Александр Ширвиндт: Сатира сегодня весьма условна

20 октября вечером в Московском академическом театре сатиры дают водевиль «Кошмар на улице Лурсин» в постановке Александра Ширвиндта. Художественный руководитель театра, народный артист России не только определяет репертуарную политику, но и сам ставит спектакли. Недавно Ширвиндт побывал в гостях у «ВМ». Разговор зашел об актуальности сатиры в современном мире, цензуре, качестве современной эстрады и, конечно, о Москве — нашем родном и любимом городе. Александр Ширвиндт — артист уникальный. Что бы он ни делал на сцене, у каждого сидящего в зале возникает ощущение: Александр Анатольевич обращается именно к нему. И это не зависит от того, играет ли Ширвиндт спектакль, ведет ли концерт, выступает ли с очередным эстрадным номером вместе с Михаилом Державиным. Органичность его удивительна. С годами он не меняется: все тот же ироничный прищур, открытость в общении, артистизм, искренность — и все это помножено на глубину наблюдений. Поэтому каждая встреча с ним для журналиста — настоящий подарок. Память о велосипеде — Александр Анатольевич, вы москвич, ваша юность прошла в арбатских переулках. Изменился ли дух той старой Москвы, которую вы так люби те? — Мы с моим большим другом Михаилом Державиным — арбатско-никитские. Знакомы уже 71 год, я тут подсчитывал. И когда только начинали взаимодействовать друг с другом, я часто бывал в его дворе. Шел к его дому в сторону Старого Арбата со стороны Никитских ворот. Дому, к которому примыкает Щукинское театральное училище и в котором живут знаменитые вахтанговские артисты. Шел пешком. Проходил Скатертный переулок, потом Столовый, выходил в Хлебный. Затем двигался через Поварскую, через знаменитую Собачью площадку... Чувствуете, какие чарующие старомосковские названия? А сейчас я пройти не могу нигде, могу только проехать на велосипеде. Но на него уже не влезу. — А вот Михаил Михайлович рассказывал, что вы приезжали к нему во двор на потрясающем велосипеде, и все пацаны вам завидовали. А вы давали всем покататься... — Врет. Никому покататься я свой велосипед не давал. Боялся, что мое единственное сокровище — трехскоростной «ЗиЧ» Чкаловского завода — сломают, а я умру от разрыва сердца. Вот заговорили про велосипед, и я вспомнил, что у нас совсем недавно случилась замечательная история. Мы с Мамедом Агаевым, директором нашего Театра сатиры, бесконечно опекающим нас, стариков, получили интересное письмо. В нем сообщалось, что завтра в столице — День велосипеда, и руководителей всех предприятий приглашали поддержать эту акцию и приехать на работу на велосипедах. А чуть позже меня Сергей Семенович Собянин по телефону поздравлял с днем рождения. Мы мило беседовали, и я возьми да и скажи: «Я тут получил письмо о том, что должен был на работу ехать на велосипеде». — «Да, знаю, это был День велосипеда». — «А вы знаете, что двенадцати руководителям московских театров — за восемьдесят? Я лично очень беспокоился за Волчек... Все думал, как она там поехала?» Возникла пауза. И Сергей Семенович мне совершенно гениально ответил: «Да... вообще-то над возрастом руководителей театров надо серьезно подумать». Я чуть со стула не упал. Так вот, нынешняя столица — это не наша Москва. Она совершенно замечательная, чистая, аккуратная. Особенно сейчас, когда наконец убрали заборы. В связи с чем вспоминается старый еврейский анекдот. Приходит к ребе человек и жалуется: «В моей жизни наступил конец света. Жена совершенно сошла с ума, дети выросли, стали бандитами. Я задыхаюсь». Ребе отвечает: «Возьмите домой козу». Человек послушался, взял козу. Через неделю снова приходит: «Я покончу с собой! Коза везде гадит, вонь стоит на весь дом, ужас!» Ребе говорит: «Отдайте козу». Человек отдал, и наступило в его жизни счастье. Вот и у нас — в центре города убрали заборы. Мы счастливы. Мы «отдали козу». Импровизация бьет подготовку — Среди ваших друзей была веселая компания, куда входили Григорий Горин и Андрей Миронов. Марк Захаров недавно рассказал, как они однажды подарили вам старую, ржавую, очень тяжелую батарею по случаю завершающегося ремонта вашей квартиры. И про то, как посадили вас в поезд, а потом сели в самолет и встретили вас, прибывшего в другой город, на перроне. Что вы тогда подумали? — Увидел их на перроне и подумал страшное: пить надо меньше. И батарею эту ржавую хорошо помню. Они ее потом вынесли, а затем снова принесли назад. Наша дружба — это века и века. Страшно подумать: Андрюши Миронова уже нет двадцать пять лет. — А ссоры у вас случались? Ну хотя бы с тем же Михаилом Державиным? — Ужас в том, что с ним невозможно поссориться вообще. Это идет оттого, что он, во-первых, мудрый, во-вторых, трусливый, в-третьих, просто понимает, что всякий конфликт, как и всякая революция, чреват усугублением кошмара. Он — антиконфликтный человек. Помню, однажды в Хайфе мы шли после какого-то концерта. К Державину на улице подошла милая женщина и спросила: «Михаил Михайлович, скажите, вы случайно не еврей?» — «Нет. А почему вы спросили?» — «Вы очень вежливый». Мы общаемся двенадцать лет. Тогда он был еще моложе, чем сейчас, и дико красив — настоящий Ален Делон. Хотя он и сейчас шикарен. А страна эта, где мы с вами живем, таких красавцев, как Державин и как я, «не кушала» совершенно — мы не вписывались в типажность. В пятидесятые нужны были на экране рабочие парни, которых играли Рыбников, Белов, Юматов. В следующем десятилетии пригодились Смоктуновский, Баталов, Лазарев в ролях интеллектуалов-физиков. Мы никуда не вписывались, даже в типажность интеллектуалов. Хотя Михаил Михайлович — космически разносторонний актер и образованный человек. Компоненты его сущности очень завидные. К тому же он обаятельный, с юмором, добрый, щедрый и очень верный друг. Вся его актерская жизнь — это вечная борьба с режиссурой, которая пыталась всячески наступить на его органику. Я знаю артистов величайших — вкусы у всех разные, конечно, разброс тут большой, а для меня величайшими актерами всегда были Гриценко, Евстигнеев и Олег Борисов. Потому что это люди титанической органики, не способные преступить через это великое актерское качество, в какие бы самые безумные режиссерские руки они ни попадали. Державин — из этой замечательной компании. — По вашим биографиям можно изучать историю страны. Ваш с ним эстрадный дуэт или минитеатр гремел на всю Москву. Равного ему не было, да и, наверное, до сих пор нет. Разве что Стоянов и Олейников. Как считаете, в чем причина этого успеха и отсутствия подобных дуэтов сегодня? — А мы своевременно поняли, что надо поделить обязанности: я — худрук и режиссер, а Миша — артист и парторг. — А если серьезно? — Мы всегда работали на равных, без перетягиваний одеяла на себя, как это часто случалось между артистами в подобных дуэтах на эстраде и в театре. В нашем маленьком театре не было масок типа «трус-балбес». Нашими героями были знакомые, соседи, живые люди, за словами угадывались их судьбы. Зрители узнавали в персонажах себя и, оценивая схожесть ситуаций, начинали хохотать. Сатирики писали для нас мало, все, что мы показывали, рождалось импровизационно, на ходу — было подсмотрено на улицах, на рыбалке, посиделках за рюмкой, на гастролях. Фиксировалось, записывалось, тщательно репетировалось. Но поскольку весь этот «продукт» изготовлялся лично нами, то в нем всегда присутствовала наша собственная органика. Подозреваю, что, если бы не это обстоятельство, если бы мы просто заучивали тексты известных сатириков, наш дуэт такого успеха бы не имел. Свободный полет — Давайте поговорим о кино. У вас было не так уж и много (как того бы хотелось зрителям) совместных фильмов с Михаилом Державиным. Но «Трое в лодке, не считая собаки» дают сто очков вперед любой комедии... — Секрет ее успеха в том, что режиссер Наум Бирман предоставил нам право импровизировать. Он понимал, что нас можно отпустить в свободный полет, потому что мы с Михаилом Михайловичем были сыгранным дуэтом, и с Андреем Мироновым тоже. На берег Немана, который в фильме оказался Темзой, телепортировались та самая раскрепощенность, чувство юмора, чувство партнера, которые составляют прелесть этой картины. Ну и женщины — наши партнерши, тоже телепортировались. Куда же без них? — Жаль, что в этой комедии не снималась Роксана Бабаян, которая замечательно сыграла в спектак ле «Ханума» вместе с Михаилом Державиным и которая часто вместе с вашим дуэтом выступает на концертах. — Все, что происходит в жизни с Михаилом Михайловичем хорошего за эти годы, — это Роксана. Мне кажется, это было вчера: он привел ее в служебный буфет театра. Очень осторожничал, когда пропустил через все эти безумные, насмешливые рожи друзей. Но мы дружно сказали: «Надо брать», совершенно не надеясь, что такая шикарная, самодостаточная, талантливая дама станет такой уникальной эталонной женой. Эталонной. — Вы с Державиным входили в состав артистических бригад, ездивших в госпитали, где лечились воины-афганцы... — Мою фамилию коверкают всегда, особенно в глубинке, — Шифрин, Ширвиндон… Мы были в каком-то госпитале во время афганских дел, где-то за Ташкентом, — страшное дело. И в большой палатке, где расположилась столовка, проходил наш вечер. Стоим и слышим, как нас объявляют: «У нас в гостях артисты театра — Дарвин и Равенглодт». Ну то, что я Равенглодт — это естественно. Но почему Мишка стал Дарвиным, для меня осталась загадкой. У Михаила Михайловича недавно вышла книга «Я везучий», мы с ним запечатлены на обложке в красных пиджаках. Это тоже была смешная история. У нас с Державиным был поклонник — директор ЦУМа Метелкин, замечательный парень. Когда в магазинах ничего не было, он позвонил и сказал дословно: «Пришли блЯйзеры. Два красных кирпичных блЯйзера». Мы ринулись к нему, нам вынули эти два блЯйзера. А через три дня мы, нарядные, пошли в них в президентский отель, только что построенный. Заходим и видим — все официанты в этих самых блЯйзерах. Для них и привезли. Мы оттуда бежали по городу в одних рубашках. Девять закрытых спектаклей — Вы руководите легендарным театром. Во времена СССР он гремел на всю страну. «Клоп», «Баня», «Доходное место», «Женский монастырь», «Проснись и пой», «Женитьба Фигаро», «Трехгрошовая опера»... На них же было невозможно достать билеты. Менглет, Папанов, Миронов, Высоковский, Мишулин, Пельтцер, Аросева носили гордое звание артистов Театра сатиры, являясь кумирами миллионов. А насколько, повашему, востребованна сатира сегодня? — Сегодня сатира — вещь условная. Посмотрите на телеэкраны: ну как можно «пересатирить» все эти телевизионные «барьеры»? Это же пародия на сатиру. Или сатира в пародии. В наше время вся сатира строилась на аллюзиях и фигах в кармане: кто изящнее, талантливее, хитроумнее «пробивал», тот и выигрывал. Потому что цензура не дремала. Сколько было трагических историй! У руководителя нашего театра Валентина Плучека было девять (!) закрытых спектаклей. Уже полностью сделанных, готовых. И надо было обладать гением Сергея Михалкова, чтобы эти почти закрытые спектакли возвращать на сцену. Я не могу забыть великую историю в «Современнике». Когда принимался спектакль «Обыкновенная история», все, начиная с главка и кончая идеологической конторой ЦК, понимали, что это аллюзии, и запрещали его, запрещали и снова запрещали. А Сергей Михалков был сценаристом этого дела, это он написал инсценировку. И когда ситуация окончательна зашла в тупик, его позвали на прогон, где сидел сводный хор цензоров. Когда Михалкова спросили, как ему понравился спектакль, он ответил: «Я никогда еще не видел такой страшной, убийственной сатиры... на самодержавие». И у всех свалилась гора с плеч. Но это надо было быть Михалковым! На самом деле я сатиру не очень люблю, потому что она предполагает злость. А я больше люблю юмор, сарказм, улыбку. Сегодня «Гогольцентр», Театр имени Пушкина, Театр имени Комиссаржевской, Театр сатиры — лишь вывески. О нас правильнее было бы сказать «Театр памяти сатиры». — Чем же тогда сегодня Театр сатиры может отличаться от других театров? — Только качеством. Тем более что никто ничего достойного сегодня для нас не пишет. Нет ничего. Вот так по сусекам и скребем. Ну а классика? Она же всегда востребована? — Классику ставим. Как ни странно, в наш театр хорошо ходит молодежь — на «Укрощение строптивой», на «Талантов и поклонников». Молодые ходят на эти наши спектакли, хотя там совершенно нет голых задниц. Очевидно, произошел какой-то перелом, и все наелись псевдоноваторства. — А если бы вы сегодня ставили ту же «Баню» или «Клопа» Маяковского, они бы пользовались таким же успехом, как раньше? — Ну вот мы сейчас сыграли спектакль «Опера нищих» по мотивам пьесы Джона Гея. Но сегодня, когда две девочки в соцсетях раздирают у всех на глазах кошку или пьяный чудак на букву «м» расстреливает десять человек, «Трехгрошовая опера» или «Опера нищих» на этом фоне выглядят как оперетта. Говорить сегодня о больных вещах, облекая это в форму сатиры, довольно сложно. И опасно. Есть и еще одна проблема. Возникло невозможное количество комедийных «клабов», «уральских пельменей» и так далее — разброс колоссальный. Казалось бы, молодым сатирикам можно позавидовать — полное отсутствие цензуры, говори, что хочешь! Но оказалось, что вседозволенность хуже любых цензурных рогаток. Потому что полный кошмар начинается, когда на сцене появляются люди без вкуса, внутренней культуры, и поток пошлости накрывает зал. Это уже не свобода! Это антиискусство. В наше время юмор, попадавший на экран, строго дозировался. И мы с Мишей всячески старались «держать планку». Цензура имеет в своем корне слово «ценз». Этот ценз пропал. Да, в потоке юмористов есть люди талантливые. Но выбиться из общего водоворота тому, что является настоящим юмором, сатирой, иронией, пародией, шуткой, сегодня очень трудно. Подписывайтесь на канал "Вечерней Москвы" в Telegram!