Премьера в стиле «Модерн»

Пока все обсуждают «Гоголь-центр» и обыски, настоящие театралы смакуют впечатления от первой премьеры в не менее скандальном заведении — обновленном театре «Модерн» под руководством Юрия Грымова. Режиссер уже успел взволновать общественность своими переменами, и даже новый логотип театра вызвал массу пересудов. Обозреватель МОСЛЕНТЫ отправился на спектакль, поставленный по роману Хаксли «О, дивный новый мир», и делится противоречивыми впечатлениями.

Борис Войцеховский, обозреватель

От гендерного взгляда никуда не деться, хотя кажется, что пришедшее в голову сравнение одинаково актуально для представителей любого пола. Вот, к примеру, вас пригласила на ужин знакомая, только что сделавшая себе операцию по коррекции груди.

И вы приходите к ней, и садитесь за стол, и видите кучу самых разных блюд, и вдыхаете разнообразные ароматы. Все это прекрасно, но волнует далеко не в первую очередь. Наплевав на кулинарные изыски хозяйки, вы тупо пялитесь не на еду, а на ее грудь, потому что именно она и есть главная интрига вечера: размер, форма, высота, натуральность или искусственность. Такова природа человеческая — мужская и женская. Именно это и приключилось с Юрием Грымовым.

Вчера в театре «Модерн» состоялся практически такой вот ужин. Праздник обещал стать громким, благо информповодов было хоть отбавляй.

Шутка ли! В прошлом году департамент культуры снял с формулировкой «за финансовые нарушения» художественного руководителя и основателя театра Светлану Врагову. Затем, 28 декабря, назначил новым худруком этого театра режиссера Юрия Грымова.

Ну а он с присущим ему талантом рекламщика, коим он на самом деле и является, взялся за дело. Он сократил коллектив (впрочем, не особо громко). Сделал ремонт (мол, старый был ни к черту). Добавил в зрительский зал кресла (надо же где-то посадить ожидаемые толпы ценителей прекрасного). И, наконец, провел ребрендинг, смысл которого, в первую очередь, состоял в том, чтобы избавиться от дурного наследия прошлого. Так из слова «Модернъ» (именно таково оригинальное название театра) исчезла буква «ер»: теперь «Модерн» означает «новый», «современный», «модерновый». Интригует? Не то слово!

_Но стоит ли удивляться, что большая часть собравшейся публики пришла не посмотреть новую, пусть и широко анонсированную постановку, а с целью попялиться на результаты грымовской «коррекции». То есть, пардон, заценить «новые сиськи»._

В буфете театра «Модерн» было поначалу совсем малолюдно. На неспешно пьющего шампанское батюшку в рясе и с крестом на груди меланхолично взирали лишь огромные черные жирафы, туловища которых перетягивали черные же кожаные ремни с хромированными клепками. Батюшку, впрочем, это не смущало, и он с любопытством глядел на новоприбывающих, продолжая смачивать горло.

Одеты гости были в соответствии с введенным «Модерном» дресс-кодом: никакой спортивной обуви, джинсов и прочих демократических глупостей. Театр — это роскошь, утверждал Грымов, вот, мол, и наряжайтесь соответственно. Некоторые дамы щеголяли даже голыми спинами, что, безусловно могло бы придать ожиданию спектакля еще больший блеск, когда бы не все портящие проколы.

Все же заставлять людей изысканно одеваться, чтобы после поить их в буфете чаем из картонных стаканчиков и подавать им пирожные на пластиковых тарелках, пусть и с золотой каемкой (и это на вип-премьере!) — более чем странно.

Странно, впрочем, было не только это. После ребрендинга и разговоров о том, что театр нынче резко осовременился и пошел в ногу со временем, удивительно было видеть, что до проведенного в «Модерне» ремонта эта современность очевидно не добралась: на потолках тут по-прежнему пластиковая лепнина, а с плафонов свешивается золотая бахрома.

Представлять в интерьере сегодняшний день, очевидно, должны были те самые шаловливые жирафы. Но и их клепанный прикид более подошел бы для какого-нибудь бара «Голубая устрица» из старой комедии «Полицейская академия», а потому к модерну имел отношение весьма отдаленное.

Все это может показаться мелочью, но все же, громко говоря о новом уровне театра и о титанической работе, проведенной по его реанимации, стоило бы обращать внимание на вещи более чем очевидные и моментально бросающиеся в глаза. К таким вещам, кстати, относится и сама постановка.

Для самой первой премьеры шумно реанимированного «Модерна» Юрий Грымов выбрал классический роман Олдоса Хаксли «О дивный новый мир». Это казалось символичным.

Новый худрук, новый театр, новые веяния, новый мир — все это укладывалось в единую концепцию. Данной интриги Грымову, однако, было мало. «Скажу такую вещь, — хвастался он на одной из своих пресс—конференций. — Так случилось, что одновременно права на фильм по этой книге забрал Леонардо Ди Каприо, права на сериал — Стивен Спилберг, а на спектакль — мы». В общем, чем не повод для искренней радости.

Радовало и другое: при том, что ставки в новом спектакле делались на актеров приглашенных — Анну Каменькову и Игоря Яцко, задействовать в постановке Грымов решил и еще порядка 35 человек, то есть, по сути, всю труппу «Модерна». Выстрел оказался громким. Но — холостым.

Вдобавок ко «всей труппе», Грымов решил, кажется, вытащить на сцену вообще все, что оказалось в его силах, отчего на зрителей обрушилась и музыка, и свет, и хореография, и даже полое внутри огромное пушистое яйцо, служащее главной фишкой художественного оформления спектакля.

Уловить за всеми этими спецэффектами, что происходит в постановке, было решительно невозможно. Причем, кажется, это понимал и сам режиссер.

Для понимания он время от времени вклинивал между мизансценами гремящий из динамиков голос, поясняющий что тут к чему. Это было необходимо тем более, что Грымов сделал апгрейд еще и роману Хаксли, осовременив в добавок ко всему и его.

В написанном в 30-е годы утопическом романе описывается общество абсолютно счастливых людей, выведенных в инкубаториях и со стадии зародыша подготавливаемых в определенным видам деятельности. Инкубатории у Грымова, однако, лишь фон: в том, что мир заселен теперь бездушными тварями, не способными на чувства, исповедующими сексуальную свободу, не читающими и не умеющими любить, он обвиняет интернет.

Недаром же главного антагонист героя, сыгранного Яцко, тут именуют «ваше цукербергерство», постоянно делают сэлфи и переживают за свой образ в социальных сетях.

Это, впрочем, еще цветочки. Куда хуже, что во второй части длящейся более двух с половиной часов постановки Грымов срывается на кликушество религиозного толка.

Герой по прозвищу Дикарь (актер Александр Толмачев) — единственный тут, кто рожден естественным путем и потому обладает всем набором положительных человеческих качеств – настырно и пафосно проповедует христианские ценности, необходимость страданий, бичует себя, а после вешается, как бы принимая смерть за всех грешных.

Однако смерть эта выглядит, как счастливое избавление от страданий для безумца. И для части зрителей, кстати, тоже: те, кто не ушел в антракте (а таких было много), в финале спектакля вдохнули с очевидным облегчением. Иногда приятно отмучиться вместе с героем.