Юрий Соломин: На сцене надо оставлять кусочек сердца
27 января Малый театр представит своим почитателям главную премьеру сезона. Гоголевскую «Женитьбу» поставил художественный руководитель народный артист СССР Юрий Соломин. Билетов в кассах уже нет, раскуплена даже галерка. В чем секрет многолетнего аншлага на классических спектаклях в Малом, чем сейчас живет этот знаменитый театр, какие проблемы волнуют его руководителя? Обо всем этом Юрий Соломин рассказал в интервью обозревателю «ВМ». — Юрий Мефодьевич, более всего меня потрясает, что зрители других театров часто воспринимают классику как «нафталин», а ваши чуть ли не двери с петель сносят, мечтая попасть в Малый. Мне почему-то кажется, что секрет — в том, что вы воспринимаете великих русских писателей как близких и живых друзей… — Так и есть. Я ведь воспитан на классической литературе — Толстой, Пушкин, Лермонтов, Чехов, Островский. Они для меня — друзья, которые помогают сидеть с вами рядом и разговаривать. Я в школе хорошо и много читал, мне нравилось декламировать стихи перед классом, и у меня всегда была пятерка. Но я не мог выучить, например, монолог Андрея Болконского. Теперь, конечно, понимаю почему: был мал, в 14–15 лет мы только начинаем осваивать жизнь. И тут многое зависит от мудрости педагогов. Когда мне однажды поставили двойку по литературе, моя начитанная бабушка поинтересовалось, в чем дело. «Да за какой-то дурацкий сон Болконского», — злясь, ответил я. И бабушка ответила: «Рано!» Мудрая была. Я все время в детстве ошивался в Доме пионеров, прошел через все кружки, но остановился уже в классе 8–9-м на драматическом. Первое театральное потрясение я испытал от игры Веры Пашенной, когда уже приехал в Москву учиться. Я видел, как работали Ильинский, Бабочкин, Любезнов, Борис Андреев. Потом мне самому посчастливилось работать и с Кадочниковым, с Дружниковым, с Переверзевым, с Грибовым. Это были великие артисты и очень хорошие люди. — Что их отличало на сцене? Чем щепкинская театральная школа отличается от прочих? И как вам в итоге удалось сохранить такую махину, как Малый театр, когда распались «Таганка», МХАТ, «Современник»? — Знаете, начиная обучение своих учеников, я всегда вспоминаю один случай. У нас на 4-м курсе Вера Николаевна Пашенная, делая дипломную «Чайку», сказала актрисе, игравшей Нину Заречную: «Ты должна сказать это и полетать над залом». И поймав мой удивленный взгляд: «Да-да, полетать! И оставить там кусочек сердца». А я играл Треплева и все думал: «Как это — кусочек сердца»?» А недавно понял! И вот это и есть школа Малого театра — русская театральная школа искренности, сердечности, ненависти (ненависть — это ведь тоже сердце!) На нашем спектакле «Три сестры» одним из зрителей был знакомый священник. После спектакля я спросил у него: «Вот меня учили оставлять на сцене кусочек сердца. А где при этом душа?» А он отвечает: «Как где? В сердце!» Я задумался: а ведь прав! И наши старики-актеры это прекрасно знали. Эта сердечность, конечно, присуща в первую очередь Островскому — это наш автор. Никакие фокусы не могут его изменить. Вот у нас 35 лет идет чеховский «Вишневый сад», поставленный еще Ильинским. Это то, что старики оставили в наследство молодым, с которыми работали, а те, повзрослев, начали передавать следующему поколению. Преемственность должна быть везде, в том числе и в школьном образовании. — Возвращаясь к вашим друзьям — классикам, а может, вы просто в Малом театре все эти годы не разменивались ни на что авангардное? И сиюминутный нерв умели находить именно в Островском, не считая его «нафталином»? — Вообще, к авангарду я отношусь по-разному, но в основном не понимаю его. Брать Чехова и делать из него Нечехова? Или из Островского? Или из Гоголя? Я бы на это ввел запрет. Пожалуйста, берите современные пьесы и ставьте их. Мое мнение: интереснее, когда в театр приходит человек и приводит своих детей, как его в свое время приводили родители. У нас, например, идут такие спектакли, как «Недоросль», «Снежная королева», «Золушка», по 200 раз. Для меня откровением недавно стал спектакль «Свои люди — сочтемся!». Решил посмотреть заново, что да как. Конечно, ребята там наши хорошо работают, и посещаемость — сто процентов. Но! Там ведь еще и поднимаются актуальные темы лжи, обмана, денег. Очень современно звучит, не правда ли? Порой зритель даже не верит, что в этих исторических костюмах играется текст, который был написан более ста лет назад. Да, в нашем театре сохранился историзм — во что одет человек, как он двигается на сцене, даже как пьет чай... — Да, у вас громадные цеха на этот историзм работают, вся Москва знает, где можно пошить исторические костюмы, если что... — Мы бережно храним традиции. У меня была студентка из Хабаровска. Репетировали Островского. Смотрю — она из самовара в блюдце кипяток наливает. Мы, старшие, все чуть не умерли от хохота, а студенты не поняли нашего веселья. Спрашиваю: «Ну, а логику включить?! Наливать нужно чай в чашку, а потом уже из нее в блюдце, чтобы чай остыл, он же горячий!» Приходится подобные вещи объяснять. — Что для вас, режиссера в театре, является самым дорогим подарком? — Слеза. И самое главное — то, как она появляется. Мы репетируем, я наблюдаю все время, увлажнились ли на репетиции глаза. Увлажнились, а дальше не идет. Значит, надо еще думать, вспоминать. Потому что появиться-то она может, но она должна выкатиться. Тогда эта слеза стоит дорогого. У нас был случай, когда студенты играли дипломный спектакль «Последний срок» по прозе Распутина. И вдруг родители выводят плачущую девочку. «Что случилось?» — спрашиваю. — «Бабушку из спектакля жалко». Вот что зритель должен чувствовать. Знакомы нам и люди, которые впервые в жизни пришли в театр уже во взрослом возрасте и именно на наши спектакли. Это надо было видеть! Играли в Сургуте. Декорации туда доставляли на фурах. Народу много в зале набилось, но приходит администратор: «Надо бы посадить водителей этих фур, а некуда». Поставили стулья. Так вот водители купили белоснежные рубашки, переоделись. А потом приходят после спектакля, и один все пытается мне руку поцеловать. Я: «Да ты с ума сошел!» А он отвечает: «Мне — 60, я первый раз был в театре». Вот ведь как бывает! Мы работаем для зрителя, как доктора, которые трудятся до последнего, спасая человека. Они не дадут неправильного лекарства, как бы человек ни просил. Вот и мы должны так работать. — Вы сказали про лекарство, а я вспомнила, как в одном классическом спектакле Раневскую из чеховского «Вишневого сада» (хотя язык не поворачивается назвать это классикой) режиссер сделал наркоманкой, и Яша предлагает ей не успокаивающие капли, а дозу… — Да, я тоже помню этот спектакль. А ведь у Чехова черным по белому написано, что у Раневской нервное потрясение — она уехала от своего любовника. Вот у нас Яша дает Раневской обычные капли, а спектакль идет много лет, и каждый раз — при полном аншлаге. Значит, можно «без иглы»… Я против подобных сценических решений. Как и против нецензурных слов — они в театре должны быть категорически запрещены. Я видел, как на одном спектакле женщина выводила ребенка из зала во время действия — герои ругались матом. Я тоже ушел в антракте. Я бы тут говорил не о запрете, а о том, как человек (режиссер) решается на подобное? Кто разрешил ему вставлять мат в классику? Мне кажется, что здесь должен быть очень серьезный… опять-таки не запрет, нет-нет, потому что все тут же начнут возмущаться... Раз у автора этого нет, то нужно режиссера просто штрафовать за искажения. Вот и все. — Не цензура, а штраф. Какая перспективная идея в нынешнем коммерческом поле! — А вы возьмите западную классику! Там везде, где происходят какие-то интимные события, стоит многоточие. Вот чему надо учиться. Я своих студентов учу многоточию. В России же, если хоть что-то начать запрещать, то сразу все начинают заступаться. Но за что и за кого мы заступаемся? Правильно сказал президент: «Раз речь идет о сумме, о миллионах, то вот с этим мы и будем разбираться». — А как у вас решаются материальные затраты (например, на помощь престарелым артистам или на жилье молодым актерам), которые не прописаны вашим бюджетом? Театр помогает? — У нас около 10 лет существует небольшой фонд, который несколько лет поддерживался коммерческой структурой, на регулярной основе переводившей средства на нужды сотрудников театра. Мы помогаем с устройством в больницы, выделяем деньги на операции, при необходимости покупаем дорогостоящие лекарства. Сейчас с финансированием стало сложнее. Вот придумываем, каким образом найти деньги. — Имеет ли право государство, которое субсидирует театр, «мучить» его бесконечными проверками? — Ну, а как, если оно дает деньги? Нас, например, тоже постоянно проверяли после строительства, которое мы недавно провели. Но мы не скрывали, что вместо 5 лет ремонтировались 3,5 года. Да, деньги были сэкономлены, и мы их потратили на строительство наших цехов. В министерстве поняли, что с нами можно иметь дело. Во дворе здания второй сцены театра, на Ордынке, много лет стоял бесхозный дом. Сейчас в нем идет серьезный ремонт, и мы рассчитываем сделать там общежитие для артистов. — У вас рука повреждена и на перевязи. Что случилось? — В отремонтированном театре полез сам проверять, как сделан ремонт. Там лестница и полплощадки одного цвета. Не заметил перехода, споткнулся и ушиб руку. Сейчас в подобных местах везде поклеили специальные яркие полоски. «А раньше не могли наклеить?!» — спрашиваю. Сделали вроде хорошо —ну, проверьте же! Актрисы ведь по этим лестницам побегут на сцену на каблуках и в длинных платьях! Только что россияне отметили старый Новый год. Старшее поколение любит пересматривать фильм «Летучая мышь», в котором вы так замечательно сыграли вместе с братом! Почему так редко снимаетесь в последнее время? — Да, этот фильм сделан честно, хорошим режиссером, и актеры — не последние. В этом фильме-оперетте главные роли сыграли пять драматических артистов Малого театра: я с братом Виталием Соломиным, Евгений Весник, Юрий Васильев и Иван Любезнов. Этот фильм — на все времена, но бывает и по-другому, бывают и ошибки. — Какие ошибки, например? — Когда молодой режиссер думает, что он знает больше, чем опытный артист. Так сегодня часто случается и в кино, и в театре. Я снимаюсь редко потому что хочется ведь сыграть роль — пусть небольшую, но роль. Недавно вот посмотрел «Горячий песок», где я играю адвоката. У моего героя всего одна сцена, но достойная. В последнее время никак не могу удержаться от вопроса режиссеру: «Зачем столько мордобоя?» У нас в «Адъютанте его превосходительства» или в картине «ТАСС уполномочен заявить» вы видели мордобой? Но сегодня на телевидении, увы, правит бал уже не режиссер, а продюсер… — Российский зритель видел много гоголевских «Женитьб» на сцене. Про что ваш новый спектакль? — Про чувства и про ту самую первую слезу, про отношения, про страхи. Героине 26 лет, она радостная, а слезы катятся. Почему? Потому что раньше в 26 лет она уже старухой считалась. Гоголь об этом писал неслучайно. И Подколесин ведь говорит о своей женитьбе: «Я уже боюсь». Мы ищем такие ходы, чтобы зритель понял нашу мысль. В процессе репетиций кое-что родилось — интересный способ общения со зрителем, когда актеры обращаются в зал во время монологов. Но в то же время это не «Гамлет», который внутри себя размышляет: «Быть иль не быть?» Я думаю, что у молодежи этот спектакль будет пользоваться вниманием. — Размышляя о современном образовании молодежи, вы как-то сказали о большой пользе совместного ручного труда педагогов и учащихся. Это любопытная мысль от представителя творческой профессии. Каков ваш собственный опыт в этом отношении? — Я вырос в Сибири, наша школа представляла собой деревянный сруб, который топился печкой. Зима, снег, высокие сугробы, и чтобы иметь возможность учиться, надо было заготовить дрова, расчистить снег, затопить печь. Многое делалось взрослыми и школьниками сообща — это сближало и создавало почву для взаимного уважения и терпимости, причем на всю оставшуюся жизнь. В Чите у меня была учительница в младших классах — Наталья Павловна Большакова. Она следила за нами до выпуска, а когда я начал сниматься, писала мне письма, «ставила отметки» и делала разбор. Вот это был учитель! Да и в самой школе у нас была другая программа, нежели сегодня. Пение преподавалось до 4-го класса, но я и сегодня помню слова советских песен. И никто ведь тогда не дискутировал, нужен нам тот или иной предмет или нет. И в кино ходили классом, а, повзрослев, сбегали с друзьями на первый утренний сеанс, который стоил 20 копеек, потому что полюбили это кино. По двенадцать раз смотрели «Кубанских казаков», «Волгу-Волгу». Могли сидеть впятером в пустом зале… Я захватил военные годы. Слышу сегодня порой от молодежи, что наше Забайкалье, оказывается, было глубоким тылом. Но никто при этом из них не знает, что от Читы до Манчжурии всего 400 километров. И когда я говорю о государстве Маньчжоу-го, которое прекратило свое существование в августе 1945 года, молодые люди вообще не понимают, о чем идет речь. Это плохо. Это показывает уровень образования. Я считаю, что школьная программа должна быть единой для всех, независимо от того, частная это школа или обычная. И очень хорошо отношусь к действиям министра образования Ольги Васильевой, которая поступила очень разумно, дав возможность школьникам, завалившим ЕГЭ, пересдать русский и математику, чтобы они имели хотя бы диплом об окончании средней школы. Нас ведь время и так разбило на две половины: людей состоятельных и несостоятельных. Я это чувствую, потому что много общаюсь с молодыми артистами, которые живут на зарплату, а стоимость квартплаты и продуктов растет. Я не против больших денег у каких-то отдельных людей, тех, которые их заработали своим умом и талантом. Но не понимаю, откуда у какого-то полковника милиции на поверку оказываются миллиарды и 24 квартиры. И глядя на наших неимущих ребят, все время думаю, ну зачем эти 24 квартиры одному человеку? — Вы, наверное, вспоминаете при этом, как сами прошли через коммуналки и как жили в Москве в подвалах? — Всякое было. Я прошел через все. Мы с женой снимали после окончания института жилье в подвале в районе Сретенки и на Полянке, снимали комнаты у одиноких старух. Этот опыт заставляет теперь внимательно относиться к тому, что происходит в жизни тех, кто вокруг. СПРАВКА Юрий Мефодьевич Соломин (род. 18 июня 1935 года, Чита) — народный артист СССР, художественный руководитель Государственного академического Малого театра России. Министр культуры РСФСР (1990–1991). Старший брат Виталия Соломина. Наиболее известные работы в кино в фильмах — «Адъютант его превосходительства», «Инспектор уголовного розыска», «Дерсу Узала», «Обыкновенное чудо», «ТАСС уполномочен заявить», «Летучая мышь». Среди театральных ролей — Хлестаков («Ревизор») , Протасов («Живой труп»), Войницкий («Дядя Ваня»), Сирано де Бержерак и царь Федор. ЦИФРА 49 спектаклей, на основе мировой классики сегодня находится в репертуаре Малого театра. Подписывайтесь на наш канал в Яндекс.Дзен! Подписывайтесь на канал «Вечерней Москвы» в Telegram!
