Олег Ерёмин: «Наша цель – создать альтернативу существующему театру»
Год назад в Петербурге родился новый театр – Новый Императорский. В случае этой театральной команды речь идет о действительно принципиальном союзе. Режиссер Олег Ерёмин начал собирать свою уникальную труппу еще в 2011 году, когда преподавал актерское мастерство студентам института на Моховой. Ближе к выпуску к ним присоединился молодой сценограф Сергей Кретенчук. Вместе они создали четыре спектакля, которыми заявили театральному миру Петербурга о своем нон-конформизме и особом взгляде на искусство. В прошлом сезоне «императоры» нашли Дворец «Олимпия», где теперь можно увидеть их спектакли. Но последнюю премьеру – первую в России постановку пьесы Денниса Келли «Любовь и деньги» – выпустили в нетеатральном пространстве. Модный универмаг Au Pont Rouge поддержал проект молодого театра, и спектакль играют в парикмахерской BON, на втором этаже, в зеркальной комнате в прямом контакте со зрителями. Анна Сологуб: – «Любовь и деньги» – проба в жанре сайт-специфик, в нетеатральном пространстве... Олег Еремин: – Это вынужденная мера. Я вообще не люблю все эти «жанры», точнее заигрывания: квест-шмест, док-шмок, а теперь давайте у нас все артисты будут молчать или сопеть. Все это не мое. Я люблю игровой, яркий, зрелищный театр. Спектакль в парикмахерской, потому что: во-первых, у нас нет денег на декорации, а опять делать спектакль на черном линолеуме... в пустом пространстве современная пьеса не выдержит; во-вторых, язык и структура пьесы такие, что если бы мы поставили ее в театре, это был бы просто спектакль по современной драматургии, ничего больше. Поэтому мы с художником сразу от этой идеи отказались и стали думать: а где, если не в театре? Перечитав пьесу, вновь увидев фразы «ты что-нибудь купила? ты что-нибудь купила», представили их звучащими в универмаге, где люди только этим и занимаются. Все карты совпали – там этот текст и должен прозвучать. В этом пространстве меня интересует, что зрители сидят и смотрят сами на себя. Никуда не спрятаться. Зеркало очень близко, на расстоянии полутора метров, каждого видно по пояс. У зрителя есть возможность посмотреть на себя и на соседа справа и слева. И это вызывает дискомфорт. – Персонажи в пьесах, которые вы ставите, названы либо по социальному статусу, либо именами, подчеркнуто непривычно звучащими для русского уха, а это дистанцирует зрителя от происходящего. Чем Новый Императорский привлекают современные пьесы такого рода? Как это связано с концепцией театра? – Дистанция мне всегда нравилась, я ее всегда очень приветствовал. В спектаклях я стараюсь делать так, чтобы текст существовал отдельным пластом, мне не нравится его обслуживать, ставить во главу угла. Не люблю переписывать текст, приспосабливать под нашу действительность или уж тем более осовременивать. Воспринимаю текст как одну из частей конструкции, причем не самую важную. Стремлюсь к тому, чтобы у света была своя главная линия, у хореографии своя, и у текста тоже, наравне с другими частями спектакля. А дистанция позволяет посмотреть на все со стороны и переоценить. Условность мне нравится. Я ищу зоны, где ее можно пробить. –Это как? – Когда дистанция исчезает, и ты вдруг понимаешь, что действие происходит здесь и сейчас, у тебя на глазах. Это мне нравится. А когда приходят чуть ли не с улицы ребята, её зовут Галя, его зовут Андрей, они односельчане, в городе живут – вот такое мне абсолютно чуждо. – В одном из интервью вы говорили, что ваши артисты должны быть «дерзкими и наглыми». На тот момент у вас с ними было два спектакля: «Холодное дитя» по Майенбургу и «ВОН» по текстам Хармса. С тех пор появились новые работы – «Троянки» по трагедии Еврипида и «Любовь и деньги». В связи с этими работами, какие еще два слова вы бы прибавили к «дерзким и наглым»? – У артиста должны быть мозги. Без этого качества не о чем говорить. Он может быть талантливый, органичный, но если он не умеет думать и принимать решения на сцене, то выноси святых! Еще артисты должны быть работоспособными, а не ленивыми тюленями, которые три часа отрепетировали – и у них обед. Ребята в новых спектаклях проявили бескомпромиссность. Не к окружающей действительности (это само собой разумеется), а к себе. – Как думаете, что вас всех, участников и помощников Нового Императорского, объединяет? – Я вообще не понимаю, что помогает нам держаться вместе. Можно польстить себе и сказать, что это общая заряженность на определенный художественный язык. Одна из наших целей с самого начала - создать альтернативу театру, который существует сегодня в Петербурге. Свою альтернативу. Мы не претендуем на панацею. Все, что я вижу сегодня в театре, меня не удовлетворяет, не зажигает, не увлекает, я не плачу, не смеюсь, не думаю. Он у меня не вызывает ничего, кроме скуки и непонимания, зачем люди это делают, а остальные ходят смотреть. (Ну кроме тех, кому необходимо провести где-то вечер, отвести мужа в Александринку или БДТ посмотреть на золото). Я не говорю, что мы уже нашли, как сделать альтернативу, но мы продолжаем искать. Мы хорошо понимаем друг друга в том, чего хотим от современного театра. Наши вкусы совпадают. Например, нам нравится фильм «Лобстер» Лантимоса, Марталер, Рой Андерссон, Курентзис, Прельжокаж. Нас держит вместе вкусовое совпадение. Уж точно не деньги. Денег у нас нет, все сидят на гречке. Мы ставим спектакли на средства, собранные путем краудфандинга. Что на нас обрушится слава, я мало верю, зная современные рыночные отношения в театре. – Почему? – Мы просто себе задали внутреннюю планку, которой стараемся соответствовать. Когда мы, Новый Императорский, год назад открывались, мы на берегу договорились, что не собираемся становиться очередным театром, который просто лабает спектакли. Нам это неинтересно. Решили: «Если мы не берем материал, в котором можем себя сковырнуть, в котором будем искать новый для себя способ существования, художественный язык, то давайте этим не заниматься». И надо отдать ребятам должное – им интересен этот процесс, интересно пробовать что-то, чего еще никто не пробовал.
