Лучшие премьеры марта в театрах Москвы
Март – месяц для театралов особенный: 27 числа отмечался Всемирный день театра. Походив по премьерам, МОСЛЕНТА выбрала пять наиболее интересных постановок — совершенно разных, непохожих, но объединенных попытками разобраться в темных сторонах человеческой натуры. И сделать правильные выводы.
«Дракон»
МХТ им. Чехова, режиссер Константин Богомолов
С сайта МХТ, из того раздела, где представлялся «Дракон», внезапно слетел довольно смешной анонс, который стоит привести целиком:
«Спектакль по знаменитой пьесе Шварца «Дракон».
Не о власти. Не о любви. Не о деньгах. Но о том, что, розовый цвет страшнее черного, а ночь яснее дня; что безумие — самый разумный выбор, когда ничего нельзя поделать; что одна голова — хорошо, а три — плохо; что all u need is love; что love is all u need; что никто не знает зачем и кому это нужно. А главное, что лучшее украшение девушек — это скромность и прозрачное платье.
Итого получаем: лучшие песни, зажигательные танцы, великолепные актеры, невероятная искренность, пугающая откровенност и тончайшая саркастичность в новом спектакле «ДРАКОН».
Вероятно, это было расценено в итоге как спойлер, потому что иных объяснений пропажи всех вышеприведенных слов нет. Непонянто, что тут спойлерить, потому что одну из самых громких и злых пьес Евгения Шварца, написанную в 1944 году в Душанбе, куда писатель был эвакуирован вместе с ленинградским Театром Комедии, так или иначе знают все — кто по оригиналу, кто по ленкомовской постановке, кто по фильму Марка Захарова «Убить дракона».
Богомолов не сильно отступает от первоисточника — разве что от души дополняет его, особенно ближе к финалу, да и то лишь для того, чтобы расставляемые им акценты оказались более заметными. Время изменено, это да.
В гостиной вроде бы как современной малогабаритной квартирки, где стоит дешевый лакированный двустворчатый шкаф, продавленный диван, старый телевизор и прочие потрепанные предметы быта (художник — Лариса Ломакина), Ланселот и заводит свой первый разговор с котом Машенькой, из которого узнает и о городе, в который попал, и о Драконе, и об Эльзе, которой уже завтра к этому самому Дракону отправляться.
Обстановка эта не то, чтобы как-то влияет на сюжет, но сразу же наталкивает на мысль о параллелях, современности и аллюзиях. Другое дело, что обо всем этом несложно догадаться и не глядя на диваны и шкафы.
Реплики все сплошь знакомые, так что стоит обращать внимание, скорее, на интонации, с которыми они произносятся. На сдержанно-лаконичного Павла Табакова в роли Генриха. На восхитительно юродствующего Олега Табакова в роли Бургомистра (иной раз казалось, что Олегу Павловичу тут подарили очередной бенефис). На обезображенного бровастой маской мрачного Игоря Верника, перевоплотившегося в Дракона.
И, конечно же, на только в прошлом году окончившего Школу-студию МХАТ Кирилла Власова, ставшего тем самым Ланселотом, а заодно и очевидным открытием мхатовской сцены.
Это все, впрочем, как бы в порядке вещей — ну, да, талантливы, сукины дети, что ж поделаешь. Но тут вдруг и начинается то, ради чего, собственно, большинство зрителей и идет на Константина Богомолова — ернические шутки, мрачные перевертыши, вроде бы неочевидные параллели и шоу, так сказать, «в полный рост».
Ланселот убивает Дракона и падает сам раненный под транслируемые на большой экран позади сцены кадры с умирающим Алексеем Баталовым и крутящимися березами из фильма «Летят журавли». Выдаваемая замуж за Бургомистра Эльза (Надежда Калеганова) вдруг начинает говорить с анекдотическими интонациями гламурной идиотки.
А внезапно воскресший Ланселот вдруг предстает в образе уже не героическом, и не в шинели, как было раньше, а обтянутым в телесного цвета трико и с блондинисто-длинноволосым париком на голове, изображая типичного участника «Евровидения». Что с такого возьмешь?
Ничего, понятно же.
От оптимистичного финала Шварца Богомолов не оставляет и камня на камне, обнажая каждого своего персонажа до тех пор, пока из-под кожи не покажется их настоящее нутро — ничем не лучше драконьего. Зло — суть природа, добро — мимолетно. Недаром же, переодевшись в кукольное платьице в стиле 60-х годов, Эльза в дуэте с Драконом исполняет вдруг шлягер недавнего времени — «мы думали, это весна, а это — оттепель».
Оттепель проходит быстро. Все встает на свои места. Жизнь продолжается. Страшно ли это? Страшно другое: богомоловская идея о том, что бояться нужно не предсказуемого Дракона, а вот этих вот героев и идеалистов, за душой у которых лишь мрак и пустота.
«Красная шапочка»
_Театр на Таганке, режиссер Виктория Печерникова_
Звучит странно, практически не укладывается в голове: «Красная шапочка» (!) — да в Театре на Таганке. Но это с одной стороны. С другой — после рок-оперы «Вий» и последовавшим за ней иммерсивным мюзиклом Алексея Франдетти про маньяка-брадобрея Суини Тодда, ожидать от возглавляемого Ириной Апексимовой театра можно все, что угодно, хоть клоунаду по «Крейцеровой сонате», хоть пантомиму по «Колобку».
Причем эффект неожиданности в данном случае — это совсем не плохо, а даже наоборот: Таганка уверенно нарабатывает репертуар, становясь чем дальше, тем больше вновь одним из наиболее интересных столичных театров.
Однако же Виктория Печерникова, окончившая в свое время Московский институт открытого образования по специальности «руководитель детского театрального коллектива», человек, за плечами которого есть и школа оперного пения Галины Павловной Вишневской, и ГИТИС (курс Олега Кудряшова), и множество спектаклей, взявшись за «Шапочку», рисковала достаточно сильно.
Почему? Аудитория Таганки привыкла все же к постановкам более масштабным и более, что ли, «конкретным», лобовым, ясным по заложенным в них смыслам — будь то «Кориолан», «Эльза» или все тот же «Суини Тодд, маньяк-цирюльник с Флит-стрит». К слову сказать, все эти постановки выросли из лабораторного проекта «Репетиции», когда-то вызывавшего весьма скептическое к себе отношение со стороны многих театралов, ратующих за сохранение невнятного духа позднелюбимовской и постлюбимовской Таганки.
История нынешней «Красной шапочки» весьма страшна. Поставленная по пьесе Жоэля Помра, это не пересказ известной сказки, а весьма своеобразная трактовка знаменитого сюжета. Черная сцена с одиноко стоящим стулом, да черные стены вокруг. И они — Красная шапочка и ее мама, невероятно похожие друг на друга: в одинаковых обтягивающих черных платьицах, в одинаковых черных париках-каре, в одинаковых туфлях на ногах, да, что там, с одинаковыми жестами.
Зачем эта похожесть? Ответ на этот вопрос станет очевидным в конце спектакля, а пока, не произнося ни слова мама и дочка — актрисы Анастасия Колпикова и Юлия Стожарова – просто двигаются, просто жестикулируют, просто «играют лицами», пока текст пьесы Помра, произносимый двумя женскими голосами, звучит откуда-то сверху.
Голос матери твердит: у меня нет времени играть с тобой. И тогда дочка пытается подарить ей время, которое мама попросту не замечает, а после перестает практически замечать и свою дочь — лишь изредка играет с ней, изображая некое страшное животное. Так они и живут до тех пор, пока отчаявшаяся в своем одиночестве дочка не решает отправиться к бабушке — по тропке, через лес, играя с собственной тенью и встречая самое настоящее Зло. Но, вот штука, не в виде банального волка, а в виде себя самой, отражающейся в большом зеркале.
Спектакль-танец, спектакль-пантомима, спектакль-хореография неожиданно оборачиваются сказкой, в которой оживают тени, оживают комплексы, оживают страхи. Зачем? Чтобы позволить героям встретиться с ними лицом к лицу.
Это завораживает, хоть выразительных средств тут с гулькин нос. Но дело-то даже не в них, а в игре, в удивлении, скажем, от того, что монументальная в «Кориолане» и давящая в «Эльзе» Анастасия Колпикова вдруг танцует, вдруг становится едва ли не девочкой, да и, в принципе, полностью меняет сложившееся за последние пару лет амплуа. Или от Юлии Стожаровой, для которой эта постановка и вовсе едва ли не бенефис.
Зло тут недаром отражается в зеркале, потому как оно — внутри каждого из нас. Вот он, главный посыл постановки. Встретишься с ним, посмотришь ему в глаза и узнаешь непременно, а потому глупо надеться на хэппи-энд. Зло сожрет девочку, вот и вся недолга.
Ах, да — о схожести мамы и дочки. Последняя все же сумеет избавиться от всех своих страхов и чувства одиночества. Но именно в этот момент Красная шапочка и превратится из девочки во взрослую женщину — такую же, как ее мать. Ее она поселит в домике на другой стороне леса. И будет к ней иногда ходить. Но редко-редко, потому что у нее на это не будет времени. Такая жизнь.
«Кузмин. Форель разбивает лед»
Гоголь-центр, режиссер Владислав Наставшев
Вообще-то не до смеха, а, с другой стороны, рассмешили, не успел еще начать спектакль. Что сделали? Всего ничего: рассказали, почему канал «Культура» отказался снимать сюжет про «Форель». Мол, сказали, не та биография у Кузмина, потому что, ну сами понимаете, да и, помимо этого, Кузмин — не Ахматова и не Пастернак, имея, видимо, ввиду, не столь громкое имя Михаила Алексеевича.
Оно, конечно, в некотором смысле так и есть. Свои гомосексуальные наклонности Кузмин никогда не скрывал, никакого народного хита не сочинил, да и вообще в СССР, да и в России почти что не издавался.
Но есть же и другие факты: не меньше, чем мужчин, Михаил Алексеевич любил сочинять хорошие стихи, да и в принципе был уникальным продуктом своего времени, в голове у которого сочеталось сегодня совершенно не сочетаемое: русофильство и прозападничество, к примеру, патриотизм и вольнодумство (кто еще в день смерти Ленина мог задумать написать пьесу о Нероне?). Короче, глыба!
Но биография, да, подпорчена совершенно очевидно: конфликта с властью не имел, умер своей смертью. Где геройство? Нет его! Где мученичество? Тоже не наблюдается! Как не наблюдается и какой-то системы, четкого вектора. У него же не только форель бьется о лед, но и сам он бьется, со всеми своими эмоциями, страстями и неопределенностями.
«Форель разбивает лед» — одиннадцатая и последняя книга стихов Михаила Кузмина, издание которой состоялось в 1929 году. Двенадцать главок-ударов, словно бы двенадцать месяцев, один год от начала и до конца, от зимы и до зимы. Два вступления, заключение. А во всем этом — течение непростой жизни.
Лед — сцена «Гоголь-центра» на этой постановке: огромная, сильно наклоненная в сторону зрителей звезда, на поверхности которой и разыгрывается спектакль — на поверхности полупрозрачной, словно бы надтреснутой, ледяной, о которую тут бьются практически все.
Зачем звезда, к чему? Пять углов — пять главных действующих лиц: сам Кузмин, представленный тут в трех ипостясях — молодой и нарядный (американо-российский актер Один Байрон), распевающий дивные манерные песни-шансоньетки на стихи Михаила Алексеевича, старый — практически не встающий со стула, нахлобучивший на голову резиновую маску и читающий, собственно, текст «Форели» (Илья Ромашко), а после эту маску снимающий, преображающийся, темный.
Еще — писатель Юрий Юркун (Георгий Кудренко) — как теперь принято говорить, партнер Кузмина. Ольга Гильденбрандт-Арбенина (Мария Селезнева) — партнер партнера, жена Юркуна, декламирующая фрагменты из книги своих воспоминаний Девочка, катящая серсо и поясняющая кое-что во взаимоотношениях персонажей. Все они любят, все страдают, все норовят скатиться со звезды, а то и спрыгнуть с нее – вот, хоть как это делает обнаженный Кудренко, прикрыв причинное место букетиком голубых то ли гортензий, то ли каких-то других цветов.
Ну, и, конечно, нельзя не упомянуть еще о двоих — Памяти-экономке в исполнении Светланы Мамрешевой (в отличие от «Иоланты» все в том же «Гоголь-центре», на этот раз роль у нее без слов) и Воображении-бое (Михаил Тройник) — густо напомаженном и отчаянно играющем мимикой.
Ничего этого, конечно, в поэме Кузмина нет. Но спектакль ведь не пересказ сюжета, да и вообще он, по большому счету, не о Кузмине. Он — продолжение театрального цикла о поэтах прошлого уже века — Пастернака, Ахматовой, Мандельштама. Его четвертая часть. Следом – будет постановка про Маяковского. Так что – снова пять (это я про оправдание звезды).
Так что – получите: любовные многоугольники, трагическую судьбу Юркуна, старость Кузмина, гей-драму (совершенно, впрочем, не пошлую).
Та же звезда, конечно, могла бы стать отсылом и к любимой критиками теме взаимоотношения поэта и власти, но, повторю, тут Кузмин не дал поводов для иллюстрации, потому что держался от власти на почтительном расстоянии, если не считать его юношеский роман с Георгием Чичериным, много лет спустя ставшим первым народным комиссаром иностранных дел СССР.Желтенького, однако, тут не дождешься — ну, и слава богу.
Владислав Наставшев, уже поставивший в «Гоголь-центре» «Митину любовь», выступив на этот раз и в роли режиссера-постановщика, и автора инсценировки, а также художника-постановщика, художника по костюмам и даже композитора, прошел по тонкой границе, ни разу не скатившись в пошлость. Как сумели сделать это и актеры — и раздеваясь донага, и обнимаясь страстно, и страдая искренне, и распевая песенки вот хоть бы такие строки из вроде бы как староанглийской баллады:
«Цветочком в гробе он лежал,/ И убивалась мать,/ А голос Аннушке шептал:/ "С таким бы вот поспать!».
Не хватает глобальности и внятности высказывания? Есть такое, да. С другой стороны, вон, после фильма Картозия и Желнова ринулись же все скупать книги Саши Соколова. Может, теперь и Кузмина прочтут? Да, и удовольствие от спектакля получат, безусловно, большее, чем от некоторых программ канала «Культура».
«Фро»
Центр имени Вс.Мейерхольда, режиссер Михаил Рахлин
Премьера ли это была? Тут стоит разобраться. Спектакль «Фро», если копнуть чуть глубже, появился на свет в 2015 году на сцене Учебного театра Школы-студии МХАТ, так что формально — нет, не премьера, конечно же. Но и она, безусловно, тоже, потому как то, что зритель может теперь увидеть в ЦИМе — спектакль, играющийся и с обновленной сценографией, и в обновленном составе.
Что за состав? Да, все тот же выросший из Мастерской Виктора Рыжакова «Июльансамбль», уже успевший нашуметь постановками «12 подвигов Гагарина», «Современный концерт» и «#ЧеСтихи” — то есть молодые ребята, лишь прошлым летом закончившие Школу-студию.
Что же до сценографии и прочего, то на афише значится: «Фро» сделан по мотивам Платонова. Но вот этого «по мотивам» пугаться не стоит совершенно: режиссер спектакля Михаил Рахлин (уже несколько лет, как актер МХТ, в качестве ассистента режиссера поставивший на его сцене «Мастера и Маргариту» и «Свидетеля обвинения») подошел к тексту Андрея Платонова с большой аккуратностью.
Здесь сохранено все до единого слова, и лишь иногда перенесено с одного места на другое в угоду композиции: все же, если в рассказе безусловно ключевым явлением сюжета является героиня, у Рахлина на первое место выходит ранне-советская эпоха со всеми ее атрибутами — бодрыми песнями (благо, что все «рыжаковцы» прекрасно владеют и голосами, и инструментами), громкими лозунгами, черно-белой эстетикой и революционной прямолинейностью.
Спектакль начинается с демонстрации на огромном экране черно-белых кадров из советской киноклассики — бодро шагающая Любовь Орлова распевает свои хиты из картин «Волга-Волга», «Цирк». И лишь спустя несколько минут начинается собственно действие, разворачивающееся сначала на крошечном пространстве сцены, где умещается разве несколько стульев, да огромный красный стол.
Но чем дальше, тем больше пространство это углубляется, чтобы превратиться то в паровозное депо, то в клуб, то в вокзал — и затягивает, вовлекает. Часть действия развернется и на том самом экране: на черно-белых видеовставках разыграются некоторые сцены спектакля, создавая эффект многомерности пространства: вот, вроде, героиня там, в проекции, в стиле кино тех лет манерно заламывающая руки, а вот уже здесь —вполне реальная, трогательная, мечущаяся.
Не зная текста Платонова, можно было бы счесть все это издевкой нынешних молодых над тем временем, но – нет: у Андрея Платоновича, про которого сам Сталин в 1931 году написал «Талантливый писатель, но сволочь», прошедшего путь от ученика церковно-приходской школы до военного корреспондента газеты «Красная Звезда», и своего сарказма хватало с лихвой.
Так что зритель — именно что по-платоновски — видит тут коротенький эпизод из жизни молодой Фро, Фроси, Ефросиньи Евстафьевой, проводившей своего мужа Федора, мечтающего с помощью машин преобразовать мир для блага и наслаждения человечества, на Дальний Восток, да немедленно сильно, едва ли не смертельно, затосковавшей по нему.
Фро в исполнении 21-летней Варвары Феофановой получилась нежной, хрупкой даже, что и не удивительно. Так ведь понятнее, что не устоять ей перед эпохой, сломят ее, раздавят и поедут дальше, шиш ей, а не любовь, муж вернется ненадолго и снова сбежит, ибо какие чувства, когда впереди великие свершения.
Дура ли? Есть немножко. Мещанка? Мещанка, хоть ее отец утверждает, что все мещане померли уже. Но светлая настолько, что, оставшись в одиночестве, обнимает вдруг соседского мальчика, ведь осталось-то ей что? Лишь верить: мальчишка этот и есть то человечество, которое пытается осчастливить ее муж. И она верит - с полными слез глазами и иногда дрожащим голосом.
Тут, впрочем, одной Феофановой дело не ограничивается. Во «Фро» хороши многие «рыжаковцы»: и играющий мужа Федора Алексей Каманин, и исполняющий роль отца Фро Сергей Шадрин, и Степан Азарян в роли поющего дворника, и Роман Васильев в роли ведущего.
Полуторачасовой спектакль разыгрывается ими на одном дыхании, как, собственно, на одном дыхании и жила та платоновская эпоха.
«Карамора»
МХТ им. Чехова, режиссер Дмитрий Егоров
Назвать эту постановку премьерой было бы не совсем правдой. Ситуация-то вот какая: «Карамора» была показана в марте всего два раза в рамках режиссёрской лаборатории «Горький. Проза», приуроченной к грядущему 150-летию Максима Горького. Однако же хочется верить, что из этого наброска все же вырастет большой спектакль, потому что даже уведенный черновик кажется вполне заслуживающим внимания.
Поводов много. Первый — та самая «Карамора», короткий рассказ Максима Горького, написанный им в начале двадцатых годов — во времена, когда, отправленный заграницу якобы на лечение, Алексей Максимович вдруг оглянулся назад, а, оглянувшись, увидел страшное.
При всей своей видимой самостоятельности сюжета, «Карамора», конечно, это, в первую очередь, произведение автобиографическое, четко показывающее, как изменилось сознание Горького. Воспевавший новых людей и новую страну, горячо поддержавший революцию, он вдруг пишет произведение, главной темой которой становится рассуждение о человеческой совести, человеческом предательстве и поиске самого себя, недаром же ее герой — провокатор, оказавшийся в застенках и теперь вспоминающий свой жизненный путь.
Тут, однако, интересно и многое другое. Волею Дмитрия Егорова текст Горького, не измененный, не дополненный, но сокращенный изрядно, вдруг оказывается не исповедью человека, множащего свои сущности в надежде, что хотя бы одна из них сможет существовать в гармонии с миром, а препарированием такого понятия, как «игра».
Петр Каразин, главное действующее лицо «Караморы», вроде бы человек серьезный, а вот же, играет постоянно: то в учение, то в революцию, то в любовь, то в работу на охранку. Зачем? Чтобы докопаться до сути, а суть – есть, в его понимании, зло. Множить его, множить, до тех пор, пока человечество не захлебнется в нем, да так, что после никогда к нему не приблизится. Вот смысл большинства его поступков.
Этим он и занимается на крошечной сцене (художник Константин Соловьев), на которой и есть-то лишь стол, несколько табуреток, да стена, на которую на протяжении всего спектакля проецируется нечто супрематическое, складывающееся на глазах у зрителя, поскольку слайды в проектор кладутся один на другой. На красный квадрат – черный крест, следом – треугольники и круги, а поверх всего этого, в самом финале, и вовсе ложится поддон с копошащимися на кроваво-красном фоне червями-мотылем. Это страшно.
Но еще страшнее, конечно, от того, насколько вживается в роль Караморы актер Игорь Хрипунов, сделавший своего персонажа пугающе реальным. Тут, впрочем, хороши все. Нежнейшая Софья Ардова, играющая единственную женскую роль – вроде бы ничего не решающую, но придающую этому мужскому спектаклю изрядную долю красоты и нежности. Александр Ливанов, играющий следователя Симонова, умело сочетая драматизм с эксцентрикой.
Виктор Кулюхин, почти и незаметный – особенно после его бенефиса в «Лехе» Данилы Чащина, но вот, поди ж ты, невероятно характерный, объемный.
К слову, в рамках все той же лаборатории МХТ планирует показать еще два спектакля: «Мальва» уже упомянутого Данилы Чащина и «Исповедь» Алессандра Джунтини.