Максим Диденко: в процессе создания спектакля я вообще не думаю о зрителе

14 февраля в Театре на Таганке прошла премьера – спектакль "Беги, Алиса, беги", который поставил один из самых прогрессивных режиссеров российского театра Максим Диденко. В основу постановки легла знаменитая пластинка "Алиса в Стране чудес", которую сразу после записи худсовет студии "Мелодия" долгое время пытался менять, а потом и вовсе обвинял создателей в развращении детей чудовищными песнями. Корреспондент портала Москва 24 Наталья Лучкина пообщалась с режиссером. В интервью он рассказал о советском прошлом, работе с искусственным интеллектом, новых постановках и о том, на каких спектаклях зрители начинают креститься. Подготовка новой постановки в Театре на Таганке шла почти год: директор Ирина Апексимова и автор нашумевших спектаклей "Конармия" в ЦИМе и "Цирк" в Театре наций режиссер Максим Диденко собрали творческую команду мечты. Драматург Валерий Печейкин создал новую пьесу о приключениях Алисы (а точнее, сразу нескольких Алис), художник Мария Трегубова стала автором самых масштабных декораций в истории знаменитого московского театра, Владимир Варнава отвечает за всю хореографию и пластику в спектакле, а композитор Иван Кушнир написал оригинальную музыку на стихи Владимира Высоцкого. – В спектакле довольно много скрытых смыслов, еще больше отсылок, причем не к оригиналу Льюиса Кэрролла и даже не к музыкальной сказке Высоцкого. Так, кто-то после просмотра обнаружил заимствованные интонации из культовой видеоигры American McGee’s Alice 2000 года, где Алиса остается без родителей, сходит с ума и из психбольницы сбегает в Страну чудес. Другие в сюжете усмотрели параллели с делом "Седьмой студии". Может, вы поясните, что все-таки скрывается между строк? – Я слышал похожие мнения насчет ассоциации с этой игрой. Мне даже захотелось поиграть, хотя я этим особо не интересуюсь, но любопытно, что у людей появляются свои идеи, такие отсылки. В какой-то момент, когда произведение отделяется от автора, начинает вскрываться что-то совершенно другое, независимое от меня. Думаю, это очень важно, когда зритель, который смотрит спектакль, становится моим соавтором, когда в спектакле остаются некоторые зоны, которые он заполняет собой, собственными интерпретациями, аллюзиями, собственным пониманием. И в этом смысле каждый человек между строк закладывает ровно то, что в нем самом лежит. Что же касается параллелей с делом "Седьмой студии"... Ничего удивительного, этот вопрос сейчас на слуху. Но существует множество других судебных дел, например историка Юрия Дмитриева или Никиты Белых. Сейчас в России столько резонансных судебных дел, что любое совершенно смело можно пронести через спектакль "Беги, Алиса, беги", потому что это очень пластичный материал, абстрактный. Но понятно, что дело "Седьмой студии" для театральной общественности максимально резонансно, близко и болезненно, отсюда и эти параллели. Мы все желаем скорейшего и благополучного разрешения этой достаточно чудовищной ситуации. Но я не думаю, что в спектакле заложено только это. – Высоцкий стал для позднего Советского Союза фигурой протестной. Вполне ожидаемо, что спектакль получился совсем не детским. Именно для вас Высоцкий что значит? – Высоцкий – это, безусловно, герой моего детства, моих родителей, моих бабушек и дедушек. Он, скажем так, герой этого мифологического, погибшего мира, который называется Советский Союз и на руинах которого мы живем. Это мир исчезнувший и уже достаточно фантастический. Высоцкий для меня – это некий Геракл этого мира, этого мифического пространства. Геракл, как известно, сын Бога и человека, так что Высоцкий, получается, такой Богочеловек, как, впрочем, и любой герой. – Вы бы могли дать свое определение советского человека? – Советский человек – это прежде всего физкультурник. Он – коммунист, идеалист. Он играет на гитаре, ходит в геологические экспедиции, у него сданы все нормы ГТО. Он знает наизусть стихи Вознесенского, Евтушенко и Роберта Рождественского. Что еще можно сказать о советском человеке? У него есть усы. – Забавно. А у вас есть что-нибудь от этого советского? – Во мне очень много от советского человека: я же родился в СССР. Я был октябренком, пионером, я каждый день гладил галстук утюгом, играл на гитаре разные песни, в том числе и Высоцкого, ходил в походы, участвовал в олимпиаде по математике, бегал марафоны. И я очень люблю дедушку Ленина. Подспудно. Никак не могу это в себе преодолеть. – Пушкин в свое время сказал: "Угораздило меня родиться в России с душою и талантом". Вы про себя так сказать можете? – Душа у меня все-таки есть, талант тоже вроде как присутствует. А что касается России... Думаю, я об этом никогда не жалел, я все-таки русский человек: говорю по-русски, думаю по-русски, вырос в русскоязычной среде и, наверное, главная родина для меня – это не столько место, сколько язык и культура. Мне кажется, эта культура абсолютно соединена всеми своими точками с мировой культурой. Возможно, поэтому я ощущаю себя гражданином мира и чувствую себя восхитительно. – Вам никогда не хотелось уехать? – Я жил пять лет в Дрездене, когда работал в театре "Дерево". Потом я начал работать в театре в Праге и довольно много времени проводил за границей. На самом деле мне кажется, сегодняшний мир не имеет границ, как бы ни хотелось этого признать людям, склонным к консерватизму. Мы живет в едином мире, просто разговариваем на разных языках, хотя уже практически весь мир говорит по-английски, другие – по-китайски. Я внутренне перевел себя в кочевое состояние. У меня нет квартиры, в которой я постоянно живу, так что я, как кочевник, никакому миру не принадлежу. – А в какой точке мира вам комфортнее всего? – В принципе, мне хорошо везде. Важно только, чтобы я занимался любимым делом и меня окружали хорошие люди, тогда я чувствую себя прекрасно. Мне очень важно заниматься тем, чем я занимаюсь, это абсолютно не связано с моим географическим положением. Я, например, люблю отдыхать на море, но только недолго, потому что через какое-то время захочу работать. – Будут ли спектакль "Беги, Алиса, беги" показывать где-то еще, кроме России? – Я, честно говоря, не задумываюсь о том, поедет ли этот спектакль на гастроли или нет. Думаю, что этим должны заниматься другие люди. Я уже работаю над новой постановкой – спектаклем по роману Дмитрия Глуховского "Текст" в Театре Ермоловой. Это будет киноспектакль, построенный целиком на видеоформате. – Вас иногда упрекают в том, что в ваших спектаклях визуальная картинка зачастую важнее, чем текст. Вы это намеренно делаете? – Я считаю, что театральный текст состоит не только из текста, а из множества компонентов. Если вы хотите встретиться с текстом, вам нужно открыть книжку и почитать – тогда вы будете полностью удовлетворены этой встречей. А если вы пришли в театр, то между вами будет огромное количество посредников, так что непосредственной встречи с текстом ожидать как-то наивно. Сегодня невозможно знать наверняка, чего именно хочет зритель. Вот я недавно был на "БеспринцЫпных чтениях", где Александр Цыпкин и Константин Хабенский по бумажке читают рассказы Цыпкина. В зале сидят полторы тысячи человек и очень радуются происходящему. Они именно этого и ждали. Это замечательный формат, но я все же про другое. – К теме форматов: в 2016–2017 годах в Москве случился настоящий бум иммерсивного театра. Сегодня театр в России наконец выходит за пределы сцены, гуляет по улицам, заходит в квартиры, переходит в VR. Правда, возникает путаница в жанрах, сейчас даже квесты вместо игр стали называть иммерсивными спектаклями. – Я довольно скептически отношусь к жанровым привязкам, потому что современное культурное пространство находится на территории между жанрами, оно настолько полифонично, что даже сама концепция иммерсивности сегодня достаточно спорная. Когда на "Черного русского" пришел Мигель, он категорически заявил: "Это не иммерсивный спектакль. У вас тут просто некий перформанс". Лично мне абсолютно все равно, как вы все это назовете. Мне кажется, что все эти жанровые категории нужны людям, которые продают билеты, чтобы они могли предупредить зрителя, чего, собственно, стоит ожидать. Так что иммерсивный – это скорее пиар-название, чем термин, отражающий какое-то содержание. Иммерсивным стало абсолютно все, так что в результате совершенно непонятно, что же это такое на самом деле. Все мои спектакли довольно сложно отнести к какой-то категории: они вроде бы и не драматические, вроде бы это и не мюзикл и совершенно точно не балет. Возникает вопрос: тогда что же это? А ответа просто нет. В каких-то случаях я просто пишу "Спектакль Максима Диденко", чтобы меня не донимали всеми этими вопросами. – А вы часто задумываетесь о восприятии ваших спектаклей зрителем? Богомолов, например, во всеуслышание заявляет, что он все создает исключительно для себя и на сторонние мнения ему все равно. Вас волнует, что о вас пишут, что говорят? Трогает ли, если кто-то уходит со спектакля? – В процессе создания спектакля я вообще не думаю о зрителе. А потом мне, конечно, интересно: кто пришел, кто досидит до конца. Я бы не сказал, что прямо-таки слежу за зрительской реакцией, но мне это важно. Все равно театр – это социальный институт, он связан непосредственно с публикой. Один раз на "Конармии" какой-то человек прямо во время спектакля вышел на сцену, плюнул, перекрестился и ушел. И это достаточно выразительная реакция. Даже трогательная. Ну как такое может не тронуть! – Последний спектакль, который вас тронул, что это было? – Мне очень понравился спектакль Димитриса Папаиоанну "Великий укротитель", я посмотрел его два раза. Мне понравились "Нуреев" Кирилла Серебренникова в Большом театре и его "Маленькие трагедии" в "Гоголь-центре" – они, что называется, прямо "зашли". В "Гоголь-центр" я хожу на все, я видел практически все. Еще хожу в Театр наций, в "Практику", в электротеатр "Станиславский", МХТ. И, пожалуй, все. Такой джентльменский наборчик. – А что вообще может получить от вас какой-то эмоциональный отклик – в плеере, на книжной полке, на экране? – "Нелюбовь" мне очень понравилась. Мне кажется, это великий фильм. Я посмотрел "Бегущий по лезвию 2049" – мне кажется, визуально восхитительная вещь. И фильм "Прибытие" про то, как на Землю прилетела инопланетная цивилизация, рекомендую: восхитительный фильм. Довольно сложно вспомнить, особенно американское кино: смотришь и ничего непонятно. Ну оно, вроде как пока смотришь, увлекательно, а выходишь – и не помнишь ничего. Удивительное дело. Если говорить о книгах, то "Текст" Глуховского меня прямо-таки потряс, мне кажется, это большая литература. Я тут же написал ему в Facebook, что хочу снять кино. Он тогда ответил, что там на экранизацию уже какая-то безумная очередь, и мы сошлись на театральной версии. Еще меня поразил роман китайского фантаста Лю Цисиня про гибель сначала человеческой цивилизации, а потом и всей вселенной, про энтропию, про хаос. Сейчас читаю "Июнь" Дмитрия Быкова: мне кажется, это удивительно мощная вещь. С музыкой сложнее. Сейчас такой океан из исполнителей и групп, что я просто подписался на Apple Music, и он мне каждую неделю составляет плей-лист, так что я взаимодействую с искусственным интеллектом. И, кстати, месяца через три он очень точно стал подбирать мне музыку. В основном это нойз, минимал-техно и абстрактный минимализм. Искусственный разум мне очень здорово все подбирает, и сейчас каждый трек точно попадает в мои ожидания и мое внутреннее состояние. – Любопытно, а как бы вы описали свое внутреннее состояние на сегодня? – Это экзистенциальный ужас. Ужас от стремительно приближающейся смерти. Вот примерно так. (Смеется.) Ну это, кстати, правда.