Во МХАТе возобновили “Вишнёвый сад”

Самая первая постановка чеховского “Вишнёвого сада” появилась на сцене Московского художественного театра ещё в 1904 году: Раневскую тогда сыграла Ольга Книппер, а её брата Гаева — сам Станиславский. В 1988 году Сергей Данченко поставил во МХАТе им. Горького “Вишнёвый сад”, который с успехом шёл на сцене почти тридцать лет, и теперь спектакль с обновлённым составом, как и прежде, готов ко встрече со зрителем.

Известно, что автор пьесы изначально не придавал большого значения роли дочери Раневской — семнадцатилетней Ани, считая, что её может исполнить почти любая молодая актриса (кстати, на премьере 1904 года Аню сыграла жена Станиславского Мария Лилина). Однако не стоит недооценивать значения самой юной героини произведения — ведь именно за ней стоит будущее, которое вот-вот должно наступить. В нынешнем спектакле МХАТа роль Ани исполняет Елена Коробейникова, и своей игрой актриса словно расцвечивает жизнь обитателей старого дома, который не сегодня завтра продадут за долги. Она предстает нежным ребенком, вкладывая в интонации все свои душевные силы — уставшая с дороги девушка так рвётся воплотить в жизнь свои мечтания о грядущем, что в её устах оно кажется близким и невыразимо прекрасным, как будто стоит только протянуть руку, чтобы коснуться его — столь волнительно и завораживающе звучат реплики актрисы.

Действие происходит в старой усадьбе, куда из Парижа возвращается Раневская со своей дочерью Аней — и заходя в дом, все присутствующие как будто попадают в небытие, поддавшись чарам этого места, которое навсегда останется в их сердцах. Охотно веришь тому, что усадьба когда-то была для героев самым уютным местом на земле — с такой любовью обставлен интерьер дома. Сцена разделена на комнату, затянутую обоями глубокого морского цвета, окна которой выходят в сад, и светлый коридор со стенами нежно розового цвета — здесь пляшут на балах, так некстати устраиваемых ещё пока хозяйкой поместья Раневской. Все герои, так или иначе переступающие границу между двумя залами и попадающие в комнату, где стоит столетний шкаф, словно замирают в вязкости времени — в этой точке оно становится густым, как кисель — погружая каждого из них или в грёзы, или в ностальгию о прошедшем, которое вернуть невозможно.

Встречающая приехавших Варя, грустная, притихшая и облачённая в чёрное (мать справедливо называет её монашкой) в исполнении Татьяны Шалковской выглядит погружённой в саму себя — она как будто лучше прочих понимает истинное положение дел, но не в силах помочь ближним ничем, кроме сочувствия — а украдкой сожалеет и о своей несчастливой судьбе. Хотя главной жертвой обстоятельств всё же предстает Раневская в исполнении Лидии Матасовой, которая привносит в свой образ ворох воспоминаний, недосказанных героиней — именно ей свойственно более всех остальных не замечать очевидного, надеяться на лучшее, быть может, невозможное — и никуда не торопиться, тем более здесь, когда она наконец оказалась дома.

А этот дом с садом дышит какой-то своей жизнью, несущей на себе отголосок крепостных времен — ещё когда старика Фирса (Геннадий Кочкожаров) хотели женить, а вишню, по его словам, “сушили, мочили, мариновали, варенье варили... Способ тогда знали”. Тогдашний способ добычи средств канул в Лету, нового способа собравшиеся выдумать никак не могут — осталась лишь привычка сорить деньгами, и ей более всех подвержена Любовь Андреевна, которая и сама за собой признаёт это качество, и не меньше других сокрушается полной неспособности противостоять собственной слабости. У неё этих слабостей вообще немало — так, с большим удовольствием она носит праздничные наряды, а покидая свой дом навсегда — облачается в норковую накидку с кисточками. Может быть, именно поэтому ей и свойственно прощать недостатки других, закрывая глаза на происходящее.

Несмотря на всеобъемлющий лиризм, укутывающий действие пьесы вкупе с приятной танцевальной музыкой Валерия Соколова, в спектакле есть место и комедии — в первую очередь она проявляется в острых характерах персонажей, остающихся самими собой в предлагаемых обстоятельствах. Несколько комичен даже толстокожий Лопахин в исполнении Валентина Клементьева — в стенах усадьбы и он становится подвержен воспоминаниям, о собственном трудном детстве при господах — и его рычащая манера произносить слова так, как будто он уже рубит сад, несмотря на грозное звучание, не производит должного действия на окружающих.

Шарлотта в исполнении Ирины Фадиной предстает смешливой фокусницей, прячущей под личиной широкой улыбки собственную неустроенность и вносящей свою лепту в отвлечение обитателей дома от решения насущных проблем. А “Нежное существо” Дуняша в лице Юлии Зыковой бурно выражает неистовый восторг наивной горничной, восхищающейся самодовольным лакеем Яшей (Станислав Курач) — тот от скуки дарит ей знаки внимания, не стоящие ровно ничего. Она же вяло отмахивается от конторщика Епиходова, сделавшего ей предложение — невероятно яркий и потешный образ, созданный Сергеем Габриэляном, не оставляет сомнения в том, что прозвище Двадцать два несчастья тому дано неслучайно — чем строже он себя преподносит, тем сложнее относиться к нему серьёзно.

И тем горше и печальней неминуемое расставание с родным дворянским гнездом — когда нарочитое неизбывное веселье и танцы с музыкой заканчиваются, а иллюзии рассеиваются. Тем ясней и пронзительней звучат слова Ани, утешающей свою маму и уговаривающей её поскорее расстаться со старым домом: “...Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час...”