Ад пуст, все здесь

В середине февраля в Большом театре прошла премьера оперы «Пиковая дама» Петра Чайковского по одноименной повести Александра Пушкина. Режиссером-постановщиком выступил художественный руководитель театра имени Вахтангова Римас Туминас. Предыдущая премьера оперы Чайковского была в Большом не так давно, в 2015 году. Тогда другой знаменитый режиссер драмы — Лев Додин — перенес в Москву свою европейскую версию, где Герман вспоминает прошлое, сидя в сумасшедшем доме. Но версия не прижилась, а какой уважающий себя российский оперный театр может обходиться без «Пиковой дамы»?

И ГАБТ позвал Туминаса. Дирекция театра системно делает ставку на приглашение российских драматических режиссеров в оперу. А Туминас дает интервью, в котором рассказывает, что артисты театра имени Вахтангова не сердятся на него за работу на стороне, а, наоборот, иногда даже гордятся: «Мол, это мы делегировали в помощь Большому театру, где некому ставить».

О своем спектакле Туминас заранее говорил : «никакой трактовки, никакого решения», тем паче — концепции. Концепция — у дирижера в оркестровой яме, а я, мол, просто рассказываю историю. Что будет? «Ничего, кроме жесткости, стиля, графики и сдержанности».

Оказалось, все сказанное — правда. Никакого режиссерского решения. Такого, которое можно было бы описать словами. Если и есть концепция, так у сценографа Адомаса Яцовскиса, поставившего на сцене слева современную дизайнерскую стену, а справа — старинную колоннаду. И у художника по свету Дамира Исмагилова, щеголяющего контрастами светлого и темного. Прочее теряется в тумане авторских ремарок. Про «познания потустороннего мира», «строгую условность» и «рассказать историю, но оставить частности недосказанными». Проблема в том, что декларации постановщика то и дело не совпадают с увиденным.

Поцелуи на сцене Туминас, как он сказал, ненавидит. Любовь — «нечто большее, чем обняться». Поэтому главные герои практически не касаются друг друга. И редко друг на друга смотрят. При этом подразумевается «палящая страсть», о которой герои поют. Можно, конечно, и так, дистанционно, и чтоб мурашки по коже. Но в этом спектакле эротический ток не возник совсем. Мизансцены, с одной стороны, визуально скупы, но с другой — полны оперных клише. Главную героиню аттестовали как волевую женщину. Хотя у Туминаса она традиционно, с сантиментами, заламывая руки, и без всяких подтекстов, поет о радостях любовного рабства. Старая Графиня у Туминаса получилась чисто служебной фигурой: должен же кто-то назвать Герману три карты? К счастью, вокал Евгении Муравьевой (Лиза) и властная харизма Ларисы Дядьковой (Графиня) таковы, что многое искупают. Певицы сами стали режиссерами своих образов. Чего не скажешь о невыразительном Германе (Олег Долгов), поющем, в частности, странными рывками.

Туминас еще вообразил, что Герман — романтик, начитавшийся Гете и Шиллера. Через три карты он «стремится к познанию мира и истины». И режиссеру, по его словам, важно, что Герман — немец. Но и это не обыграно. Даже томика Гете ни видать. На сцене почти ничего нет. Декорация останется неизменной до финала. К ней может прибавиться огромное тусклое зеркало в сцене маскарада. Кровать в казарме. И каменные постаменты (без статуй) в Летнем саду. Город как место действия дан намеком. Главное, чтоб мы поняли: Петербург — место выморочное. Одежды (художник по костюмам Мария Данилова) — что-то наполовину условное из XIX века, из его начала и его конца. Сперва — много светлого, но постепенно все становится черным. Герман, конечно, в длинной шинели — куда без нее?

В какой-то момент «недосказанность» вдруг исчезает, и начинается сценическая активность непонятного назначения. Как будто Туминас спохватывается, что следует что-то все-таки поставить. И есть хореограф Анжелика Холина. Ей тоже нужно проявить себя. И вот густая толпа в Летнем саду, как непонятный сгусток, мотается по сцене туда-сюда и, пританцовывая, кланяется публике. Из массы народа выходит вечный одиночка Герман. С контрастом динамики: романтический герой неподвижен, толпа шустра. Но зачем при пении романса Лизой и Полиной толпа девиц возит рояль по сцене, и еще, как глупые куклы Барби, девушки коллективно качают головами? Транс от романса? И как могут княжны танцевать канкан?

Потаенные желания воспитанных дам? Зачем горничная, почему-то с манерами недоумка, ничком ложится под инструмент? Зачем на маскараде гости толкают туда-сюда стол с бокалами? Какой-то чересчур наглядный коллективный невроз. Почему в игорном доме (решенном, тоже вдруг, не в условном, а в сугубо психологическом ключе, и довольно живо) картежники-дворяне лично таскают мебель? И поют, «смешно» припрыгивая седалищами на столе. Таких вопросов по ходу действия возникает немало. Есть еще визуально изобильная интермедия-пастораль, которая, по воле хореографа, устроена отрядом Пьеро обоих полов. Их «пародийные» танцы с высокими балетными поддержками, вкупе с наглядным изображением бабочек, мемекающих овечек и рыбок, надо сказать, отвлекают от главного действия.

Туминаса и его команду так и бросало из сдержанности в избыточность и обратно. В то время как дирижер Туган Сохиев большей частью трактовал смятенность Чайковского в рафинированно-рациональном ключе. Совпадения поющих масс с оркестром не всегда проходили гладко. Но главное — спорная трактовка. «Пиковая дама» — опера об экзистенциальном ужасе жизни. Групповой рефрен «мне страшно», распеваемый героями, — как эпиграф действия. Это опера о неприкаянных людях. О том, что мы сами создаем свою душевную тюрьму. В конце концов, это опера о падении в пропасть: сперва была любовь, потом — любовь пополам с наживой, и под конец — одна нажива. Но это не опера, которой идет сдержанное изящество. Не опера, где важен, как у Сохиева, рассказ о формальном мастерстве композитора, без эмоциональных безумств Петра Ильича.

…Что в итоге? Слова «похоже на концертное исполнение» повторялись в кулуарах спектакля не раз и не два. Минимум действия предполагает, что главное происходит у героев внутри. Но в сдержанности не хватало содержательности. Казалось, что эмоции и смыслы проваливаются в театральную пустоту. Скучный Герман, по замыслу Туминаса, главный герой, на прекрасного «падшего ангела» не тянет. Остается взлет и падение феминизма. Две сильные женщины, Графиня и Лиза, исподволь подминают мужскую волю, но и сами терпят крах. Тоже грустная история. Как говорили Туминас с Шекспиром: «Ад пуст, все здесь».