Мировой пожар надули

Агитплакат и советское детство в Мраморном дворце В Мраморном дворце, филиале Государственного Русского музея, открыты две то ли друг друга продолжающие, то ли прямо противоположные выставки: «Плакат эпохи революции» и «Дети Страны Советов». Как и все рассказывающее сегодня о советском, они обе воспринимаются как юбилейные, к 100-летию Октябрьской революции, однако чувства у зрителя рождают вопиюще разные. Испытывала на себе Кира Долинина. Работать с советским агитационным искусством в Русском музее научились еще почти 20 лет назад, когда знаменитую выставку про сталинское искусство «Агитация к счастью» сопровождали бравурные песни указанного времени и раскрепощенные перестройкой зрители чуть ли не в пляс пускались в залах музея, которые на этот момент превращались для них в подобие танцплощадки в ЦПКиО. Навязывающая определенные ассоциации музыка будет сопровождать выставки ГРМ еще много раз, но никакой Равель при искусстве символизма или Нестеров под церковные песнопения не могли сравниться по силе удара с тем, что порождают в мозгу и сердце бывшего советского человека звуки его детства. Новые временные экспозиции в Мраморном доказывают это с явно избыточной силой. История раннего советского плаката изложена строго и четко: с первых месяцев после злополучного 25 октября 1917 года и до семилетия Великой Октябрьской, которое прошло под лозунгами верности недавно почившему, но уже назначенному быть вечно живым Ильичу. Мобилизация в Красную армию, антирелигиозная пропаганда, пропаганда антимонархическая, плакаты против голода, разрухи и за ликвидацию безграмотности, за обмен нашей нефти на их уголь, «Кронштадтская карта бита» и много-много про грядущую мировую революцию. В начале 1920-х, при Троцком, это еще было актуально и очень сурово: «Огонь, зажженный предательской рукой, потушить можно. Но огня, зажженного революцией, потушить нельзя!» — все в огне, по которому топочет великан-большевик, несущий пламя революции Европе и всему миру. На этом материале удобно показывать историю плаката в именах (тут весь первый ряд плакатистов по списку) и полное разностилье конца 1910-х—начала 1920-х годов: крепкие академические баталисты вместо Пересвета с Челубеем или конных парадов ваяли плакаты с рабочими и крестьянами, в которых крестьяне с прической горшком и бородой топором выходили прямо из русской былины, а рабочие выписанностью мышц и лихостью поз отсылали в классы Академии художеств; тут же Владимир Лебедев строил своих героев из шаров и треугольников, а Дмитрий Моор задвигал такие ракурсы, что голова кружится это читать-смотреть. Ну и Слово, которое никогда еще не занимало такое место там, где правит изображение,— иные плакаты суть чистые лозунги, разброс частей которых по листу и составляет основное его изобразительное содержание. Всем этим работам эмоциональное усиление не особо и нужно, они сами еще как воют, зовут, угрожают, хохочут и кривляются. Кадры из кинохроники и нарезка из ранних советских фильмов под бравурное «Красная армия всех сильней» тут лишь дань кажущейся нынче обязательной музейной интерактивности. Иное дело с «Детьми Страны Советов». Идеально исполненные каким-то хором по рангу не меньше Большого детского хора Центрального телевидения и Всесоюзного радио СССР «Крылатые качели» разливаются по лестнице ринальдиевского дворца грозным предупреждением: вы вступаете на территорию вашего детства. Мало не покажется. Так и есть: «Юные ленинцы» (про октябрят-пионеров), «Трудное детство» (про беспризорников-войну-блокаду-работу на заводах), «В прекрасное далеко» (про голопопых купальщиков, праздных дачников и самозабвенных планеристов), есть и «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство», и десятки «простых» советских детей от 1920-х до начала 1980-х годов во всех возможных техниках. Особенно страшна, надо признать, скульптура, чаще всего еще и с идеологической нагрузкой в виде изображения детей из национальных республик. Есть великолепная живопись и графика (тут и Адливанкин, и Кончаловский, и Петров-Водкин, и Конашевич, и Чернышев), но есть и жутчайшее официальное семидесятничество. Есть формализм, ранний соцреализм, суровый стиль, натужная чувственность советских академиков вроде Угарова или Пластова. Фотографий мало, но есть редкие, а для любителей редкостей еще интереснее будут вещи из частных собраний: пара деревянных раскрашенных пионеров неизвестного автора 1930-х годов — чистое сокровище. Выставка собрана и сделана по типу многих выставок Русского музея — «нечто в русском искусстве». Тут и детство, и искусство ограничены советским периодом. И именно на этом соединении происходит сильнейший эмоциональный взрыв. Потому что эти дети — это мы и есть. Или наши родители. И уж точно наши дедушки и бабушки. А память крови — вещь сильная. И все эти линейки, пионерские парады, купания по свистку, одинаковые у нескольких поколений жутковатого вида игрушки, ремень на шубе, чулки у мальчиков и девочек, отвисшие коленки на дефицитных колготках, одни песни на всех, один пионерский салют, движение, которое каждый из нас воспроизведет на автомате, все это единообразие нашей памяти — штука, вообще-то, страшная. Кого где проймет. Меня проняло на литографии Алексея Пахомова «Торжественное обещание» (1947): пионервожатая завязывает галстук девочке, стоящей под пионерским салютом. Знамя, все стоят навытяжку, еще не принятые в пионеры ждут своей очереди. Почему вдруг в ушах звенит вот это: «Пионер, к борьбе за дело Коммунистической партии Советского Союза будь готов!», почему тошнит от сознания, что каждый-каждый мой ровесник через это прошел и у него так же зазвенело бы? У меня и, я надеюсь, у многих было вполне счастливое детство. Но на этой выставке оно сжалось до единообразного, обязательного, общественного существования. Там, где поют «Крылатые качели» и «Взвейтесь кострами…», там, где белый верх, темный низ, где проклятые и ничем, вообще-то, не виноватые георгины и гладиолусы 1 сентября, «Всегда готов» и руку вверх и даже колготки у всех одинаковые — коричневые повседневные и белые парадные. И ты идешь мимо всего этого, а из динамиков раздается «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко». Вот правда, отчаянно жестокий эксперимент, страшилка, вообще-то. Взрослые игры героев плакатов с первой выставки так вдарили по детям созданной ими страны, что мы до сих пор очухаться не можем.