Эра Зиганшина: «Роскошная Александринка поначалу меня очень угнетала»

Выдающаяся актриса 19 и 20 сентября выйдет на сцену Александринки — в премьерных показах революционного концерта Виктора Рыжакова «Оптимистическая трагедия. Прощальный бал» по мотивам пьесы Всеволода Вишневского. Нам Эра Зиганшина рассказала, что не терпит хамства, с какими режиссерами предпочитает работать и почему когда-то ушла из «Балтийского дома». Вы известны как человек исключительно свободолюбивый. Предпочли однажды статус приглашенной актрисы, но в 2011 году все-таки приняли предложение Валерия Фокина войти в состав труппы Александринского театра. Почему? Я действительно привыкла быть свободной птицей и очень комфортно себя чувствовала многие годы: никому ничего не должна, ни в какие театральные интриги никогда не вникаю. Я радостно прихожу, меня восторженно встречают, на руках носят — чудесно! Слава богу, я дожила до такого возраста и статуса, когда могу выбирать, с кем хочу работать, а с кем — нет. Когда Фокин уговаривал меня пойти в штат, мне поначалу было странно. Но сыграть Бабушку в его спектакле «Литургия Zero» по роману «Игрок» моего любимого Достоевского, конечно, согласилась: от таких ролей не отказываются. Меня приняли тепло, как родную, — я даже не ожидала, была просто потрясена. Правда, роскошная Александринка поначалу очень угнетала. Помню, ужасно уставала на репетициях и никак не могла понять, в чем причина. Ведь и роль-то по масштабу не такая, как, например, Бабушка в спектакле Игоря Коняева «Похороните меня за плинтусом» в «Балтийском доме», где я не покидала сцену практически от и до. Однажды пришла в свой выходной день и обошла весь театр снизу доверху. Водила рукой по стенам и говорила: «Не надо меня есть. Не надо меня угнетать. Я — своя, я здесь не в гостях, не временно, а надолго…» Уговорила! В Театре имени Ленинского комсомола, переименованном затем в Театр-фестиваль «Балтийский дом», вы тоже были «не в гостях» — играли главные роли в спектаклях по произведениям Островского и Достоевского, Чехова и Брехта, Хемингуэя и Вампилова. Но вы дважды из него уходили. Все равно это был абсолютно мой дом, где я освоила азы профессии. Там, в этом огромном тысячном зале, где до реконструкции были жуткие акустические ямы, а на безразмерной сцене все выглядело как «из жизни муравьев», я научилась с первых же фраз притягивать к себе внимание публики как магнитом. Это не дар свыше, а наука, которую я самостоятельно постигла. Но я-то не меняюсь, а люди меняются. Был человек бесшабашным бессребреником, как все мы когда-то, а потом стал другим… Изменения я замечала не в самом здании и не в названии театра, а в тех, кто меня там окружал. Просто наступил момент, когда мне стало очевидно, что мы больше не одна семья. И пусть мне это нелегко далось, но я перевернула эту страницу и пошла дальше. Я остановила репетицию и сказала одному очень маститому режиссеру: «Не сметь. Никогда. На меня. Кричать» Режиссеры часто — яркие личности со скверным характером. Что вы можете простить, а с чем не готовы смириться? Я могу простить режиссеру практически все, если он знает и умеет что-то, чего не знаю и не умею я. На моем веку было очень много режиссеров с разным темпераментом, с разными амбициями и степенью одаренности. Другое дело — хамство. Я его с детства не выносила — впадала в ступор, не могла ни пошевелиться, ни слова произнести. И только с годами научилась с этим справляться: делаю большую паузу, и ты как хочешь ее понимай, а я в это время мучительно борюсь сама с собой, стараюсь проглотить предательский комок в горле, сдержать слезы, глубоко дышать. Выглядит это, наверное, как вызов, как надменность, как презрение. Отсюда, кстати, тянется шлейф слухов о моем якобы несносном характере… Но хамство я раз и навсегда пресекла еще в молодости. Остановила репетицию и сказала одному очень маститому режиссеру: «Не сметь. Никогда. На меня. Кричать». И вышла из зала. Мне было лет двадцать. С тех пор даже самые эмоционально несдержанные люди не позволяли себе повышать на меня голос. Безобразные сцены — видела, вопли — слышала. Но я знаю природу подобных истерик и не включаюсь в эту игру: в ней проигрывают все. А вот фонтанирующий Рома Виктюк, с которым мы работали над спектаклем «Фердинандо», мог материться, орать: «Я думал, ты актриса, а ты не актриса!» Но ровно через две минуты абсолютно так же искренне кричал: «Гений!» И этим самым примирял всех и вся. Это надо было однажды увидеть, понять и категорически не реагировать: ни на то, что ругает на чем свет стоит, ни на слова о гениальности. А как вам работается с Виктором Рыжаковым над «Оптимистической трагедией»? Витя — умный, интеллигентный, деликатный и совершенно обворожительный. У нас давнее знакомство: одиннадцать лет назад мы сделали в Театре наций спектакль «Реконструкция» по пьесе Ивана Вырыпаева «Валентинов день», и с тех пор он для меня — близкий человек, а не абстрактная фигура столичного режиссера, который прибыл в Петербург с посылом «вот я вам тут сейчас в вашем академическом театре крутой спектакль поставлю». Поначалу я никак не могла взять в толк, кого я буду играть-то? Бабушку-комиссара? Женщину, которую перемололи революция и Гражданская война? В результате просто поверила Вите, потому что уважаю и ценю его взгляд на вещи. Мне любопытна его интерпретация: эмоциональная, креативная — и при этом духоформирующая. На моих глазах в процессе репетиций «Оптимистическая трагедия» Вишневского из отдельно взятой истории бунта моряков-анархистов вырастает до масштаба трагедии жизни и судьбы всех поколений. Это целая философия, которая мне очень нравится. Народная артистка России Эра Гарафовна Зиганшина, ученица Георгия Товстоногова, лауреат театральных премий «Золотая маска» и «Золотой софит», предпочитает работать только с теми режиссерами, которые ей интересны, среди которых: Генриетта Яновская, Роман Виктюк, Андрей Могучий, Игорь Коняев, Валерий Фокин. Ее фильмография насчитывает более 70 работ, от «Снежной королевы» (1966) до «Синдрома Петрушки» (2015), в том числе в картинах Сергея Снежкина и Семена Арановича. Текст: Мария Кингисепп Фото: Алексей Костромин