Три в одном: новые балеты в Музыкальном театре

В программу вечера Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко вошло возобновление "Призрачного бала" и две российские премьеры – "Одинокий Джордж" и "Минус 16".

Совершенно разные по языку танца, эти одноактные постановки – плод художественной политики руководителя балета МАМТа Лорана Илера. Бывший премьер Парижской оперы прививает труппе вкус и умение работать с разными танцевальными техниками и стилями.

"Призрачный бал" Дмитрия Брянцева – давний хит театра, после премьеры в 1995 году отмеченный и публикой, и критикой. Спектакль стал неожиданностью: Брянцев (тогда глава балета МАМТа) ранее предпочитал так или иначе "отанцовывать" сюжеты. И вдруг поставил так называемый "бессюжетный" балет. Хотя и сделанный по заветам великого хореографа Джорджа Баланчина, сказавшего, что, если на сцене мужчина и женщина - это уже сюжет. В "Бале" таких сюжетов (т. е. танцующих пар) - пять. Их взаимодействие образует "мета-сюжет", в котором, под музыку Шопена и колыханье тюлевых занавесок на заднике, решаются сразу несколько художественных и эмоциональных задач.

Чтобы оттенить главную тему - "мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает" - сценограф и художник по костюмам Владимир Арефьев нарядил безымянных персонажей балета в платья и рубашки разных цветов, у каждой пары – цвет свой. И когда мы видим, как сиреневое разлучается с сиреневым, а желтое с желтым, чтобы прильнуть к розовому, голубому или зеленому, нам ясно , что разлука началась, и длится, а встреча двух половинок целого – будет ли она вообще? Пластическое томление и акробатика, слитые Брянцевым в единый поток, бросают танец в плавание по эмоциям, давая участникам влечение друг к другу и сумятицу неопределенности. А также - печаль и восторг, и всё, что лежит между этими полярными чувствами. Многозначность неоклассических па - прекрасная возможность с таким диапазоном поработать. А связки между дуэтами решены с помощью шопеновских мазурок, собирающих персонажей вместе.

© Карина Житкова

Есть еще один слой восприятия, связанный с историей балета. Ключевые слова тут – "романтизм "Жизели", "Михаил Фокин и его " Шопениана", "неоклассика Роббинса". Когда современный артист и внутри романтизма - и одновременно снаружи, как бы вспоминая о нем. И играя со стилем. Плюс обморочные падения дамы на руки партнера (привет "Даме с камелиями" Ноймайера) и поддержки разного рода, придающие бесплотной элегии возвышенную (иной раз в прямом смысле) чувственность и вкус телесности.

Если бы танцовщики МАМТа больше вникали в детали, лучше слушали музыку (оркестр под управлением Феликса Коробова) и больше обращали внимания на работу корпуса (что необходимо всегда, а тем более - в неоромантике) – было бы совсем прекрасно. Но пока они танцуют слишком сухо и формально, с какой-то отстраненной "любезностью". Просто проговаривая текст. Без подразумеваемой предложенными хореографическими обстоятельствами, эмоциональной "дымки". Лишь Оксана Кардаш, с ее врожденной музыкальностью, показала пример, как нужно исполнять "Призрачный бал".

Марко Гёке и его балет "Одинокий Джордж" - совсем другая история, если взять пластический визуальный ряд, но почти та же, если рассматривать весь балетный вечер как триптих об одиночестве.

Кто такой Гёке? Хореограф из Германии, танцевал в балете Оперы Берлина, там начал ставить. Был назначен штатным хореографом Штутгартского балета. Ставил для знаменитого Нидерландского театра танца и прочих европейских компаний. "Одинокий Джордж" был впервые представлен в мае 2015 г. в Дуйсбурге балетной труппой Немецкой оперы на Рейне. В постановке звучит трагический Шостакович, его Восьмой струнный квартет в переложении Рудольфа Баршая для камерного оркестра. Название балета - "Одинокий Джордж" - связано с нешуточной драмой. Так звали черепаху, которая жила на Галапагосских островах и была последним представителем своего вида. Шесть лет назад Джордж умер в одиночестве.

© Карина Житкова

Но хореограф не ставил себе задачу сделать спектакль о животных или о необходимости беречь природу. Он использовал сюжет о Джордже для балета о человеке. "Одиночество – основная человеческая трагедия, и ее можно осознать и прожить в выразительном танце. Я чувствую, что тело – это тюрьма: неспособность выйти из наших тел – та отправная точка, с которой начинается отчаяние в моих движениях". Гёке, сказавший это, намеревался рассказать нам о нашей уязвимости. Со своей фирменной пластикой, похожей на гимнастику для суставов. Когда главное внимание сосредоточено на движениях рук, кистей и локтей, работающих как поршни и как "сверла" пространства. А ноги, голова и корпус асинхронны по амплитуде "невзаимных" движений и по отношению к музыке. Всё это направлено на создание "тюремности". Правда, выбор музыки Гёке, кажется, подвел. Мощь Шостаковича так велика, так "космична", так исчерпывающе выразительна, что однообразно-нервные подергивания тел ничего к ней не добавляют. Тела кажутся совсем необязательными. И, страшно вымолвить, не особо нужными. Хотя исполнители добросовестно выучили все движения, вплоть до трепетаний пальцев. И так же добросовестно их исполнили.

Охад Нахарин дал театру одну из версий своего давнего балета "Минус 16". Это, как поясняют в театре, некая базовая модель, в которой могут быть изменения и прибавления. Ведь израильский хореограф с мировой репутацией, почти уже в статусе "живого классика", любит делать миксты своих прежних работ. Этот балет - не исключение. Все, что публика увидела на московской премьере, такой коллаж разноплановых номеров, есть не только в старом "Минусе", но было и в постановках "Анафаза" и "Дека Данс", ранее привозимых в Россию на гастроли труппой Нахарина "Батшева". Главное тут – отвязный, веселый драйв, с атмосферой дискотеки, в которую заманивают зрителей, причем буквально, вытаскивая народ на сцену, где совместный пляс вместе с профессионалами стопроцентно обеспечивает спектаклю успех. И как ему не быть, если в зал спускаются танцовщики и, беря людей за руки, приглашают всех, кто попадется, двигаться вместе с ними, под хохот и аплодисменты прочей публики? А из задних рядов кричат "мы вам завидуем".

© Карина Житкова

Есть и прочие притягательные (читай - зрелищные) вещи. Например, начало, еще в антракте, когда публика возвращается в зал, чтобы рассаживаться под вихляния кудрявого мальчика в черном пиджаке. Или слегка эротический дуэт на музыку Вивальди, со сладчайшим пением контртенора. И хит программы - последовательный вихрь, да что там вихрь, просто цунами, когда артисты сидят полукругом на стульях, но при этом, вскакивая, резко двигаются, по очереди, с минимальной амплитудой колебаний, создавая энергетическую цепь. Копящаяся сила при этом раз за разом сбрасывает последнего в ряду на пол. И все это под религиозные еврейские песнопения в рок-обработке. И со сбрасыванием с себя одежды. Тут, правда, по радио произносятся слова об "иллюзии власти", "усталости и изяществе" и "панике, скрытой за смехом", но слова в танце не главное.

Учитывая, что Нахарин и его ассистенты учили труппу своему ноу-хау- импровизационной танцевальной технике "гага"( она велит телу вслушиваться в самого себя и тем раскрепощаться) - эта работа безусловно, полезна труппе, как новый опыт. Да и публике, отвыкающей от сценической буквальности, тоже. "Движение", говорит хореограф, не есть рассказ о чем-то. Оно "как аромат свежего воздуха. Оно не символизирует. Вы чувствуете напряжение, порядок, ткань, силу, преувеличение или ослабление, энергию, неуловимость, взрыв". Судя по улыбкам на лицах зрителей, они почувствовали.