Алексей Бродович: самый знаменитый арт-директор в мире
Главный арт-директор в истории глянца имел русскую фамилию и русский же обескураживающе непростой характер. Как беглый белогвардейский офицер Алексей Бродович навсегда изменил наше представление о дизайне, в его день рождения рассказывает Анастасия Углик.
«Алексей Бродович был гением, и с ним было очень сложно. Это сейчас с ним все просто. Можно петь ему дифирамбы, которые он так ненавидел при жизни и от которых теперь не может отказаться. Он был моим единственным учителем. Я многое узнал благодаря его нетерпеливости, высокомерию, вечному недовольству. К сожалению, он так и умер, ни разу не похвалив меня», — такими словами вспоминал легендарного арт-директора Harper’s Bazaar не менее легендарный фотограф Ричард Аведон. Эта немного трагическая, немного склочная, но в целом восхищенная интонация идеально подходит для описания Бродовича.
Простым человеком он не был никогда. Ни в 16 лет, когда бежал добровольцем на фронт Первой мировой, бросив учебу и доведя отца, провинциального врача, до сердечного приступа.
Ни в 22, когда, эмигрировав в Париж вместе с семьей и привезенной с войны молодой женой, отказался участвовать во всеобщей панихиде по старой России, поселился на Монпарнасе и завел сомнительные богемные знакомства.
Ни в 36, когда, едва переступив порог редакции американского Bazaar, уволил старого и заслуженного Эрте, рисовавшего обложки журнала уже добрых 20 лет. Со стороны Кармел Сноу, тогдашнего главного редактора, было большой смелостью нанять «этого странного русского».
В Америке его знали исключительно как авангардного художника, работавшего с фотографией, а его европейские успехи имели несколько анекдотический привкус. Поговаривали, будто он обошел Пикассо в конкурсе на афишу благотворительного бала. Его небольшое дизайнерское агентство L’Atelier A.B. бралось за любую работу: оформление книг, рекламу для Le Printemps и Bon Marché, декорации для спектаклей — все, что помогало выжить семье эмигрантов.
В США он приехал по приглашению ректора Пенсильванского университета — тот предложил Бродовичу место преподавателя дизайна и стабильный доход. Но в рамках учебного плана ему предсказуемо оказалось тесновато. Поэтому уже через пару лет Алексей основал собственную школу «Лаборатория дизайна».
«Наш класс собирался раз в неделю. Никто толком не знал, что именно Бродович преподает. Все ощущали скорее присутствие вождя, духовного наставника, чем простого учителя», — рассказывает фотограф Арт Кейн.
Бродович плохо говорил по‑английски и вел занятия на французском, но даже это не смущало слушателей. Они восхищались широтой его взглядов, умением жонглировать приемами и художественной эрудицией. Своим девизом Алексей Бродович сделал фразу «Astonish me!» («Поразите меня!»), что на самом деле было переводом дягилевского «Etonnez-moi!», но американские студенты об этом так и не узнали.
Казалось бы, худшей кандидатуры на роль арт-директора женского издания о моде, чем чересчур экстравагантный и совсем не политкорректный Бродович, трудно было представить. Но Кармел Сноу хотела делать журнал, способный поражать, и поэтому, познакомившись с Алексеем на выставке его фотографий, предложила ему перевернуть мир вместе.
В чем же заключалась революция Бродовича? В первую очередь он отказался воспринимать журнал статично, как набор картинок, к которым существуют более или менее объемные подписи, и ввел понятие «поток». Визуальные образы, появлявшиеся перед читателем, должны были увлекать его разум в путешествие, страница за страницей затягивая и захватывая.
По сути, Бродович подошел к журналу как к кино — разделил на эпизоды и выделил завязку, кульминацию, развязку. Все без исключения ассистенты и редакторы вспоминали, что самым долгим и волнующим этапом подготовки номера был момент, когда арт-директор раскладывал страницы на полу своего кабинета и начинал тасовать их в только ему понятном порядке, орудуя ножницами и безжалостно избавляясь от ненужного.
Он вообще был безжалостен. К авторам, которых заставлял укладывать все сюжеты в размер двух полос. К фотографам, чьи снимки кадрировались, переворачивались и накладывались друг на друга. «Бродович говорил: «Чем больше белого листа, тем лучше», — рассказывала Диана Вриланд. — И отказывался «портить» макет даже самыми красивыми кадрами Картье-Брессона».
Его оружием стала драматическая геометрия текстовых колонок, конструктивистские игры со шрифтом и сюрреалистская антропоцентричность, позволяющая поместить на обложку восемь одинаковых женских профилей с разноцветными губами.
Если разбираться в источниках его вдохновения, придется вспомнить и о супрематизме в духе Эля Лисицкого, и о баухаузе, и о дадаизме. Бродович был типичным продуктом модернистского котла идей, бурлившего в Европе между двумя мировыми войнами. Но главным его талантом было смотреть на все под своим, очень специфическим углом.
Хиро, один из его «подопытных» (так Алексей называл своих фотографов), приводит пример остроумия Бродовича: «Однажды ему пришла мысль бросать в коктейль не лед, а пролежавшие в морозилке пластмассовые кубики — тогда напиток будет охлаждаться, не теряя крепости. В те годы пластмасса еще была новинкой».
Из его лаборатории вышли самые знаменитые фотохудожники XX века: Хойнинген-Хьюн, Мэн Рей, Мункачи, Лесли Гил, Даль-Вульф и, конечно, его любимец Аведон. Он говорил, что у них нет права быть просто ремесленниками. «Если ты берешься за камеру, то должен быть и редактором, и дизайнером, и репортером. Даже когда фотографируешь пару стоптанных башмаков — это уже репортаж», — учил Бродович и тут же показывал, как изменится снимок, оказавшись внутри макета.
Даже его главный идейный противник, еще один великий русский эмигрант Александр Либерман, работавший в Vogue, признавал: «Бродович был истинным отцом глянца, что не мешало ему оставаться высокомерным засранцем».
Алексей Бродович служил арт-директором Harper’s Bazaar почти 25 лет, придумав большинство графических приемов, которыми мы пользуемся по сей день. И они продолжают поражать читателей так же, как и 59 лет назад.