Райкин: Люди перестали верить в движение совести, в движение души

Художественный руководитель театра «Сатирикон» Константин Райкин пришел в гости к «Подъемникам» на «НАШЕ Радио». Он поделился своим взглядом на дело режиссера Кирилла Серебренникова и высказался по многим другим злободневным вопросам. - Кириллу Серебренникову я желаю – я бы хотел, чтобы в этом году он вышел на свободу, и вся его команда. Я очень высоко его ценю, я абсолютно не верю в его нечестность. Я его много лет знаю, мы бок о бок с ним вместе работали в Школе-студии МХАТ. Я видел очень большое количество его спектаклей, я являюсь его большим почитателем. Я по-разному отношусь к разным его спектаклям, но у него были совершенно выдающиеся работы. Он человек высочайше порядочный. И для меня лично престиж и власти, и нашего государства в большой степени, ей-богу, зависит от того, будет он на свободе или нет. - В народе говорят – нет дыма без огня… - В нашей стране такой огромный опыт клеветы, даже если новейшую историю нашу изучить, и столько дыма без всякого огня, столько напрасных обвинений, у нас такой огромный опыт опорочивания и клеветы, что я, к сожалению, очень скептически отношусь к таким заявлениям. Мне кажется, что так говорят люди, которые не слишком хорошо знают историю и не слишком хорошо соображают, и не очень самостоятельны. Вы меня спрашиваете, я отвечаю то, что лично я думаю. Насчет взаимоотношений власти и искусства - это давнишняя болезненная тема в нашем государстве, которая как-то должна когда-нибудь решиться или, так сказать, стать менее болезненной. Сейчас это очень болезненная тема. То, что должен быть диалог, между искусством и властью – это обязательно, я считаю. Особенно, когда речь идет о каких-то коллективных видах искусства, вот как у меня, например. Я руковожу бюджетной организацией, государственным театром. Понимаете, как бы я ни относился к каким-то конкретным представителям власти, я всё равно буду с ними пытаться наладить разговор, просто потому что за мной судьбы людей. И потом - это моё детище, которым я занимаюсь, я уже 30 лет руковожу театром. Я не могу так просто всё бросить, сказать «ах, так, тогда я обижаюсь и с вами больше разговаривать не буду», это было бы малодушием. - Но с другой стороны, давайте обратим внимание, у вас были довольно резкие заявления, это были эмоции? - А что не эмоции? Эмоции – всё, что мы делаем! - Вам просто за это досталось, как только вас ни называли. Как вы всё это выдержали? - И достается. И предстоит выдержать. - То есть вы еще готовите пару выступлений? - Понимаете, жизнь всё-таки достаточно цинично складывается вокруг, что многие люди не могу себе представить, что можно выступить просто по совести. Вот так сказать, потому что ты не можешь молчать. Начинают это объяснять какими-то соображениями выгоды. «Ему не дали денег, поэтому он так сказал» или «ему дали денег и поэтому…», «а чего ему не хватает?». А с чего вообще должно чего-то хватать или не хватать, чтобы ты высказался? Просто по совести разве нельзя высказаться? Просто потому, что тебя что-то возмущает и есть что-то, что ты считаешь важным высказать? У нас как-то люди совсем перестали верить в движение совести, в движение души. Почему-то верят только в какие-то меркантильные, я бы даже сказал, скотские соображения. Меня это, честно говоря, очень огорчает, что только так объясняются многими какие-то поступки наши. - Совесть – это что для вас? - Это какой-то стыд внутренний, божественный, какой-то стыд, обращенный внутрь. Так говорил Лев Николаевич Толстой. Стыд, обращенный внутрь. - Константин Аркадьевич, отталкиваясь от такого понятия как совесть, хотелось бы адресовать вам еще один вопрос, как творческому человеку. Не хватает сегодня искренности ни в чем – ни в телепрограммах, ни в кино, ни в сериалах. Иногда мы этого не видим на театральных подмостках. Почему? Куда она исчезла? Или мне кажется так? - Как раз в театр за искренностью можно сходить и что-то наудить такое из очень хороших, сильных впечатлений. Да и в кино тоже – например, вы смотрели фильм Хлебникова «Аритмия»? - Да. - По-моему, это очень хорошее и мощное кино. Или «Нелюбовь» Звягинцева. Как их обвинять в неискренности? Мне кажется, что здесь не просто искренность, здесь – высказывания, я бы даже сказал, что рискованные. Неискренность откуда берется? Я бы сказал, что от внутреннего рабства какого-то, желания кому-то выслужиться. Я поэтому и не смотрю телевизор, например. Последние несколько лет я вообще телевизор не смотрю. - Но его же смотрят люди, которые, возможно приходят к вам на спектакли. Разные же люди приходят? Тогда вы теряете с ними какую-то связь? - Или восстанавливаем, наоборот. Вот они и выбирают между телевидением и театром. Выбирают, кому больше верить. - Театральная терапия. - Ну, да. - А вы слышали, произошла вчера жуткая трагедия в городе Пермь. Многие психологи говорят, что дети сейчас сидят в играх, соцсетях, не общаются лично, а очень часто придумывают какие-то интернет-истории. Мы слышали про группы самоубийств. Получается, что некоторые представители, особенно молодое поколение, сейчас не ищут каких-то ответов в традиционных формах, в телевидении, в кино, в театре, а ищут в интернете, и там его не находят. Как вы к этому относитесь? - Вообще, молодёжь упущена. Я это чувствую, потому что я имею постоянно дело с молодежью, я преподаю больше 40 лет, все время сталкиваюсь с новыми поколениями 16-17-18-20-летних. В результате имею дело с лучшими из них. Все-таки поступают ко мне люди, которых я очень тщательно пытаюсь отбирать, и четыре года их обучаю. И тоже думаю, что какую-то лепту в их воспитание вношу, потому что эти четыре года института театрального – это не только социальный лифт или интеллектуальный, но это еще и духовный лифт. Очень сильное изменение душевного строя. Но какими они ко мне приходят, я хорошо это вижу и вижу, как они ничего не знают, они, как правило, совершенно еще не слезли с дерева. И в духовном смысле тоже, в человеческом, они совершенно заготовки, зависят от того, с кем они встречаются, в какую компанию попадают. Я считаю, что генетический набор имеет большое значение, с которым человек выходит на свет. Но колоссально важно и наиболее важно я считаю, что процентов на 85 определяет человека среда, в которой он воспитывается и в которой он формируется. - А где эта точечка, где потерялось это поколение? Школа? ЕГЭ? - Да, в школе, в семье. - А кто виноват? Мы или кто-то другой? - Есть два варианта объяснить, почему тебе плохо. Мне плохо потому что он плох? Или мне плохо, потому что я сам плох? Вот второе – это единственный путь к самосовершенствованию, единственный верный путь. Потому что первое – это путь в никуда. Это пагубный, малодушный, трусливый, фальшивый путь. Ложный. - Вам часто плохо? - Поскольку я занимаюсь творчеством, мне довольно часто плохо. От осознания моего собственного несовершенства. Но это плохо меня не убивает. Это нормально, то, что мне плохо, потому что мне иногда бывает благодаря моей работе так хорошо! Это такой уровень хорошо, о котором, может быть, большинство и не знает даже, что это такое, какое счастье ты испытываешь иногда благодаря театральной профессии. Педагогической, актерской, режиссерской. Но за это приходится платить, за эти секунды счастья нужно платить большим количеством времени, когда тебе плохо, когда ты мучаешься. - Вот такой вот интересный рецепт. Пришло время поговорить о самом вашем главном на сегодняшний день детище. Дело вот в чем – я, когда готовился к программе и вообще, вспоминал 80-е годы, когда вы работали, еще ваш папа был жив. Мне очень нравился проект «Мир дому твоему». - Называйте это просто спектакль, потому что проект – это звучит как-то по-другому. - И вот мы следили за вашим творчеством, как человек превращается из исполнителя в автора, человека, который придумывает, выстраивает и еще и учит. Чего в вас больше в работе со своим коллективом? Режиссера? Автора? Педагога? - Знаете, я не считаю, что это мое дело. Мне эти три или четыре рода деятельности, они мне очень интересны, и я играю, люблю играть на сцене, я ставлю, люблю ставить, я преподаю и люблю преподавать, это очень интересное дело. И я худрук театра, это тоже совершенно отдельный круг обязанностей. И это за 30 лет что-то происходит. В феврале месяце будет 30 лет, как я руковожу театром. - Я где-то читал, что вы не любите юбилеи, 80 же лет Сатирикону, 30 лет под вашим управлением будет. Отмечать планируете, красиво? - Это зависит не только от нас. Если нам позволят отметить, очень много препятствий происходит. Много препятствий таких. - Не будем об этом? - Не будем. Я вот начал говорить, хватаю себя за язык, мне не хочется так сказать. Короче говоря, такие даты, конечно, стоят того, чтобы как-то на это обратить внимание. Мне бы хотелось, прежде всего, чтобы ряд моих замечательных артистов, которых я очень люблю и высоко очень ценю и горжусь тем, что мы работаем вместе, чтобы они получили какие-то звания новые, потому что они этого давно заслуживают. И давно уже их заслуги перед театром, перед отечественным театральным искусством уже так очевидно велики, мне хочется, чтобы они были как-то отмечены, какими-то решениями, какими-то указами. Мне бы очень хотелось. - То есть списки подаются тем, кто должен принять решения? - Да, но не принимаются. - Поговорим о премьерах, потому что режиссер-руководитель пришел, и, естественно, интересно, что новенького у вас? - Вот должен быть спектакль 7 февраля у нас во Дворце культуры МАИ, выйдет премьера «#НеПушкин». Так называется спектакль. «ХештэгНеПушкин» – в одно слово. - Вы говорите, слово «проект» не любите, а вот хештэг – тоже современное слово. - Это в данном случае вытекает из сути этого спектакля, это по современной отечественной поэзии такое шоу, такое яркое, молодое. - Много стихов будет? - Много, да. И там замечательные наши современные поэты, это исполняется нашими молодыми артистами, они двигаются, они поют, они - это такое шоу. Достаточно зрелищное, активное и красочное, лихое. - Сейчас есть запрос о возвращении на сцену стихов, мне кажется, что появился такой запрос. - Во всяком случае, я со стихами езжу по всей стране, со стихами другого времени, я все время чувствую к этом интерес. Очень большой успех это имеет. Я очень надеюсь на эту премьеру и очень сам волнуюсь, мне хочется, чтобы это имело успех. Кроме того, в марте мы приступает к репетициям спектакля по пьесе Мольера «Дон Жуан». Его будет ставить Егор Перигудов, молодой режиссер. Он взрослый человек, но для режиссера считается молодым. Он выпустил до этого спектакль «Человек из ресторана» по повести Ивана Шмелёва. И это будет спектакль по одной из самых прекрасных пьес гениального Мольера, которого я обожаю просто. И наш замечательный артист Тимофей Трибунцев будет Дон Жуаном, а я буду играть Сганареля, его слугу. Это роль замечательная, которую играл сам Мольер в свое время в этой гениальной пьесе. Просто поразительно, что 300 с лишним лет назад написана была эта пьеса. Как ему пришло в голову так смело написать? Вообще, замечательная игровая пьеса. Театральная, прекрасная, мудрая и рискованная, храбрая - что угодно. - К вашим театральным хлопотам. Вы сказали, что хочется, чтобы звания получили артисты, я так понимаю, две основные премьеры представили? Когда первое число? - С 7 февраля наша первая премьера, а вторая будет в июле, и дальше в сентябре. В июле мы закончим сезон, выпустив этот спектакль по Мольеру, а сыграем полновесную премьеру, так как лето – не самое хорошее время для премьеры, внесезонье театральное, - а вот в сентябре мы откроемся этим новым спектаклем. - Еще хотел поинтересоваться, какой вы человек в театре? Вы можете нагрубить актеру? Сказать что-то не так? Какой вы режиссер? Они же разные бывают, кто-то добрый, кто-то жесткий. Как вас выдерживают актеры? - Я 30 лет, кто не выдерживает, тот уходит. - Бывают такие? - У меня все на договоре. Кто-то уходит сам, потому что у меня очень много работать надо, а платят за это мало. - Вы трудоголик? - Да, я работаю много и люблю и требую, чтобы все работали много, это нормально. При нынешних достижениях современного театра, такого высокого мирового уровня, чтоб соответствовать и быть конкурентоспособным, надо очень много работать. - А вот конкурентоспособный – театров в Москве много, я уже говорил об этом и скажу опять – субъективное мнение, где-то на пятую-шестую постановку пойдешь, чувствуешь, что мурашка бежит, чувствуешь – моё все. Либо к 10 минуте я понимаю. - Не, к 10-й рано. Я согласен с тем, что хорошего всегда меньше, чем плохого. - С кем вы конкурируете? - Есть несколько очень серьезных московских театров, куда я и сам хожу, куда рекомендую пойти. В том числе, конечно, есть МХАТ, есть Мастерская Фоменко, есть Детский театр, есть ТЮЗ, есть Театр Вахтангова, есть Пушкинский театр. Я вот вам называю театры, где идут очень интересные спектакли время от времени, но не могу сказать, что весь репертуар этих театров до конца устраивает. Театр Маяковского есть интересно развивающийся. Есть интересные дипломные спектакли в театральных вузах, которые производят не меньшее впечатление, чем в профессиональных театрах. Выпускники, бывает, ставят очень здорово. - Кстати да, мне иногда везет, и я попадаю в хорошем смысле слова в какой-то другой мир, потом оно куда-то девается. - Это еще зависит от того, что институт – это одно, а театр профессиональный – это другое. Все-таки институт – это оранжерея, где тебя поливают, даже если и дерьмом, чтобы ты рос хорошо, а в театре поливают дерьмом, чтобы ты умер. Это разные цели. - Скажите, ценовая политика – многие говорят, что дорого, и вот иногда хочется, может быть, сходить людям. Я вот понимаю, что это может быть такая вечная проблема – понятие «дорого» у каждого своё. Но тем не менее. - Я бы сказал, что это не совсем мой вопрос. Это все-таки вопрос моего директора. - Но вы следите за этим? А то вдруг он сделает 20 тысяч! - Конечно, слежу. Нет, не сделает. Он очень театральный человек, и мы очень согласованно существуем, но у нас у каждого есть свое поле деятельности, в которое мы, будучи в курсе дела, не влезаем. Ценовая политика - это его вотчина. Но он человек реальный, очень театральный, опытный, и поэтому я ему доверяю. - Еще пару вопросов. Вы говорили, что вы с олимпийским огнем бежали… Сейчас услышит какой-нибудь патриот, спросит, что это он бежал в Лондоне, а не у нас? - Причем сейчас скажу одну очень рискованную фразу: мы там познакомились с Владимиром Ильичом Толстым, советником по культуре. И мы, друг с другом когда говорили, – вы от кого бежите? От культуры. Мы с вами бежим от культуры, это звучало двусмысленно. - Вот он русский язык, опять же. И опять же Толстой. Видите как. Скажите, пожалуйста - Пхёнчхан, Олимпиада скоро будет. Как вы относитесь ко всей этой ситуации? - Я занимался легкой атлетикой, сам бывший спортсмен, был КМС. Как ни странно, по прыжкам в длину. Прыгал – 7,31, это мой рекорд. Это было намного больше женского мирового рекорда. Был КМС и занимался у великого тренера Виктора Ильича Алексеева. Был такой в Ленинграде великий тренер, у которого из этой спортивной школы вышла такая плеяда чемпионов мира, олимпийских чемпионов, рекордсменов мира, что эта школа тогда одна могла соперничать с американцами, просто могла «матч гигантов», два легкоатлетических гиганта. Школа могла сама по себе позволить статус целой страны, я там занимался. И вам скажу, не буду сильно распространяться, я очень переживаю за эту ситуацию. И я очень хорошо понимаю драму спортсменов, которые кладут на это жизни и которые попали в это положение. - Если бы перед вами стоял выбор – ехать или не ехать – вы бы поехали? - Я бы поехал. Потому что это часть моей сути - моя профессия, мой предназначение в какой-то степени, если я на это кладу жизнь. Если мне не дают вот так выступить. А потом, я считаю, что страна виновата в этой ситуации. Государство виновато в этой ситуации, но выступать надо. - Еще такой вопрос – выборы 18 марта. Вы следите за этой предвыборной кампанией, будете следить, или просто захотите – пойдете голосовать, не захотите – не пойдете голосовать? Не интересует вас эта тема? - Да как меня это может не интересовать? Что я, не по земле хожу, что ли? Интересуюсь. А вот что я по этому поводу думаю, я не скажу. - Тогда такой вопрос: Москва перестраивается, очень меняется. Как вы относитесь к тому, что сейчас происходит в столице - изменению улиц, появлению новых дорог, появлению парковочного пространства? - Очень по-разному. Я сам живу в месте, которое совершенно обожаю. Живу на Малой Бронной – это такой просто Монмартр московский, и там происходит эта тусовка, которая, вообще, мне жутко нравится. Там собираются какие-то замечательно выглядящие люди, и там иногда бывает не протолкнуться от количества народа, люди сидят в каких-то ресторанчиках, кафешечках, ходят, разговаривают. Это так прекрасно, так мне нравится, я живу прямо там же. Я узнаю с сожалением, что какие-то жители с этим воюют, пытаются протестовать, а мне это нравится. Несмотря на шумы и музыку, я спокойно засыпаю, когда надо. Я очень люблю свой район и люблю Москва за такие места. Москва же очень разная – она как целая страна, в ней есть столько и некрасивого, и уродливого. Москва меняется, очень меняется, и это и хорошо и плохо всегда. Очень по-разному это воспринимается мной. В зависимости от настроения, от того, что мне кажется нелепым и глупым, а что-то мне кажется правильным. Не буду об этом. По-разному к этому отношусь. Очень близко к сердцу это все воспринимаю. - Вы были в Баку недавно. Как вы относитесь к сегодняшней ситуации в бывших республиках Советского Союза? - Я не жалею о том, что произошло. Я не из тех, кто хочет обратно, хочет вернуть вот эту целостность.