Спор президента и писателя о «чувствительности». Комментарий Георгия Бовта
Президент России Владимир Путин прокомментировал на заседании Совета по культуре и искусству дело художественного руководителя «Гоголь-центра» Кирилла Серебренникова. Отвечая на выступление литературоведа, писателя и телеведущего Александра Архангельского, который заметил, что у Серебренникова из-за домашнего ареста нет возможности руководить театром, Путин сказал, что если бы это было преследование, а не расследование, то спектакль режиссера, имея в виду недавнюю постановку «Нуреев» в Большом, не был бы поставлен на сцене. «Поэтому мне кажется, здесь надо повнимательней к этому относиться, хотя вещь очень чувствительная», — добавил Путин. Будут ли какие-нибудь последствия этих замечаний? Об этом — в комментарии политолога Георгия Бовта. Выступление Александра Архангельского было весьма смелым, а для многих — и неожиданным. Накануне заседания его участники сомневались, что тема «дела Серебренникова» будет поднята, хотя объективно она напрашивалась. Хотя бы потому, что в новейшей истории России что-то не припоминается случая, когда в Большом театре прошла бы премьера постановки, режиссер которой в это время находится под арестом (хоть и под домашним). Причем на премьере блистала ведь, кажется, вся российская элита из тех, кто вообще смог достать билет, и долго, притом как бы подчеркнуто, рукоплескала. Архангельский, впрочем, упомянул в выступлении не только Серебренникова. «Зачем держать Малобродского за решеткой и обвинять фигурантов театрального дела в невыпуске спектакля, получившего «Золотую маску»? Зачем лишать Софью Апфельбаум возможности руководить Российским академическим молодежным театром, а Серебренникова — «Гоголь-центром»? А Итина — заниматься делами выдающегося ярославского Театра имени Волкова?» — вопрошал он и напомнил Путину его обещание подумать о масштабной амнистии к выборам президента. Он также поддержал президентскую идею об исправлении закона «О культуре», из-за несовершенства которого, возможно, и поимел проблемы Серебренников и его коллеги. Путин никак не выказал своего отношения к делу. Он не поддержал Архангельского в том, что, дескать, нет нужды держать под арестом или в заключении деятелей культуры, пока идет следствие. Но и не стал повторять известную мантру о том, как надо строго следить за отчетностью по бюджетным средствам. Тем более что именно в этой части отчетности, возможно, и собираются править законы о культуре. Дело тут и впрямь чувствительное. Возможно, самым лучшим его исходом для всех, включая усердно работающих следователей, была бы некая амнистия. Также в своем ответе Путин подчеркнул разницу между расследованием и преследованием. Это, можно сказать, вечная тема отношений художника и власти в России. Он дал понять, что о преследовании тут речи нет. А ведь под преследованием у нас обычно понимают то, что называется политикой. Хотя про «дело Серебренникова» в театральном и политическом мире ходят противоречивые слухи, а именно — об истинных причинах его возбуждения и о том, что само это возбуждение некоторым образом связано с какими-то тоже весьма «чувствительными» межклановыми разборками среди правящей бюрократии и особо приближенных к ней лиц. Так что в данном плане ситуация не совсем типичная для отношений власти и представителей культуры в нашей стране. Все же в целом они исторически чаще всего были лишены именно что уголовного контекста, когда достаточно знаковую фигуру, скажем, в театральном мире привлекали бы за растрату. Проблемы чаще всего если и были, то именно политического свойства. И в советское время, скажем, преследование действительно означало полное и мгновенное забвение всего того, что натворил в искусстве данный мастер. В имперские времена, впрочем, сосланный на юг Пушкин продолжал писать, а произведения его не запрещали. Вообще-то, вначале Николай собирался за вольнодумство его сослать куда дальше — в Сибирь или на Соловки. Но вовремя заступился по просьбе Чаадаева историк Карамзин. Так что традиция заступничества также жива в российской культуре. Не прекращалась она и в суровые сталинские времена, когда это порой было сопряжено с риском для собственной жизни. И надо заметить, что сии традиции заступничества во многом живы еще и потому, что власть предержащие довольно часто внимали нижайшим просьбам служителей искусства. Привилегия просить о милости и получать ее в данном случае отчасти отражает те исторически богатые и сложные отношения между государством и культурой в нашей стране. Можно сказать, это даже неотъемлемая часть нашей столь не подвластной умам иноземных аналитиков духовности. Она же — государственность.
