Цой, супрематизм и все-все-все: 6 лучших новых книг об искусстве
Мы провели искусственный отбор и нашли шесть отличных нон-фикшн: от ликбеза по петербургской неофициальной культуре до исследований архитектуры модерна и дневников ученика Малевича. 1 «Шизореволюция» Художник и искусствовед собрал и осмыслил все феномены неофициальной культуры Петербурга 1980–1990-х, создав с позиции инсайдера-архивариуса подробное энциклопедическое пособие: от Курехина и Новикова до рейвов. «Борей Арт» Андрей Хлобыстин: Моя книга посвящена идентификации не столько русского искусства, сколько петербургского. Зачастую исследователи могут легко рассказать, что такое московская концептуальная школа или венский акционизм. Но что было у нас — непонятно до сих пор. Петербургское искусство не преподается, не изучается, нет учебников, посвященных этому феномену. Выросло несколько поколений молодых профессионалов-искусствоведов, которые не знают, что происходило в тех же самых декорациях с их сверстниками двадцать-тридцать лет назад. Так что „Шизореволюция“ — это призыв позаботиться о себе. Кроме нас самих, небольшого числа подвижников — очевидцев произошедших событий, никто этого не сделает. В этом ценность и моей позиции инсайдера по отношению к описываемому. В ту эпоху никто особенно не вел ни дневников, ни переписок. Ее герои жили отчаянно — получается даже, что их осталось чуть ли не меньше, чем шестидесятников и семидесятников. Вот почему так важна изустная традиция — свидетельства тех, кого можно назвать „руины 1980-х и 1990-х“». 2 «Статьи и диалоги» В книге — оммаже Иосифу Бакштейну, куратору — синониму совриска, собраны тексты разных лет, фрагменты бесед, а также редкие фото и рассказы о всех его хоть сколько-нибудь значимых проектах. Например, как на выставке-акции в Сандуновских банях в 1988 году картины Пригова и Звездочетова развесили в общем бассейне — по пути из парилки. Тогдашний директор Центра Помпиду Жан-Юбер Мартен посетил ее вне «вернисажа» — в обычный банный день. В «Бутырке» экспозицию помогла провести Галина Старовойтова, а сам Бакштейн больше всего запомнил «специфический запах страданий» и скользкие полы изолятора — арестантскую баланду почему-то все время проливали. Наконец, в совместной с Павлом Пепперштейном выставке «Шизокитай. Галлюцинация у власти» в павильонах ВДНХ куратор попробовал себя в роли художника: создал коллаж из фотографий Андрея Монастырского. Издательская программа Музея современного искусства «Гараж» и издательства «Ад Маргинем». Иосиф Бакштейн: Выставки-акции стали реакцией на новую ситуацию перестройки, когда экспозиции стало возможным делать, но для этого не было помещений. К тому моменту уже существовала довольно активная художественная жизнь в неофициальной московской культуре, но не было никаких контактов с музеями или крупными выставочными залами». 3 Лев Юдин «Cказать — свое...» Ученик Малевича Лев Юдин носил на рукаве черный квадрат (код, по которому витебский УНОВИС отличал своих от чужих), иллюстрировал детские книги обэриутов Хармса и Введенского и лучше всех неофитов супрематизма теоретизировал его постулаты, чертя в своих дневниках простые схемы и метрики. Ведущий научный сотрудник Русского музея Ирина Карасик собрала уникальный архив художника, расшифровала его и снабдила подробнейшими комментариями и пояснениями. Издательство RA («Русский авангард»), книга продается в KGallery и Русском музее/ Ирина Карасик: Русским авангардом я с разной степенью интенсивности занимаюсь со студенческих лет, поэтому мне кажется, что внимание к нему было всегда. Хотя, конечно, это не совсем так. Основной всплеск пришелся на 1990-е — сразу после перестройки открылись уникальные, закрытые прежде архивы. Их изучение — долгая работа, поэтому многие начавшиеся тогда исследования затянулись до сегодняшнего дня. Я была знакома с живописцем Марией Алексеевной Гороховой, женой Льва Юдина. Вместе с ней мы в конце 1980-х готовили его архив для передачи в Русский музей. Он и составил основой костяк книги. Дневники рассчитаны на профессионального читателя, но могут быть интересны не только историкам авангарда. Потому что это одновременно и литературный, и психологический памятник, в котором отражаются личность во времени и время в личности». 4 «Как-то раз Зевксис с Паррасием…» Хотя в заглавие сборника эссе и статей заведующего отделом новейших течений Русского музея вынесены греческие живописцы-соперники, творившие еще до нашей эры, он, конечно, об искусстве современном (за что и награжден премией Кандинского). Наиболее филигранно Александру Боровскому удаются портреты художников, столь словесно привлекательные, что все их работы тут же хочется увидеть. И желательно вживую! Например, существующие на границе тактильности и инобытия «Торсы» и «Головы» графика Андрея Пахомова. Кстати, недавно у Александра Давидовича вышла еще одна книга – «Разговоры об искусстве» (издательство АСТ). Издательство «Центрполиграф» Александр Боровский: Его торсы странно, нетрадиционно, неэффектно с точки зрения композиционности обрезаны. Может, у Пахомова за этой крупной нарезкой телесного тоже скрывается эротический импульс? Пожалуй, нет: он не детализирует, его крупные планы („топография тела“), как правило, пустынны и меланхоличны. Хотя, конечно, и огоньки — костры желаний — тоже вспыхивают. Но в целом фрагментирование у Пахомова, как мне кажется, акцентирует момент естественности, непреднамеренности, алеаторности». 5 «Архитектура петербургского модерна. Общественные здания» книга вторая В завершающей части урбанистической трилогии-блокбастера о петербургском модерне блестящий знаток архитектуры города Борис Кириков собрал сотню банков, библиотек и универмагов, но упор сделал на храмы разных конфессий. Издательство «Коло» Борис Кириков: Крупнейшие советские историки архитектуры утверждали, что модерн — это что-то вычурное, а великой в Петербурге была эпоха классицизма, да еще во времена барокко встречались выдающиеся памятники. Так что в юности я твердо усвоил из учебников, что деградация архитектуры началась в середине XIX века, с Андрея Штакеншнейдера и Константина Тона, но почему-то, выходя из дома 82 на Невском, где вырос, все равно ждал встречи с Московским вокзалом. Тем не менее еще на первом курсе истфака я увлекся архитектурой малых городов России, особенно Владимира и Суздаля. Уже думал, что о них и буду писать курсовую работу, как вдруг понял, что можно совместить интерес к древнерусскому зодчеству и к Петербургу: архитектор Мариан Перетяткович в 1910 году в самом конце Английской набережной построил храм Спаса на Водах. Снесенный большевиками в 1932 году, он представлял собой копию Дмитриевского собора во Владимире. Так я решил углубиться одновременно в историю золотого века русской архитектуры, двенадцатого, и написать о Перетятковиче, о котором тогда вообще никто ничего не знал. А я как раз много слышал о нем от дедушки: Константин Иванович Кириков был инженером-строителем и очень добросовестным чертежником, в молодости работал с крупнейшими архитекторами начала ХХ века, и особенно плотно с Марианом Перетятковичем. Так что тот в итоге стал нашим „семейным архитектором“ — с этого момента я застрял в архитектуре модерна и шире, Серебряного века». 6 «Ожидатели августа» Сборник эстетских эссе и саркастичных фельетонов, в которых картина, вид Петербурга или случай из жизни становятся поводом поговорить об отношениях со временем: о тоске по золотому веку русской литературы и консервативности музеев современного искусства. По большому счету это переиздание книги «Вчера сегодня никогда», вышедшей почти десять лет назад, но со значительными изъятиями и дополнениями. Издательство «Сеанс» Аркадий Ипполитов: Очень сложно править себя, что-то убирать и вообще — перечитывать тексты. Не всегда хочется возвращаться к тому, что уже было написано. При подготовке „Ожидателей августа“ большую роль сыграли четко поставленные сроки: в течение двух-трех месяцев нужно было все собрать, пересмотреть и отредактировать. Предварительный отбор был заранее (все же это переиздание), но перед публикацией многое обсуждалось и переосмысливалось».
