Художнику-граффитисту JonOne, в миру Джону Эндрю Перелло, в этом году доверили расписывать бутылку элитного коньяка Hennessy. Такая традиция существует в доме Hennessy не один год – этакий вид меценатства, дань современному искусству. Этикетку уже оформляли такие художники, как комиксист Marvel Джей Скотт Кэмпбелл, граффитист Futura, японский 3D-художник Kaws, бразилец Os Gemeos, автор красно-синих постеров Шепард Фейри и последователь поп-арта Райан Макгиннесс. Это всегда модные представители современной, молодой субкультуры, свою славу стяжавшие в интернете или на улицах, а не в салонах и академиях. Такой оксюморон культуры улиц с элитным коньяком говорит о поиске новой аудитории: в доме Hennessy с многолетней историей решили обратиться к молодым. И этот тренд очень показателен для нашего времени, которое уравнивает возможности и смешивает культуры. У выходца из Гарлема, доминиканца по происхождению Перелло нет художественного образования. Зато есть немало обаяния. В холле пафосного московского отеля он встречает меня широкой улыбкой: «Спасибо, что украсили мое пребывание в Москве этим интервью». В Москве Джон проведет несколько дней, исполнит перформанс на вечеринке Hennessy – создаст прямо перед гостями трехметровое граффити-полотно, ну а потом поедет дальше: во Вьетнам, в Канаду, заедет на Мартинику и под конец полугодового турне вернется в Париж – там находится его студия и там через несколько месяцев у него родится сын. В нашу столицу Джон уже приезжал с «гастролями», в 2013 г. на персональной выставке в Москве представлял 13 полотен, одно из которых посвятил российскому триколору, а заодно расписал автомобиль. Это его четвертый визит. Джон напоминает Челентано, на нем забавные мешковатые штаны, расцвеченные пятнами краски – то ли задумка дизайнера, то ли рабочая одежда. Говорит он – будто читает рэп, а бит фоновой музыки в кафе ему только в помощь. Как творческий человек, Джон мыслит образами, метафорами, как южанин – много жестикулирует, проявляет неподдельный интерес к собеседнику и периодически прибегает к пантомиме. Будучи маленьким мальчиком, Джон и подумать не мог, что станет колесить по миру, своим искусством представляя нью-йоркским рэперам и московским бизнесменам дорогой коньяк. Никогда не мечтал о богатстве, презирал «американскую мечту» и из Америки в конце концов уехал. Говорит, у него «европейский менталитет»: все, что ему нужно, – это свобода творчества и путешествия. И теперь 54-летний художник этой свободой очень дорожит, называет наш век «самым креативным периодом истории», временем безграничных возможностей. Он далек от политики, а искусство воспринимает как обмен энергией и средство сделать жизнь еще прекраснее. – Этот ваш экстравагантный наряд специально так задуман? Или вы на интервью пришли прямо из мастерской? – Я постоянно пачкаюсь, когда работаю – вся одежда в пятнах, настоящая проблема. С этим дизайном хотя бы можно замаскировать небрежность, пятна не так бросаются в глаза. – Вы сейчас путешествуете по странам, в которых Hennessy проводит презентацию? – Да, вот я только что был в Южной Африке (там очень жарко, лето в разгаре и совсем не то, что сейчас в Москве). Это здорово, потому что Hennessy открывает мне окно в мир. Я разглядываю его собственными глазами, знаете. И я рад оказаться в Москве. – Но вы ведь не в первый раз здесь? – Да, я уже приезжал в Москву с другими проектами. Обычно уличные художники приезжают сюда расписывать стены. А я всегда приезжаю на какие-то шоу, коллаборации, вот как с Hennessy. Мне повезло, потому что я по-разному воплощаю свое искусство. – И как вам достался этот контракт с Hennessy? – Как это случилось? О, это как история любви – расскажите, как вы познакомились с вашей девушкой... Я видел, что Hennessy уже делал с другими художниками: Скоттом Кэмпбеллом, Futura, Kaws, Os Gemeos... И я заметил, что у них интересный подход к художникам, рабочие отношения: они действительно с уважением относятся к художнику и искусству. И тогда я подумал: вау, я бы хотел сотрудничать с ними. Потому что не так много компаний действительно могут позволить себе такие отношения с художниками. Их очень мало. И я сказал себе: вот он, мой шанс. И вот в прошлом году один из моих друзей порекомендовал меня команде Hennessy. Это оказалось очень кстати: я знал бренд и уже делал какие-то подобные проекты, да и для меня был подходящий момент заняться чем-то новеньким. Мы решили сотрудничать. Не то чтобы я работал на Hennessy, это сотворчество, сотрудничество. Как работать с другим художником: одно полотно в четыре руки. Как Жан-Мишель Баския и Энди Уорхол, которые работали вместе и создали серию картин. Этот же принцип применим в создании этикетки: картины на основе бутылки коньяка. Мы хотели создать прекрасные мгновения и поделиться ими с людьми... Музыка, искусство, дорогой алкоголь – все вместе. Вот чего я добивался в этом проекте. Вот почему я называю это коллаборацией. Мне хотелось сделать что-то, чтобы люди хорошо провели время вместе. – В процессе создания этикетки вы как-то вдохновлялись формой бутылки, историей бренда Hennessy? – О да. История у Hennessy действительно впечатляющая. История самого бренда и разных вкусовых сочетаний. Я живу в Париже и знаю, что такое традиция, ремесло. У Hennessy есть типичное для Франции качество – перфекционизм. Они придают большое значение тому, что делают, наделяют процесс создания коньяка особым смыслом и совершенством – тоже своего рода искусство. Этим я и вдохновлялся. Связями между традицией и современностью. Hennessy – это прошлое, история, а я отвечаю в нашем дуэте за современность, за молодежь. Мы делали этот проект специально для молодых, для веселья. – Разве элитный коньяк рассчитан на молодых? – Вы знаете, в тех турах, что я был, на презентации всегда приходили молодые люди. Когда мы делали это в Нью-Йорке, там была совсем другая тусовка, хип-хоп. Мы проводили презентацию в клубе, там выступал рэпер ASAP Ferg, он тоже из Гарлема, где я вырос. Это совсем другая атмосфера. – Я думаю, в Москве публика будет существенно отличаться. – Это круто, что в каждой стране все проходит совершенно по-разному. – Но уличные художники разве не бунтари против системы? Почему вдруг элитный коньяк? – Ну нет, я никогда не был бунтарем. Я скорее креативный, творческая личность. Вы знаете, я вышел из очень бедного окружения без будущего. Что мне было делать? Чем больше денег – тем больше возможностей. Но креативность от бедности только возрастает – ты жадно хватаешься за любую возможность, ищешь ее повсюду, мозг работает на полную катушку. И так я начал рисовать абстрактные картинки на улицах. Потому что все остальные были заняты фигуративным, репрезентативным графическим искусством, изображали конкретных персонажей. А я занялся абстрактным искусством – вот куда завел меня мой креатив. Я решил быть выразительным в этом смысле: энергия, движение, цвет, счастье, сила. Это не был бунт вроде «долой систему». Это был бунт личности против повседневности. Мне хотелось сделать эту жизнь чуточку лучше, сделать мир вокруг меня лучшим местом. – То есть уличное искусство нужно, чтобы сделать жизнь лучше, а мир вокруг – прекраснее в эстетическом смысле? – Именно так. Мне нравится самовыражаться, творить. Мне часто говорят: «То, что я вижу на твоих картинах, дает мне энергию, Джон, дает мне силу двигаться дальше». Искусство, как по мне, призвано заставить людей чувствовать, давать им положительную энергию и силу. Это неплохое путешествие – те 35–40 лет, что я занимаюсь искусством, довольно долго. Мне и впрямь повезло найти свое. – Вы ведь начинали с граффити на стенах и на вагонах поездов в метро? – Да, я начинал с основ. Знаете, я учился в лучшей художественной школе – на улицах. Она давала мне возможность самовыражаться в открытую, а людям – напрямую давать свою оценку, делиться мнениями, критиковать меня. Я сразу получал обратную реакцию, обменивался с публикой энергией. Такое образование куда эффективнее, чем писать дома в стол, где никто не видит твоего творчества. У меня на самом деле отличное образование. Улица научит тебя всему, если ты захочешь научиться. Я ведь никогда не ходил в художественную школу. Порой в академиях учат насильно, вещам, которые не понадобятся и которые не особо интересуют. Тут ты занимаешься самообразованием, когда хочешь и чем хочешь. Это немного сложнее, нужно самому себя заинтересовывать, чтобы развиваться. Зато улица тебя закаляет, учит самостоятельности, провоцирует быть лучше – чтобы выжить в конкурентной среде, быть замеченным. – Но об истории искусств ведь вы имеете представление? Наверняка предпочитаете одних художников другим? – Я думаю, история искусств – это дом, построенный из блоков, один поддерживает другой. И тот период, который мы сейчас проходим – уличное искусство, молодежная субкультура, – это самый интересный период в истории человечества. Потому что мы молоды, вы молоды и мы живем в самый креативный момент истории, когда у тебя есть технологии, общение, ты можешь познавать мир самостоятельно, когда и где захочешь, доставать любую информацию. Ты можешь снять фильм, если захочешь, можешь писать музыку. Люди суперкреативны, нужно вертеться, чтобы чего-то добиться. Но возможности для нас безграничны. А раньше нужно было много учиться, годами ходить в библиотеку, прежде чем заняться чем-то серьезным, прежде чем тебя оценят. Если ты, конечно, не крепостной и у тебя есть библиотека. В то же время мы живем в сложный исторический момент. Его непросто охарактеризовать. Чем мы живем? Что мы оставим после себя? Мы живем нашей культурой. Мы не живем деньгами или машинами, домами. Когда люди будущего оглянутся на наше поколение, когда мы уже будем мертвы, они не посмотрят на материальную культуру. Они будут судить нас по тому искусству, которое мы создали. Что мы были за люди? Что дало миру наше поколение? Чтобы лучше понять нас и то, что мы сделали, они будут слушать нашу музыку и смотреть наши фильмы. – А некоторые художники придерживаются мнения, что история искусств и все предыдущие достижения культуры не нужны, что нужно создавать что-то принципиально новое. – Да, это интересно. Я постоянно об этом думаю. Мой стиль – об этом. Я не отрицаю искусство предшественников, но своим искусством разрываю все связи, и технически тоже. Я создаю что-то совершенно новое. Я не привязан к прошлому, к правилам и законам, в этом смысле я совершенно свободен, бунтарь, если хотите. Мое искусство – это фристайл. Ты делаешь то, что хочешь. Вы знаете, когда я обедал здесь днем, все люди были одеты одинаково. А я пришел в своих заляпанных штанах, и все обернулись и настороженно смотрели на меня в своих консервативных нарядах. Мол, парень, ты кто такой? (Изображает презрительный взгляд.) И я был тут как бомба взорвавшаяся. Но я не бомба вовсе, я не революционер. Понимаете? Кому, как не нам, нарушать принципы? И придумывать свои правила. Пришло наше время. – Как у вас рождается этот рисунок? Вы просто импровизируете с цветом? – Это можно сравнить со скейтбордингом. Я раньше занимался этим спортом. Так вот, там есть примитивные техники – клак-клак (показывает ногами на полу движения), ты просто берешь скейт и едешь прямо, потом заворачиваешь. Но техника настолько эволюционировала со временем, ты можешь больше не учиться основам, а сразу делать финты. Техника здесь теперь не главное. Ты можешь выделяться другими параметрами, порвав с правилами. То же самое с моими картинами. Есть стандартные правила для уличного искусства, для граффити. Но если ты будешь следовать инструкциям, никто просто не обратит на тебя внимания. Нужно один раз нарушить правила, чтобы стать оригинальным, выделяться. Раньше все писали граффити баллончиками. А если ты не используешь спрей, ты как бы не настоящий граффитист, ты всех обманываешь. И вот когда я стал писать маркерами, обычной краской, кисточками на стенах, люди сначала не понимали меня. Я первым провозгласил, что в уличном искусстве ты можешь использовать какие угодно материалы, с которыми тебе удобнее работать. И при этом оставаться художником. – Но вы пишете не только на стенах, но и на холсте? – Да, я мультимедийный. Художник – это ведь про свободу творчества и мысли. Почему я должен себя ограничивать? Кто решил, что на холсте нельзя писать маркером и баллончиком? Я подумал, что будет лучше, если я откроюсь любым техникам и материалам. – Что вы почувствовали, когда вашу картину продали за рекордную для вас сумму [24 800 евро]? – Мне было очень здорово. (Смеется.) Но я думаю, я стою дороже. Мне не нужны золотые горы, но поверьте, за всю ту работу, что я сделал, я считаю, я заслуживаю большего вознаграждения. – А почему вы уехали из Америки? – Я устал от Америки, если честно. Мне хотелось путешествовать, смотреть мир, посещать разные интересные места. Когда я был маленьким, у нас не было денег, и я мечтал, как вырасту и буду путешествовать. Но каким образом я выберусь из дыры, в которой живу? Представьте себе лифт. Знаете, есть люди, которые живут на первом этаже, на втором, есть и такие, кто живет на 67-м. А я родился на минус 10-м. Нет, даже минус 20-м. Так как я перескочу? И вот я маленьким ребенком тусовался около дома, глядел на пролетающие самолеты и мечтал уехать отсюда однажды. Я горжусь местом, откуда пришел в этот мир, но мне хочется большего. Так что когда у меня появилась возможность уехать в Европу, я без сомнений принял решение. – Значит, Европу вы предпочитаете Америке. Хотя в нашем понимании Америка благосклоннее к современному искусству, а Европа – это традиции, классика. – Я думаю, у меня все-таки европейский менталитет. Мне здесь удобнее жить. У меня своя студия здесь, семья. За 30 лет у меня здесь уже сложилась история. – Как изменился Париж за те 30 лет, что вы живете там? – Очень изменился. Париж – жесткий город. Немногие люди выдерживают здешнюю жизнь. Переезжают через 10–15 лет, потому что город сводит их с ума. – Почему? – Это как Нью-Йорк, как Москва, как любой большой город. Они приспособлены для работы, но непригодны для жизни. – А как вы смотрите на приток иммигрантов? Они приносят новую культуру или скорее новые проблемы? – Вот что мне нравится во Франции, так это чувство культуры, толерантность. Французы с уважением и любопытством относятся ко всем национальным культурам. Когда я приехал в Париж, стал слушать африканскую музыку. Мне нравится быть здесь, потому что эта страна дышит культурой. И наблюдать всех людей, проезжающих через Париж, – это делает меня более развитой личностью, обогащает и расширяет мое сознание. – Вы тоже совмещаете разные культурные бэкграунды, будучи доминиканцем из Гарлема в Париже. – Мои родители приехали оттуда, где сейчас прошел ураган «Ирма». Но для меня быть доминиканцем... Что это такое – доминиканец? (Изображает непонимание.) Даже несмотря на то, что Россия очень большая и разносторонняя, вы можете четко сказать, что значит быть русским. А в Доминикане все намешано: туда приезжали рабы, рабовладельцы, иммигранты. Поэтому я ни белый, ни чернокожий. Сложно определить культуру. И поэтому, возможно, мне так нравится во Франции. Потому что это кипящий котел. – То есть Париж – новая Америка, потому что раньше кипящим котлом называли ее. А теперь политика развернулась на 180 градусов. – Ну, не знаю, когда я уезжал оттуда 30 лет назад, там были те же самые проблемы. Так что я не удивлен. Я уехал, собственно, по тем же причинам, которые сейчас волнуют людей. Представляете, 30 лет уже длится эта история? Она мне так наскучила, я не хочу тратить на это свою жизнь. Я предпочитаю заниматься искусством и хорошими вещами вокруг, чем фокусироваться на той истории, которую я уже изучил вдоль и поперек, застревать во времени. Когда я умру, это все продолжится. – Теперь вы горды представлять респектабельный, люксовый бренд? Вы поднялись на заветный 67-й этаж? – О да, я польщен, что именно на меня пал выбор заниматься этим проектом. Когда я узнал, что буду делать этикетку, подпрыгнул от радости. Поэтому мне хочется сделать все качественно. – А с чем были связаны ваши предыдущие проекты в Москве? – Это были выставки и арт-шоу. Люди в Москве оказались очень любознательны. Я рад, что мне удалось посетить Россию. Это уже мой четвертый приезд. До этого я приезжал зимой. Мне кажется, Москва с каждым разом становится все прекраснее. – Вы знаете каких-то русских художников? – Знаю группу Recycle. – А вообще про русских что скажете из опыта общения? – У русских своя атмосфера. Ничего общего с Америкой, Англией. Москва немного напоминает Берлин, тот же андеграунд. Но есть нечто, что отличает русских и Россию. Я был на некоторых вечеринках в Москве и Питере. Люди здесь по-другому наслаждаются жизнью, чем в Париже. Хотя иногда Москва напоминает мне Париж. – А у нас, вы знаете, граффити обращают на пользу государству: на стенах рисуют исторических персонажей, чтобы укрепить чувство патриотизма, призывают вести здоровый образ жизни. – Да ладно?! Я не знал. Это сумасшествие. (Смеется.)
