Русское искусство как сборная России по футболу: цены, игроки, полевая стратегия

Глава аукционного дома Vladey, Владимир Овчаренко рассуждая о ситуации на рынке современного искусства, сравнивает творческий процесс с созданием мессенджеров, а поддержку художников — со сборной России по футболу. Но в отличие от футбола Овчаренко находит в нашем современном искусстве повод для оптимизма. Владимир, почему торги пройдут в фонде культуры «Екатерина», а не у вас на «Винзаводе»? К сожалению, нынешнее состояние рынка не позволяет нам иметь 1000 собственных кв. м в центре Москвы. Обычно для вечерних аукционов мы ищем большие пространства поближе к центру, чем «Винзавод». Вот весенние торги прошли в ММОМА. Здесь, в «Екатерине» наши лоты выставлены на площади порядка 2 000 кв м, что позволяет каждую работу представить в самом выгодном свете. При необходимости, конечно мы готовы и на полу выложить, и шпалерную развеску устроить, но предпочитаем, конечно, показывать работы так, как сейчас. Куда бы мы ни пришли, у нас получается динамично встраивать разные поколения художников, соединять их друг с другом. Вот смотрите, на трех этажах — работы от абстракционистов конца 1950-х годов до стрит-артистов, и все органично смотрятся. На первом этаже в основном энергия молодежи. Вот работа Алексея Каллимы, из серии 2005 -2007 годов про сборную Чечни по парашютному спорту, там у него и женская сборная, и чеченские модные парни. А вот Шутов, представитель поколения 1980-х хорошо смотрится с молодым Павлом Киселевым. Художники не то чтобы специально для нас рисуют, но они знают, что Vladey их всегда рассматривает, поэтому они стараются нам что-то показать. У многих лотов в провенансе отмечено «коллекция Игоря Маркина». Владелец собственного аукциона обратился во Vladey c просьбой продать его собрание? Обычно мы спрашиваем у коллекционера, хочет он или нет, чтобы его имя упоминалось на этикетке лота. Игорь Маркин согласился на упоминание. А к нам обратился, наверное, потому, что знает — мы умеем продавать. Наша задача как аукционистов — найти на рынке что-то неожиданное, неординарное, будоражащее. Работы среднего качества и без нас найдутся. В чем, например, задача куратора? Отрезать лишнее, выбрать жемчужины и их продемонстрировать, сказать «вот оно». Если ты действительно делаешь это качественно, люди в тебя верят, зрителям, коллекционерам это интересно. Вот приносят нам работу, хотим выставить ее на аукцион, договариваемся о цене с владельцем, за сколько он хочет ее продать, на это уходит много усилий, потому что обычно сразу называют заоблачную цену. Ответ обычно такой: «Ну тогда сам иди продавай. Ты же уже это делал, у тебя не получилось, давай тогда к реальной цене перейдем». На вечерних торгах у нас продается максимум 75 процентов лотов, все 100 не продаются. И я говорю владельцу: «Считаю, что эстимейт должен быть таким, если ты согласен, будем с этим работать». Следующий момент: если работа старая, подтверждаешь авторство. Например, известно, что работа была на выставке в Третьяковской галерее в 1990-е годы, на подрамнике стоит номер временного хранения, а художник отказывается от этой работы, говорит не моя. Часто это связано с давлением дилера или какого-то коллекционера, который, считая свою работу лучшей, не заинтересован в появлении конкуренции. Часто дилеры, когда какая-то работа проходит мимо них и они на этом не зарабатывают, начинают оспаривать подлинность. Как в истории с Малевичем, когда он в какой-то момент стал дописывать свои периоды. Поздние работы он датировал ранним сроком, и это стало огромной проблемой для искусствоведов. Когда художника уже нет в живых, все становится очень сложно. Но бывает и так: художник живой, ты провел расследование, работа стопроцентно его, а он отказывается. Так как Vladey занимает весомую долю рынка cовременного российского искусства, даже Sotheby’s и Christie’s продают намного меньше, цена на российское искусство формируется на нашей небольшой бирже. Ведь галерейные и дилерские продажи практически закрыты. Чтобы узнать, как галерея продает того или иного автора, нужно проводить мощное расследование, делать запросы о ценах. Например, пишешь в галерею Pop/off/art, сколько стоят работы их художников. Надо представиться потенциальным клиентом, который хочет купить, например, Пушницкого. Вам пришлют прайслист, через некоторое время вы можете опять позвонить или написать и сравнить, остались ли эти работы или были проданы. А вот представьте: миллиардеры прилетели на частном самолете, позвонили Джеффу Кунсу, назвали пароли-явки, пригласили его на ужин. В конце ужина русский бизнесмен задает вопрос: «Джефф, слушай, а нельзя ли там у тебя без Гагосяна чего-нибудь купить? Сколько это стоит? » И Кунс скажет: «Я тебе все показал, а вот цены — это Гагосян или Цвирнер знают, иди к ним. Но на меня очередь из покупателей». И это позволяет Джеффу Кунсу, хотя он работал брокером на Уолл-стрит, перекладывать часть работы на других людей. Ведь покупка произведения искусства — это все-таки очень странный процесс. Искусство — это же не предмет первой необходимости, не шуба, не водка. И когда человек платит настоящие больше деньги за работу, значит, он большой фан этого художника. Над созданием фан-клуба и трудятся галеристы. Они ведут переписку с кураторами, с директорами музеев. Не художник же должен у директоров музеев клянчить: «Cлышь, я новую серию сделал, посмотри». Часть этих функций выполняет галерея, иногда еще добавляется фигура агента. Организовывать выставки, подписывать договоры, заниматься транспортом, архивом. Для этого всего и нужны галереи, инфраструктура. В Москве свободна еще одна ролевая модель —- галерея современного искусства с претензией на глобальную конкуренцию с гагосянами и цвирнерами. В Европе и Америке глобальный рынок, а у нас локальный рынок. Вы говорите о галерее, которая оперирует на глобальном рынке. Вы Telegramm пользуетесь? Эта компания — наглядный пример попытки завоевания глобального рынка. Когда ты делаешь большую международную галерею, важен интернациональный состав художников. И если это не сделает кто-то из наших, однажды придут большие галереи и захватят рынок. А сейчас есть возможность создать идеальный мир из русских и иностранных авторов. Можно Джеффа Кунса представлять в России, может быть через через Гагосяна, а может быть напрямую. Но есть вопрос: к нам отправят выставку, отправят работу, а покупать кто будет в России? Все заинтересованы в создании здесь рынка, но даже русских здесь не очень-то покупают. Наши коллекционеры предпочитают покупать Кунса за границей или они вообще его не покупают? У нас есть порядка пяти человек, которые покупают зарубежное искусство. И по-моему круг сужается. Вот Рыболовлев, например, теперь вряд ли когда-нибудь захочет что-то покупать. Но при этом имя Блаватника носит новое здание Tate — Blavatnik Building, на строительство которого он пожертвовал £50 млн. Блаватник покупает западное искусство, Абрамович покупает, раньше по-моему Доронин покупал. Коллекционеры из России не чувствуют эмоциональной связи с современным западным искусством? Или они не рассматривают это как надежный инструмент инвестиции? К искусству, как к инвестиции, русские коллекционеры предъявляют завышенные требования. Я периодически слышу: «Я вот покупал этого художника, а он в два раза дешевле сейчас стоит». Хочется спросить, а вот у тебя облигации «Югры» на руках, это что теперь? Вообще ноль. Или у тебя был счет в «Югре» на частное лицо. По страхованию вкладов сколько это? $7 000? А у тебя там лежала пара миллионов. Где твои миллионы? Ты почему «Югре» не предъявляешь претензий? А художнику, если работы в два раза дешевле стали стоить, пеняешь: «Да что это вообще за безобразие!» Но работы художника, в отличие, например, от акций, которые не имеют физической формы, это просто запись в компьютере, висят у тебя дома на стене. Смотрите, как мы выстраиваем баланс нашей предаукционной выставки. Мы прошли залы энергии, затем парадный вход на втором этаже, вот зал с самыми дорогостоящими лотами. Мы убеждаем покупателей: «Купи то, что тебе нравится и наслаждайся. Вот висит у тебя работа висит дома, над камином, в спальне, в гостиной и ты от нее кайфуешь. Год кайфуешь, два кайфуешь, пять, десять лет кайфуешь. Через десять лет ты решил узнать, сколько же она стоит. Тебе говорят, знаете, она стоит столько-то, и ты можешь быть доволен и счастлив, потому что свои проценты ты получил еще в виде эмоционального общения с работой. А если вдруг ты узнал, что первоначальную стоимость можно умножить на два, это double win: и удовольствие получил, и работа в цене выросла». Конечно, не со всеми работами происходит так, как с «Белым центром» Марка Ротко. В 2007 году Дэвид Рокфеллер продал работу Ротко на Sotheby’s за $72, 8 млн, а купил ее в 1960-х меньше, чем за $10 000. В любом случае, инвестирование в искусство — это бизнес. Это конкурентная среда, и ты должен переигрывать других игроков своей экспертизой, своим видением, своими финансами или переговорными возможностями. Для того, чтобы оценить успешность инвестиции, нужно минимум десять лет. Это период, когда работа может реально финансово вырасти. Некоторых художников через 10 лет уже не будет на свете, некоторые исчезнут с рынка. Сейчас смотришь каталог Sotheby’s 10 летней давности, и 20% имен уже нет на рынке. То есть художники существуют, но работы их уже таких денег не стоят. То есть за 10-12 лет на рынке меняются приоритеты и меняются имена? С точки зрения искусства, развитие идет волнами. Например, в начале 2000-х была волна новых реалистичных фигуративных живописцев, куда попали Дубосарский и Виноградов. Потом это сменилось абстрактным трендом, так прошло еще десять лет. Эта волна укрепилась, кто-то из них стал выше, ниже, образовалась иерархия. И опять запускается новый тренд, новая новая волна абстракции. Старые тоже существуют, но вот появились новые абстракционисты. Российский рынок попадает в эти мировые циклы? Наш рынок, к сожалению, по-другому сформирован и он зависит от политико-экономической ситуации в стране. На глобальные тренды он реагирует вяло. Поэтому речи нет ни о какой новой волне, хотя есть молодые ребята, которые абстракцию делают, например, Влад Кульков. Авен в своем интервью говорил Forbes о том, что в стране современное искусство достаточно провинциальное, оно не вышло на глобальный уровень и собирать поэтому его не интересно. Это вопрос о том, заинтересованы ли мы, чтобы наши художники звучали на мировом уровне. Кто из государственной или частной структуры сейчас занимается поддержкой современного искусства? Никто. Ладно, Потанин дал меньше миллиона евро, чтобы купить коллекцию для центра Помпиду. Но мы говорим даже не про это, а про поддержку тех имен, которые могли бы на Арт Базеле звучать, работать с европейскими музеями. А сколько инвестирует госбюджет для содержания Russia Today? Больше $250 млн на пропаганду уходит. И к сожалению, в государственной идеологии не находится места для русского искусства. Мы не можем себе представить, чтобы Russia Today сделали репортаж о выставке Лейдермана, Осмоловского, «Мухоморов», Кулькова или даже Янкилевского. Кажется, что это невозможно. На это Петр Авен отвечает, что сами эти художники не представляют ценности, не вызывают никакого интереса и поэтому их никто не продвигает. Петр Авен анализирует сложившуюся ситуацию и делает выводы. А мы говорим о том, что нужно сделать, чтобы художники вызывали интерес. Государство современное искусство не поддерживает: Сидура на выставке спихнули, Pussy Riot посадили, Павленского преследуют и так далее. Хочется у Петра Авена спросить, а что это ваш «Альфа-банк» не торгует там, где Credit Suisse? Почему ваш банк не входит в топ- 5 банков мира? В 1988 году на торгах Sotheby’s в Москве героем стал Гриша Брускин. Его «Фундаментальный лексикон» был продан за рекордные $416 000. В этом году Брускин представлял Россию на Биеннале в Венеции. Круг замкнулся? Наш рынок искусства очень зависим от политико-экономической ситуации в стране. Получается, мы сейчас опять вернулись в 1980-е. Все какие-то вялые и опять идет какая-то дискуссия, где пути будущего, — все словно увязло в недрах Лубянки, какой-то застой. Ведь и в застой жвачка была, Олимпиаду проводили в 1980-м году, но в воздухе висел вопрос: а что дальше-то? И сейчас возник этот же самый вопрос. Бабки есть в стране, нефть опять $60 стоит. Но вот есть ощущение ненадежности, да и художники — дерьмо. Ты сам что сделал для того, чтобы стало лучше? Или твои друзья? Вы создали какую-то систему подготовки художников? У нас же фактически даже ни одного профильного государственного учебного заведения нет, которое готовит современных художников. А как молодые люди, которые не знают истории искусств, могут создавать что-то свое, новое? Современное искусство — это всегда авангард, это обязательно шаг вперед. Современное искусство трудно преподавать, потому что нет точек опоры. Классику преподавать проще, ведь она — классика. Все уже знают имена, они уже отобраны, а здесь — совершенно другая картина. Но как-то наши программисты работают, Telegramm создают. Telegramm — это тот же авангард: сделан чуть раньше, чем другой, сделан чуть лучше, чем другой. Дело в нюансах. Не то чтобы это что-то принципиально новое, нет были и whatsapp и другие мессенджеры, но этот сделали чуть-чуть по-другому. Тоже самое делает художник. Представим, что иностранец приходит сюда к нам и начинает говорить: «А, этот на того похож», «Ну, это мы видели». Поэтому в нашем современном искусстве важен понятный нам контекст. Например, работа «Мухоморов» нас касается и мы все понимаем. А вот допустим, Инал Савченков, «Ночой охотник». Хороший автор из Питера, из «Новых художников» Тимура Новикова 1980-х годов. Если бы эта лиса изо дня в день 30 лет, 20 лет вбивалась бы в мозги зрителей во всех каталогах, открытках, выставках, Савченков был бы сейчас ну, не как Уорхол, конечно, ну как Баскиа хотя бы. Все бы говорили: «Ваааау, какой узнаваемый, какой крутой автор». Вместо этого мы ходим и говорим: «Ну что это такое, ну, это разве может стоить денег?» или «Ну, что это, ну что это разве похоже на Генри Мура?». А почему это должно быть на Генри Мура быть похоже? Непонятно. А кто у нас крупнейший коллекционер современного русского искусства? Я, честно говоря, не люблю обсуждать коллекции, потому что скажешь про одного, а другой обидится. Ну, может быть их несколько? Семенихины, например. Из публичных коллекционеров — Семенихины, Цукановы. У Петра Авена есть ряд современных художников. Проблема российского современного искусства, что мало кто из реального мира бизнеса сюда идет. Поэтому получается, что большинство владельцев галерей – это искусствоведы. Конечно, им не хватает бизнес-смекалки, чтобы правильно организовать процесс, не хватает капиталов, чтоб инвестировать. Почему-то мало открывается новых галерей, хотя казалось бы, много уже ребят, которое получили образование в Лондоне, и у их родителей есть капиталы. Но не открывают галерей, не поддерживают художников. Не происходит этого процесса. Но у нас и футбола нет. Но есть клубы, это все денег стоит. Бюджет хорошего футбольного клуба топ -10 от $50 до 100 млн. в год. И какой-то олигарх тупо вкачивает в футбол. Но с искусством этого не происходит. Но мы ведь знаем, что сборная России по футболу примерно в таком же состоянии, как и русские художники. А в искусстве, я считаю, намного легче идти, чем в футболе. Потому что наши художники талантливые, конкурентоспособные и важные для истории мирового искусства даже без государственной и частной поддержки. Мне кажется, искусство — это все-таки не про инвестирование. Современное искусство непонятно еще чем закончится. Это скорее некое позиционирование. Если мы вспомним тех же кардиналов и пап эпохи Возрождения, для них искусство было позиционированием. Они должны были быть окружены художниками, он должны были быть покровителями муз, должны были иметь портрет от самого модного художника, потому что это было круто. Думаю, одна из проблем российского рынка, что здесь не создана притягательного позиционирования человека, покровительствующего современному искусству, то есть это не круто. Помимо «круто», еще есть второе слово «опасно». И это многих останавливает. Например, возьмем работу известной группы «Мухомор». Группа эта в истории искусств, в Помпиду. Сейчас у нас многие бизнесмены связаны с государственными заказами, с бюджетными тендерами, с GR. И вот бизнесмен рассуждает: классная работа, мне нравится. Я изучил историю арт-группы, пролистал каталог, это важное явление и мне нравится. И вот я купил эту работу, повесил дома. Приходит ко мне приятель, заказчик, друг и спрашивает: «Ты че, с этими маргиналами? Ты че, с этими Pussy Riot?». И будут у меня неприятности. И вот работа мне нравится, но давай я потом куплю. В этом «потом» вся жизнь страны. Когда потом? Никто не знает. Хороший пост был в фейсбуке: «Сейчас Фиделю Кастро исполнилось 85 лет. Владимиру Владимировичу Путину будет 85 в 2042 году». Вот это — «потом». Ребят, слушайте, зачем потом?