«Прошу сохранить мне жизнь». За что расстреляли художника Николая Русакова
В биографии художника Николая Русакова много раз встречается слово «первый». Он – первый челябинский художник, получивший столичное образование, создатель первой в городе художественной студии, первый челябинский импрессионист... В 1925 году автор газетной рецензии, посвящённой выставке челябинских художников, написал о своих впечатлениях так: «Когда вы уйдёте с выставки, перед вами неотступно будут стоять картины Русакова с его колоссальным чувством цвета». Его жизнь оборвалась, когда ему было всего 53 года. 7 октября 1941 года судебной коллегией Челябинского областного суда он был приговорён к высшей мере наказания – расстрелу. 29 октября 1941 года приговор был приведён в исполнение. Итак, читаем архивно-следственное дело № 12674 – дело художника Русакова. Заговор искали, но не нашли Когда знакомишься с документами этого дела, то обращаешь внимание на два момента. Первое – это явное желание следователей «слепить» из нескольких ведущих челябинских художников мощную «контрреволюционную» группу по образцу расстрельных дел 1937 года. Второе – «материала» для исполнения задуманного катастрофически не хватает, никаких фактов «антисоветской деятельности» не находится. Дело заполнено допросами художников, в которых пересказываются «кухонные» разговоры, какие-то якобы антисоветские беседы, но всё это выглядит чем-то несущественным, особенно в контексте военного времени. Времена Большого террора миновали, и, видимо, большие цифры разоблачённых врагов были уже не нужны. В результате «разоблачили» только Николая Афанасьевича Русакова: его обвинили в распространении пораженческих настроений. В постановлении о предъявлении обвинения от 4 июля 1941 года сказано: «Распространял различные слухи клеветнического характера по адресу руководителей ВКП (б), высказывал пораженческие взгляды о неизбежности поражения СССР в войне с Германией». Был ли донос? Практически во всех опубликованных материалах, посвящённых Русакову, говорится, что его обвинили на основании доноса, написанного кем-то из его учеников. Но самого доноса в деле нет. Поэтому, если и был донос, документально подтвердить его существование невозможно. Художников, допрошенных в качестве свидетелей, можно разделить на две группы: одни «добросовестно» рассказывает о каких-то подозрительных разговорах Русакова, другие говорят, что подобных разговоров от него не слышали. Особо тяжкие обвинения в «систематической антисоветской пропаганде» во многом строятся на показаниях свидетеля Михаила Лундина. Ссылки на его показания есть и в обвинительном заключении: «В марте 1941 года в мастерской товарищества «Художник» в присутствии Лундина и Софроновой Русаков высказывал контрреволюционные, клеветнические измышления в связи с награждением Сталинскими премиями заслуженных деятелей науки и искусства». На очной ставке свидетель Лундин рассказывает о «пораженческих» настроениях Русакова: «23 или 24 июня 1941 года в связи с войной с фашистской Германией Русаков мне пытался доказывать, что вслед за Германией на СССР нападут другие государства, в частности, Япония, и что противостоять этой силе у СССР не хватит средств, и, следовательно, нет необходимости в сопротивлении». Но другие свидетели подобных высказываний не помнят, и, по сути, обвинение строятся только на показаниях Лундина. Вот, к примеру, протокол допроса художника Михаила Бухарина. «Вопрос: Расскажите об известных вам фактах антисоветских разговоров Русакова. Ответ: Антисоветских разговоров я от художника Русакова никогда не слыхал». Без достаточных оснований Вывод о том, что самое серьезное обвинение построено на словах одного человека, подтверждается и в определении коллегии по уголовным делам Верховного суда. На заседании коллегии рассматривался протест прокурора, который был внесён на предмет отмены приговора. «Из материалов дела видно, - говорится в документе, – что в основу обвинения положены показания свидетелей Вандышева, Софроновой, однако те высказывания, о которых указывают перечисленные свидетели и за которые осуждён Русаков, не содержат в себе контрреволюционной агитации, а являются разговорами обывательского характера. Что касается показаний свидетелей Лундина, то они не могут являться бесспорными доказательствами вины Русакова, так как они другими материалами дела не подтверждены. Таким образом, Русаков осужден без достаточных оснований». Определением коллегии по уголовным делам Верховного суда от 26 августа 1957 года Николай Русаков был реабилитирован. Допрос – 10 часов Сам Николай Русаков поначалу не соглашался с предъявленными ему обвинениями, однако через какое-то время, измученный тюрьмой и допросами, признал свою «вину». То, что допросы длились по много часов, видно из протоколов. Так, допрос от 9 июля начался в 17 часов и окончился только в 3 часа ночи. Приговор к высшей мере наказания стал для Русакова ударом. В тот же день, 17 октября, он пишет жалобу в Верховный суд и просит заменить расстрел лишением свободы: «Врагом Советской власти я никогда не был, раньше ничем предосудительным не занимался. Прошу Верховный суд сохранить мне жизнь, чтобы дать мне возможность остаток моей жизни отдать целиком для того, чтобы искупить свою вину». Однако, как сказано в документах дела, жалоба рассмотрена не была. В деле, в протоколах обыска, добросовестно перечислены все члены семьи Николая Афанасьевича: «жена Мальвина Казимиронва (работает в Челябинском областном доме художественного воспитания детей), сын Олег (учится в Архитектурном институте, г. Москва), сын Евгений (ученик 10-го класса школы № 38)». После расстрела мужа Мальвина Казимировна вместе с Евгением уехала в Москву к старшему сыну. Картины они увезли с собой. В течение многих лет полотна хранились в семье Русаковых. И только в начале 1980-х годов благодаря усилиям челябинского искусствоведа Леонида Байнова картины художника «вернулись» в Челябинск. Часть коллекции выкупила Челябинская картинная галерея, а часть картин родственники художника передали в дар нашему городу. Кстати, одна из улиц нового микрорайона на северо-западе Челябинска названа в честь художника Николая Русакова.
