно, она уже давно перестала кого-то провоцировать, перестала задавать нам сложные вопросы. Есть ли какое-то современное искусство, которым вы восхищаетесь? Безусловно — и такого довольно много. Кое-что как раз попало в некоторые эпизоды «Квадрата», например работы русского перформансиста Олега Кулика, которые вдохновили нашего человека-обезьяну. Вообще, больше всего мне как раз интересны произведения, которые как минимум пытаются работать с этим пространством галереи, с ареной, которую представляет собой мир современного искусства. Повторюсь: я не вижу за художниками вины в том, что искусство очень коммерциализировалось. Это институции стали подходить к работам современного искусства так, будто это объекты коммерческих отношений — исходить из цены и возможностей ее роста, а не из идей, которые выражает произведение. После Каннского фестиваля много писали о том, что ваш продюсер Эрик Хеммендорф был расстроен победой — потому что надеялся уговорить вас сделать фильм еще длиннее. Вы правда будете это делать? Мне повезло с продюсером, не правда ли? Кто еще, кроме Эрика, сказал бы, что фильм продолжительностью в 2 часа 26 минут должен стать еще длиннее. Я часто слышал от разных людей, особенно в Каннах, что «Квадрат» идет слишком долго — что хорошо бы сделать его на полчаса короче. По-моему, это не только смешно, но и глупо: любой фильм о Гарри Поттере идет больше двух часов, и что-то никто не жалуется! Или когда мы идем в театр, то часто спектакль идет не то что два, а все четыре часа — и опять же, все довольны. Поэтому я бы предпочел, чтобы и на продолжительность «Квадрата» смотрели в этом контексте. Когда я монтирую свое кино, то в сущности, смотрю на него глазами зрителя — много, очень много раз ставлю себя на его место. Я не думаю о том, какие вопросы должен задать публике, а беспокоюсь о динамике фильма, его ритме, о зрелищности. На самом деле, после каннской премьеры мы все-таки немного переделали «Квадрат» — я вырезал кое-что, и фильм стал на три-четыре минуты короче. В «Квадрате», как и в «Игре» с «Форс-мажором», вы среди прочего вновь поднимаете тему маскулинности в современном мире. Почему она так важна для вас? Потому что я мужчина! (Смеется.) Я пытаюсь использовать в своих историях тот опыт, который переживаю сам, те проблемы, которые встают передо мной в моей жизни. В Швеции сейчас очень сильно феминистское движение — что на самом деле прекрасно и позволяет нам переосмыслить некоторые вещи, переоценить, например, что вообще значит быть мужчиной в современном мире. И шведский мужчина не может все это игнорировать — он не может вести себя так, как будто сейчас средневековье, и женщина является его собственностью. В то же время ты все равно чувствуешь необходимость реализовывать себя именно как мужчину — покорить женщину, стать отцом, прислушиваться к своей телесной, животной природе, игнорировать которую чревато очень неприятными и печальными последствиями. Но на самом деле, разве это не проблема, которая стоит перед всеми из нас в современном мире, включая женщин? Все мы в каком-то смысле шизофреники — особенно в отношениях с самими собой, в которых мы вынуждены учитывать как свою природу, так и требования, предъявляемые к нам обществом. «Квадрат» идет в российском прокате
