"Два веронца" в РАМТе

Когда начинающий драматург сочинял своих "Двух веронцев", ему не было еще и тридцати. Что в юности для нас важней всего? Любовь. И её неизменные спутники – Верность и Предательство. А поскольку юность ни в чем не знает меры, то страсти в пьесе перехлёстывают через край. Собственно – на сцене тоже. Хотя на самом деле сцены никакой нет. Режиссёр Михаил Станкевич, по-видимому, унаследовал от своего мастера – Сергея Женовача – умение обживать самое необычное пространство. Спектакль идёт буквально под самой крышей – на Маленькой сцене РАМТа). Он уместил и Верону, и Милан, куда один за другим отправляются персонажи, в узкую расщелину, шириной не более двух метров, стиснутую между стеной и первым рядом зрительских кресел. Метафора точна и узнаваема – чувствам, клокочущим в сердцах героев, тесно в подлунном мире. И этой теснине, со скоростью горного потока несётся старая как мир история о превратностях первой любви. Георгий Гайдучик (Валентин), Денис Фомин (Протей). Фото: Антон Белицкий Шуршащими "водопадами" срываются с колосников длинные свитки, исписанные каллиграфическим почерком: черная шелестящая бумага, меловые бегущие строчки – уж не рукопись ли "Двух веронцев", исчезнувшая во мгле времён, материализовалась спустя четыре с половиной столетия? Чёрно-белая сценография Алексея Вотякова более чем логична: молодость оттенков не различает, для нее существуют только "да" и "нет". Та же дискретность элегантно обыграна в костюмах персонажей – стилизованные под Ренессанс наряды дам уравновешены вполне современными одеяниями кавалеров. Эпоха – эпохой, но страсти – они ведь вне времени. Валентин (Константин Юрченко аккуратно дозирует в своем персонаже честолюбие и романтичность) из родной Вероны он отправляется в Милан – делать карьеру при дворе тамошнего герцога, но влюбившись в дочку своего патрона – Сильвию, жертвует всем ради любимой девушки. Разгневанный Миланский Герцог (харизматичный и многоликий Алексей Блохин) изгоняет из своих владений наглеца, посмевшего спутать его планы относительно будущего дочери. Ей он предназначил Турио (у НиколаяУгрюмова он получается таким обаятельным простофилей) не великого ума, но весьма состоятельного синьора. Но решительная красавица (Дарья Рощина собирает в своей героине всех будущих шекспировских гордячек) сбегает из-под бдительного родительского ока и получает в награду верное сердце любимого. Дарья Рощина (Лючетта). Фото: Антон Белицкий Второй красавице – Джулии – с избранником везёт гораздо меньше. Марианне Ильиной удаётся передать двойственность характера своей героини – хрупкая и робкая, она в решающий миг способна на отчаянные поступки. Шекспир редко давал персонажам говорящие имена, но тут от правила отступил: протеем звалось античное божество, умеющее менять свой облик в зависимости от обстоятельств. Протей готов был умереть у ног возлюбленной, но повинуясь приказу отца, отправился в Милан в поисках герцогских милостей и влюбился… в Сильвию, зная о чувствах, которые питает к ней его друг Валентин. Перед Денисом Фоминым стоит нелёгкая задача сыграть предателя, но … не злодея. Пока господа витают среди романтических грёз, слуги (а в данном случае ещё и их миляги собаки – Георгий Гайдучик и Николай Угрюмов), как это всегда происходит у Шекспира, двумя ногами стоят на земле. Как расторопна и мила Лючетта (Дарья Бранкевич), как хозяйственно-растяпист Спид (Владимир Зомерфельд). Но высший пилотаж старинного искусства интермедии демонстрирует Сергей Печёнкин в роли Ланса, сконцентрировав в этом пройдохе весь запас солёного шекспировского юмора. Сцена из спектакля. Фото: Антон Белицкий. Говорить смеясь о важном – это Великий Бард умел превосходно. А потому молодому поколению рамтовцев есть о чем поговорить со своими зрителями-сверстниками. После премьеры Ревизор.ru задал несколько вопросов режиссёру спектакля Михаилу Станкевичу. Почему Вы выбрали именно "Двух веронцев" - не самую известную шекспировскую пьесу? Хотелось взять что-то острое и дерзкое, романтическое и смешное. Легкое, но с глубоким смыслом. "Два веронца" – идеальный вариант. Здесь смешаны разные жанры и эклектичность самой пьесы давало свободу и раскованность в работе над спектаклем. Казалось, что через этот материал можно и нужно в наше время говорить о прощении (воплощённом в Валентине) и раскаянии (которое оказалось доступно Протею) и это будет близко зрителям, пришедшим к нам. И сама пьеса и решение спектакля – вызов актёрам и режиссёру: нет декораций, почти нет реквизита, есть только актёры и игровые ситуации. Алексей Блохин (Герцог Миланский), Денис Фомин (Протей). Фото: Антон Белицкий. Эту пьесу считают далекой от совершенства. Или некоторая рваность и нелогичность этой пьесы как раз вполне в духе нашего времени? Рваность или, иными словами, монтажность – это вообще, по-моему, стиль Шекспира. Я второй раз работаю с наследием этого гения (первый раз была "Двенадцатая ночь" в Табакерке) и, кажется, что его драматургия замешана на пении ангелов, музыке хрустальных сфер и страстях человека, похоти, и самых мрачных мыслях и чувствах. Это современно всегда. Маленькая сцена РАМТа – трансформер, здесь можно устроить более просторное игровое пространство, а у Вас актёры как по канату ходят! В пьесе много очень напряжённых драматичных сцен, где всё строится на игре артистов. Мне хотелось, чтобы зрители могли уловить дуновения мыслей актёров, поэтому мы максимально близко всех устроили. Вовлечение в действие зрителей было изначальным режиссёрским замыслом? Нет, идея родилась уже в ходе репетиций. Нам показалось, что шутовская, площадная энергия феноменального артиста Сергея Печенкина, который играет слугу Ланса, должна заражать зал с помощью разнообразных приёмов, один из которых и заключается в "прямом контакте" со зрителями. Сцена из спектакля. Фото: Антон Белицкий Финал пьесы Вам не кажется странным? Даже учитывая предпринятую Вами попытку как-то поиграть с наиболее вероятным с точки зрения здравого смысла финалом, зритель остается в растерянности. Человек предает и любимую, и друга, а те, как ни в чем не бывало, его прощают, поверив всего-навсего словам. Финал странен с точки зрения нашего современного "толстокожего" человека, которого ничем не пробить. Он привык чуть не каждый день видеть в новостях трупы, обстрелы, кровь, раненых детей и сердце его надежно защищено от таких "опасных болезней" как сострадание, нежность, преданность, раскаяние... В каком-то смысле "Два веронца" – хорошая проверка на чуткость. Мы пытаемся делать всё, для того чтобы раскачать зал к финалу и сделать так, чтобы в конце спектакля их пробило на душевный отклик. Иногда это удаётся, иногда нет.