Лара Швеллер: «Я все больше верю в силу искусства»

В сентябре Музей современного искусства «Гараж» провел ежегодный тренинг для музейных сотрудников, который на этот раз был посвящен разработке программ для посетителей с особенностями интеллектуального развития.

Методист отдела инклюзивных программ «Гаража» Мария Сарычева встретилась с координатором программ по обеспечению доступности Музея современного искусства в Нью-Йорке Ларой Швеллер, чтобы узнать подробнее о том, что значит делать современное искусство доступным для людей с деменцией или болезнью Альцгеймера и какое место внутри институции занимает работа по адаптации музейных проектов.

Мария Сарычева: Я очень рада встрече и хочу сказать большое спасибо за лекцию, которую ты прочитала в рамках тренинга «Музей ощущений» в «Гараже». Расскажи, как давно ты работаешь в МоМА?

Лара Швеллер: Я работаю там уже 4 года координатором программ по обеспечению доступности, а до этого была педагогом в Art Lab — это такое пространство в МоМА, где родители могут создавать искусство вместе с детьми.

М.С.: Как возник отдел, ответственный за адаптацию музейных программ для людей с разными формами инвалидности? Как давно он существует в МоМА?

Л.Ш.: Когда мы говорим о доступности программ для людей с разными формами инвалидности в музеях в целом и о работе с сообществами в частности, то историю можно отсчитывать с 1940-х годов. В 1944 году музей создал Центр искусств для ветеранов войны. Этот центр предлагал курсы, где музейщики обучали ветеранов различным навыкам, которые те могли применить в рамках своей профессии, а также помогали осваивать новые способы заработка — что не было лишним после окончания военной службы. Это могли быть дизайн и верстка, работа с деревом, живопись и так далее. Позже, в 1972 году, музей начал создавать тактильные экскурсии для слабовидящих и незрячих посетителей, а спустя 20 лет моя начальница Франческа Розенберг сформулировала то, каким сейчас является понимание доступности для людей с разными формами инвалидности внутри музея. Многие программы, над которыми я сейчас работаю, появились в 2006 году: например, программа Meet Me at MoMA («Встреть меня в МоМА»), про которую я говорила во время тренинга, или программа Interpreting MoMA («Переводя МОМА»), предназначенная для посетителей, говорящих на американском жестовом языке.

Программа Art insight («Проникновение в искусство») для слабовидящих и незрячих посетителей возникла в 2003 году, и программа Create Ability («Возможность создавать»), доступная для посетителей с особенностями интеллектуального развития, была запущена в 2005-м.

М.С.: Если мы говорим о доступности музеев в США, то можно ли назвать МОМА лидером в этом направлении?

Л.Ш.: Я бы сказала, что МОМА — один из лидеров музейного образования и доступности музейных программ, но и другие не отстают. Вот что действительно потрясающе: среди музеев Нью-Йорка точно такая же атмосфера, что и в рамках тренинга «Музей ощущений»! Музеи учатся друг у друга и делятся своими ресурсами: мы помогаем другим музеям инициировать их программы, а они помогают дать старт нашим.

М.С.: К чему относится направление, над которым ты работаешь: к образовательному отделу или ко всему музею?

Л.Ш.: Это хороший вопрос. Изначально направление по увеличению доступности появилось внутри образовательного отдела, а после распространилось по всему музею. Сейчас в музее действует рабочая команда доступности, которая состоит из руководителей отделов — они следят за доступностью в своих программах. Эта команда встречается два раза в год для того, чтобы обсудить будущие проекты. Такие же процессы происходят и в других музеях, где также работают внутренние группы, занимающиеся увеличением доступности.

М.С.: Кто входит в эти внутренние группы? Это только сотрудники МоМА, или вы также привлекаете участников извне?

Л.Ш.: В нашу группу входят только люди, занимающие руководящие должности в МоМА: из юридического, кураторского, пиар и других отделов. Кроме этого, у нас еще есть другие рабочие группы, членами которых являются люди с инвалидностью. Они работают с нами над конкретными программами: например, дают нам рекомендации по ресурсам, которые мы можем использовать при подготовке. Есть ли у вас в музее похожие группы?

М.С.: Да. Как только мы начали развивать инклюзивные программы, мы стали использовать правило «ничего для нас без нас», которое заключается в привлечении к разработке музейной программы посетителя с той формой инвалидности, для которой эта программа предназначена.

Л.Ш.: Мы тоже его используем! М.С.: И это по-прежнему очень новая вещь для нашего музейного сообщества: попросить музейного сотрудника вовлечь совершенно внешнего человека в процесс разработки программ, чтобы учесть его перспективу. Поле музейного образования все еще можно назвать консервативным, но мне бы хотелось, чтобы совместная разработка программ вошла в арсенал музейных инструментов. У МоМА есть собственная традиция музейного образования и разговора с посетителем — ты продемонстрировала это во время своей лекции. В России же остается влиятельным образ музейного сотрудника, который несет знание «необразованному» зрителю.

Л.Ш.: Понимаю, педагог — эксперт, а посетитель — это тот, кто ждет не дождется этого уникального экспертного знания.

М.С.: С момента появления образовательных программ «Гараж» сохраняет свободу в способе разговора со зрителями об искусстве. Команда образовательного отдела очень молодая, и нужно учитывать, что пять лет назад у нас в стране почти не было возможностей получить профессиональное образование в сфере современного искусства. А поскольку нет никакой экспертизы, то ничего не остается, как учиться вместе со зрителем. Я думаю, это очень помогло при создании отдела инклюзивных программ.

Л.Ш.: Так как с самого начала и музейный сотрудник, и посетители учатся вместе?

М.С.: Да, и поскольку у нас есть свобода в выборе языка, на котором мы говорим об искусстве.

Л.Ш.: Я думаю, это очень здорово, когда образование интегрировано в выставочный проект, однако порой случается так, что образовательная программа воспринимается отдельно от выставки. Внутри музея мы пробуем разные способы взаимодействия между командой кураторов и образовательным отделом во время подготовки выставок, и мы стараемся сделать так, чтобы вопросы доступности для людей с разными формами инвалидности обсуждались до открытия. Внутренняя рабочая команда действительно помогла нам установить отношения со многими отделами.

Доступность должна базироваться в образовательном отделе, но при этом ей следует выходить за его пределы. Ведь нужно постоянно думать обо всех музейных работниках, которые взаимодействуют с посетителями с инвалидностью, о пространстве музея, о доступности звука — надо либо иметь усиливающие устройства, либо, как в «Гараже», обучать сотрудников основам жестового языка. Это те немногие вещи, о которых должен думать человек, который занимается вопросами доступности, в отличие от сотрудника образовательного отдела.

Кроме того, увеличение доступности музея для людей с разными формами инвалидности может быть хорошим поводом начать совместную работу для тех отделов, которые редко между собой взаимодействуют.

М.С.: Мне нравится здесь то, что чем больше людей будет вовлечено в диалог о доступности, тем лучше. Для меня доступность — это такая постоянная территория развития, поскольку ты не можешь в какой-то момент сказать: «Ой, ну всё, наш музей полностью для всех доступен, мы теперь можем больше об этом не думать».

Л.Ш.: Да, ведь сама идея того, что мы подразумеваем под «доступным музеем», постоянно изменяется. Для меня работа по увеличению доступности музейных программ для людей с разными формами инвалидности — это постоянный интеллектуальный вызов.

М.С.: Как ты думаешь, различается ли доступность в музее современного искусства и в классическом художественном музее?

Л.Ш.: Когда мы говорим о музеях современного искусства, особенно о тех, которые экспонируют ныне живущих художников, работающих с инсталляциями или цифровым искусством, сделать некоторые объекты доступными для людей с разными формами инвалидности может быть чуть сложнее. С другой стороны, процесс адаптации идеи художника для разных аудиторий — это то, что меня захватывает. Музею, у которого есть постоянная коллекция, намного проще сделать доступную для посетителей с разными формами инвалидности экспозицию. Если же в музее экспозиция меняется каждые три месяца, как в «Гараже» или МоМА, нужно всегда держать в голове вопросы доступности и думать о том, как музей может более инклюзивным в использовании языка и в выставочном дизайне. Это та работа, которая никогда не бывает закончена, поскольку меняется и сама аудитория.

М.С.: Кстати, об аудитории. В России совершенно нет программ, доступных и/или предназначенных для посетителей с деменцией или болезнью Альцгеймера. Можешь ли ты немного рассказать о программе Meet Me at MoMA? Почему музей решил делать подобные программы?

Л.Ш.: Так сложилось исторически, что наши педагоги постоянно ездят проводить мастер-классы в дома престарелых. Среди пожилых людей, с которыми они там работают, есть большое количество людей с деменцией. И мы стали думать о том, какой язык использовать в разговоре об искусстве с этой аудиторией и какие образовательные методы позволят создать такие условия, чтобы каждый смог получить лучший опыт посещения музея. Это программа не только для людей с болезнью Альцгеймера, она еще и для тех, кто за ними ухаживает. Наша задача — создать такие условия, чтобы каждый, кто пришел на программу, чувствовал себя вовлеченным. Мы уже обсуждали в рамках тренинга в «Гараже», что силами образовательного отдела у музея есть возможность создать не просто комфортное, но поддерживающее посетителя пространство, где учитываются потребности каждого, и организовать такие программы, на которых люди могут удивлять самих себя и развивать свои способности. Мы работаем в образовательной традиции, которая предполагает, что мы постоянно задаем посетителям вопросы — и ответы чаще всего лежат в поле личного и эмоционального опыта. Мы выстраиваем дискуссию вокруг произведения, учитывая, что каждому есть что сказать, поскольку у всех посетителей есть личный опыт, на который они могут сослаться, или эмоциональная память, которую педагог может использовать в диалоге.

М.С.: Можешь ли ты рассказать подробнее об особенностях восприятия информации, которые стоит учитывать при разработке программ для людей с болезнью Альцгеймера или деменцией?

Л.Ш.: Согласно Ассоциации Альцгеймера, одной из главных характеристик деменции является потеря памяти, которая нарушает привычный ритм жизни человека; он также может испытывать трудности в планировании и поиске решений конкретных проблем. Внезапно человек может столкнуться со сложностями в выполнении действий, которые раньше он совершал постоянно: например, делал себе каждое утро кофе. Теперь он уже не в состоянии решить эту мелкую повседневную задачу тем же способом. Люди могут путать время или место, испытывать трудности в навигации. Для некоторых людей с деменцией и с болезнью Альцгеймера сложно формулировать вербально свои мысли. Когда мы думаем о том, что стоит включить в программу, мы стараемся выбирать произведения, которые не предполагают длительности во времени, такие как живопись, скульптура, инсталляции, и стараемся избегать видеоработ. Все, что я сейчас говорю — это не правила, а лишь то, что постоянно нужно держать в уме, когда мы разрабатываем маршрут для посетителей с деменцией и с болезнью Альцгеймера.

В начале маршрута сотрудники приветствуют и регистрируют посетителей, и на регистрации обычно стоят одни и те же люди: так мы можем познакомиться со всеми, кто приходит в музей. К тому же, для человека с деменцией и с болезнью Альцгеймера важно получить положительный эмоциональный опыт сразу после того, как он вошел в музей, важно встретить там знакомого музейного работника. Мы просим наших сотрудников уделять внимание всем участникам программы, интересоваться их состоянием (пусть это будет даже банальный вопрос «как дела?»), и конечно, создавать такие условия, в которых каждый чувствовал бы себя действительно приглашенным к разговору. Эти мелкие детали важны для всех программ, адаптированных для людей с разными формами инвалидности, но здесь они имеют особенное значение. И наконец, нужно быть уверенной в физической и звуковой доступности маршрута: взять переносные стулья, проверить, много ли придется ходить между работами, убедиться в том, что все хорошо слышат педагога и друг друга, независимо от количества посетителей в музейных залах.

М.С.: Почему так важны положительные эмоции в начале музейного визита?

Л.Ш.: Все упомянутые мной симптомы перехода от ранней стадии деменции к последующим связаны с логикой и причинно-следственными связями, а за них ответственна одна часть мозга. Но если функционирование этой части мозга постепенно нарушается, то другая его половина, ответственная за чувства и эмоции, никак не изменяется в процессе развития деменции. Недавние исследования доказали, что болезнь Альцгеймера никак не влияет на способность переживать эмоции и развивать чувства, а также взаимодействовать со своими эмоциональными воспоминаниями. Мы стараемся использовать личный опыт и воспоминания каждого из участников программы Meet Me at MoMA, когда обсуждаем произведение искусства. Посетители с болезнью Альцгеймера или деменцией сохраняют эту сложную и богатую возможность развивать эмоции, а мы ценим это и постоянно включаем в обсуждение. Ведь сами художественные музеи в каком-то смысле — это коллекции эмоциональных переживаний человечества. Так почему бы не взять эмоции в качестве центрального мотива в разговоре об искусстве?

М.С.: Звучит очень просто и в то же время захватывающе!

Л.Ш.: Когда ты действительно любишь искусство, ты можешь говорить о нем, используя совершенно разные языки. Мне кажется, я счастливчик, потому что, занимаясь доступностью программ для людей c инвалидностью, я все больше верю в силу искусства.

Искусство — это то, что может связать между собой людей с самым разным жизненным опытом.