Как русский театр рассказывает правду власти

Спустя почти два десятилетия правления Путина битва за душу московской сцены продолжается. В любой постановке одним из самых запоминающихся моментов становится громкий смех. Когда это происходит в ходе «Улыбнись нам, Господи!» холодной январской ночью в театре Вахтангова, это оказывается очень неожиданным. Главный шутник спектакля рассказывает три традиционные еврейские шутки, увенчивающиеся вопросом: «Что вы думаете о правительстве?». «То же, что и о своей жене, — следует ответ. — Я люблю правительство. Я боюсь правительства. — Наступает пауза перед кульминацией. — Я хочу другое правительство». Весь театр взрывается смехом. Вот вам и лишенная юмора Москва. Читая новости из-за пределов России, можно подумать, что в Москве нет политических шуток, а театры сплошь прославляют величие Владимира Путина (это не так). Вопреки всем ограничениям, российские театры сохраняют свое значение. Их репертуары представляют множество интересных выборов, а сборы бьют все рекорды. Как говорит продюсер театра Вахтангова Оксана Немчук: «Искусство — важная составляющая национального мышления. Оно честнее, чем новости». Когда до российских выборов остаются считанные недели, а исследование связей между Трампом и Россией с каждым днем все сильнее напоминает книги Достоевского, как никогда важно понимание того, что заставляет россиян смеяться и плакать. Глядя на российскую культуру извне, зачастую трудно сказать, что в ней смешно, а что — трагично. В января был отозван прокатный сертификат у британской комедии «Смерть Сталина», поставленной Армандо Иануччи — фактически, фильм оказался запрещен. Политик Елена Драпеко сказала в интервью с новостным ресурсом РБК, что «никогда не видела ничего столь отвратительного». В прошлом году сеть российских кинотеатров сняла с проката «Матильду», мелодраму об отношениях между царем Николаем II и его любовницей, после протестов со стороны организации «Христианское Государство — Святая Русь». Каков посыл? Нельзя критиковать Сталина. И царя критиковать нельзя. Такое не придумаешь. Недавние заголовки из театральной жизни тоже внушают беспокойство. С августа 2017 Кирилл Серебренников, известный директор и глава прогрессивного «Гоголь-центра», попал под домашний арест по обвинению в присвоении миллиона фунтов государственного бюджета. Многие считают его арест политическим, рассматривая его как нападки властей на искусство. Премьера его балетного спектакля «Нуреев» в Большом Театре была отложена на пять месяцев. Когда она наконец произошла, Серебренников не смог на ней присутствовать, находясь под домашним арестом. Оппозиционный телеканал «Дождь» сообщил, что духовник Путина пожаловался на фильм Серебренникова «Ученик», где критикуется православная церковь. Эти обвинения отрицаются. Тем удивительнее то, что в такой безумной атмосфере театр Вахтангова поставил «Улыбнись нам, Господи!» — спектакль, насыщенный черным юмором, двойными смыслами и аллегориями, который будет показан в театре «Барбикан» в Лондоне. Эта история, посвященная литовским евреям начала 20 века, вошла в репертуар этого влиятельного театра в 2013 и стала московским хитом. Решение показать эту постановку в Великобритании изумительно: она амбициозна, смела, экспериментальна и уходит от традиционного лоска, с которым театр выступил в Лондоне в прошлый раз — в 2015 был поставлен дорогой «Евгений Онегин» с участием (плюшевого) танцующего медведя. «Евгений Онегин» получил множество пятизвездочных отзывов — английские суртитры не помешали зрителям получить от него удовольствие (хотя продюсер Оксана Немчук с готовностью признает, что их лондонская аудитория наполовину состоит из русских, радующихся возможности увидеть постановку на родном языке на британской сцене). Размышление о судьбе евреев в начале 20 века, «Улыбнись нам, Господи!» повествует о жизни каменщика Эфраима (замечательно сыгранного Сереем Маковецким, любимым в России телевизионным и театральным актером). Эфраим покидает свой штетл в литовской столице Вильно, чтобы найти своего сына, который ожидает суда за попытку убийства генерал-губернатора. По пути к нему присоединяются два спутника, с которыми он встречает опасности, предвещающие беды еврейского народа в грядущие годы. Да, спектакль довольно грустный, как и следовало ожидать. Однако в нем много юмора. Светлые моменты часто исходят от персонажа-шута, которого играет Виктор Добронравов (исполнивший роль молодого Онегина в постановке в Барбиконе), и норовистой, своенравной козы, сыгранной Юлией Рутберг (да, вам не послышалось — козы. Как и британцы, русские театралы могут замечательно обыгрывать абсурдные сцены). Спектакль был поставлен на основе двух романов литовского автора Григория Кановича художественным руководителем Римасом Туминасом, тоже литовцем. История, получившая восторженные отзывы после показов в Бостоне и Нью-Йорке, не имеет однозначного завершения — ее открытая концовка напоминает «В ожидании Годо». Когда Эфраим отправляется в путешествие в фургоне, полном щебня, чемоданов и сундуков, который напоминает о Холокосте, зритель наблюдает за этим со страхом, понимая, что в герой движется к страшному месту. В конце спектакля, который я увидел в Москве в январе, москвичи ринулись к сцене, чтобы вручить любимым актерам цветы и пакеты с подарками. Это всегда происходит после российских постановок, и за этим интересно наблюдать: если за цветами выступит не тот актер, поклонник незаметно шагнет назад и слегка опустит букет. Я всегда скептически воспринимал такие восторженные действия, и позднее спросил у постановщика, были ли цветы предоставлены зрителям театром. Она пришла в ужас от самой мысли о подобном святотатстве. «Нет, конечно! Зрители делают это добровольно. — Она понизила голос. — Это признак большого уважения. Не говорите такое при актерах — они очень расстроятся». Циничным жителям Запада трудно понять, насколько важен был театр на протяжении российской истории. Важен он и сейчас. В 2018 театральный бизнес цветет. Как и большинство московских театров, театр Вахтангова продает невероятные 97 процентов билетов на каждый из 100 спектаклей, которые он ежемесячно ставит в шести залах. В ходе антракта в «Улыбнись нам, Господи!» юные пользователи «Инстаграма» встали в очередь, чтобы сделать селфи с фотографиями актеров в фойе (даже не с самими актерами, а с их фотографиями). Хотя некоторые зрители явно были при деньгах и смотрелись бы вполне уместно в театрах Парижа и Нью-Йорка, среди них оставался советский дух. В России не считается старомодным приодеться к театру — будто зрители стремятся показать себя. Я наблюдал за мужчиной, изрядно напоминавшим Леха Валенсу в стиле кабаре 70-х, который всерьез носил моржовые усы, лиловую рубашку в крапинку и фиолетовый бархатный пиджак вкупе с галстуком того же цвета, и угощался бутербродом с икрой. Значительная часть аудитории происходит из растущего среднего класса. В городе, где средний чиновник зарабатывает 2000 долларов в месяц (согласно Росстату, государственной службе статистики), билет в театр стоит от 100 рублей (1.20 фунта) до 7000 рублей (85 фунтов). Двойник Леха Валенсы может сходить в театр пару раз в месяц. Когда я встретился с Кириллом Кроком, директором театра Вахтангова, в его офисе за российским шоколадом и чашкой эспрессо (который он гордо приготовил в кофемашине), он откровенно рассказал мне о том, как работает театр. 6 миллионов фунтов из ежегодной прибыли театра Вахтангова получены за счет продажи билетов, объяснил Крок. 5 миллионов — правительственные субсидии. Относительно политического вмешательства он сказал следующее: «Всем заправляет министр культуры. Однако мы можем показывать все, что хотим». Традиции театра происходят от репертуарных театров — определенный репертуар повторяется поочередно. «Улыбнись нам, Господи!», например, входит в состав репертуара театра на протяжении уже пяти лет, и показывается несколько раз в месяц. Это может продолжаться годами — продолжительность показов зависит от спроса. Пресс-показ спектакля "Бесы" на сцене Театра имени Вахтангова Эта система означает, что в Москве трудно добиться премьеры новой работы (она лучше подходит для классики). Также она означает, что зрители не склонны к поиску политического подтекста в спектаклях так, как это делаем мы, поскольку постановка не рассчитана на выход в определенный срок с коротким временем показа, в отличие от пьес Вест-Энд. Тем не менее, некоторые строки «Улыбнись нам, Господи!» меня удивили: «Мысли сменили пули», «Лучше бы мы были зверьми — они меньше страдают». Однако продюсер Оксана Немчук говорит, что российская аудитория шире интерпретирует темы спектакля. «Для нас это история о человечности и родительстве. Они универсальны». Другую связанную с театром Вахтангова историю часто обделяют вниманием. Художественный руководитель театра — литовец. Спектакль происходит в Литве. А его продюсер — украинка. В нынешнем политическом климате в Москве — при том, что полеты в Киев были приостановлены в ходе трехлетней торговой войны — спектакль о бывшей советской республике, поставленный выходцем из этой республики… В трудные времена такой выбор весьма любопытен. В 2004 Литва с удовольствием вступила в ЕС (учитывайте, что сама мысль о вступлении в ЕС Украины — головная боль для России). Согласно официальной позиции властей, в отношениях между Россией и Литвой есть сложности: в январе Мария Захарова, спикер российского МИДа, обвинила литовских политиков в стремлении «свести с Россией исторические счеты». Добавьте к этому принятый литовскими властями черный список из 49 россиян, обвиненных в нарушении прав человека, коррупции и отмывании денег, основанный на американском Акте Магнитского 2012 года (согласно этому закону, заподозренным в нарушении прав человека российским чиновникам запрещен въезд в США; как в Америке, так и за ее пределами двусмысленное отношение Трампа к закону толкуется как признак его взглядов на Россию). В данном контексте пьеса свидетельствует о том, что трудно понять живущим за пределами России: для различных взглядов и совместной работы больше возможностей, чем мы думаем. Само собой, маловероятно то, что в Москве прямо сейчас будет поставлен спектакль о независимости Украины (он стал бы по меньшей мере финансовым самоубийством — примерно как постановка против Брекзита вне Лондона). Однако постановка противоречивой, сложной и затрагивающей политику пьесы? Оказалось, что это не такое табу, как вы могли бы себе представить. Не то чтобы московская сцена была платформой для протеста, однако она не пресмыкается перед властями. Регулярно ставятся спектакли Майкла Фрейна и Тома Стоппарда. Среди нынешних московских спектаклей — мюзикл «Гордость и Предубеждения»; политическая сатира на основе «Братьев Карамазовых»; и сценическая версия «Мужей и жен» Вуди Аллена. Все они показываются в Московском Художественном театре. В Сатириконе ставят «Отелло»; российскую интерпретацию «Пигмалиона» под (весьма забавным) названием «Лондон Шоу»; и адаптацию «Записок из подполья» Константина Райкина, сына великого советского театрального директора Аркадия Райкина. Да, существует акцент на переосмысливании прошлого. Однако есть место также и для противоречивых предположений о будущем. В 2016 тот же Константин Райкин зачитал для правозащитной организации PEN America бескомпромиссную речь, в которой осудил «чудовищные нападки на художественную свободу», с которыми сталкиваются россияне. Можно озвучивать подобное мнение, и при этом продолжать ставить спектакли. Однако существуют и свои «но». Некоторые считают, что премьера «Нуреева» в Большом театре была отложена в связи с законом 2013, запрещающим «пропаганду гомосексуализма» (в спектакле не стали скрывать известные детали биографии Нуреева, включая его ориентацию, а также спровоцировали небольшой скандал, продемонстрировав огромную фронтальную фотографию танцора за авторством Ричарда Аведона на целых — боже мой — несколько секунд). В прошлом месяце культурный критик Юрий Сапрыкин писал в The Moscow Times, где отметил, что «культурные деятели чувствуют необходимость в самоцензуре» и сослался на «новый конфликт между российским государством и творческими элитами». Законы смутны, добавил он; а вот наказание за их нарушение — нет. Драматург Валерий Печейкин — один из немногих, кто публично высказал мнение, что арест Серебренникова связан не с финансовыми нарушениями, а с контролем над творчеством: «С нашей точки зрения вещи выглядят совсем иначе». Он сказал, что Серебренников — один из немногих директоров, готовых ставить «свежие, независимые, терпимые работы», отражающие «полный спектр человеческой сексуальности». На премьере «Нуреева» в декабре среди зрителей присутствовал еще один человек в черных очках, который напоминал о трудностях искусства в России: Сергей Филин, бывший директор Большого театра, подвергшийся в 2013 году кислотной атаке, навсегда повредившей его зрение. На спектакле собралась вся культурная и политическая элита Москвы, проводившая его пятнадцатиминутными аплодисментами. Путин, однако, отсутствовал. Кажется, он не является поклонником театра. При работе в подобной среде требуется определенная степень самоцензуры. Я спросил об этом у Сергее Островского, адвоката, ярого театрала и одного из руководителей Пушкинского Дома, центра русской культуры в Лондоне. Он согласен, что несмотря на отдельные исключения московская театральная сцена старается не раскачивать лодку. Театр не считает политические вызовы своей задачей: он стремится ставить спектакли, которые нравятся зрителям. Это подразумевает отсутствие слишком спорных мест. «Да, это можно назвать самоцензурой или конфликтом интересов, — говорит Островский. — Даже либеральные театры в значительной степени финансируются государством. Есть также множество шумных и агрессивных движений (религиозных, политических и т.д.), которые считают театр достаточно значимым, чтобы направить против него свой гнев». Исполнители ролей «Улыбнись нам, Господи!» спокойно избегают все этих трудностей, демонстрируя впечатляющий талант к юмору, наслаждаясь вниманием аудитории и воплощая миссию театра Вахтангова: «Работать со сложными моральными вопросами» и «пробуждать теплые человеческие чувства среди зрителей». Актер и художественный руководитель Евгений Вахтангов, основавший театр в 1920-м, был бы горд. Его девиз? «Качество, которое следует развивать актеру — смелость». В эти трудные времена он может оказаться уместен.