Максим Диденко: Black Russian TV — это антителевидение, подземное и адское

Модный режиссер Максим Диденко в мае выпускает две громкие премьеры. В театре имени Ермоловой он ставит сценическую версию романа Дмитрия Глуховского «Текст» и параллельно запускает интернет-проект по следам собственного прошлогоднего хита — иммерсивного спектакля «Черный русский». О том, почему это, вероятно, его последние работы в России, а также о влиянии дела «Седьмой студии» на современный театр Максим Диденко рассказал в интервью обозревателю Business FM Евгении Смурыгиной. Я вижу, что вы все время в телефоне. Это органично для современного человека? Максим Диденко: Я к телефону буквально приклеен. Это, на самом деле, ужасающая зависимость. Она и расширяет ваши возможности, и сужает, является каким-то ограничителем восприятия, некими шорами, которые ограждают зону вашего внимания границами этого экрана. А как вы познакомились с романом «Текст» Глуховского? Максим Диденко: Я слежу за рубрикой книжных новинок Галины Юзефович на «Медузе». Летом я наткнулся на обзор «Текста» Глуховского. Я даже по описанию почувствовал, что это что-то чрезвычайно интересное. Я уже на протяжении нескольких лет веду с разными кинопродюсерами разговор о том, чтобы снять дебют, полный метр. Я как-то уперся в то, что у меня совершенно нет материала, который бы подходил для кино. Театральный материал я как-то научился находить и язык для себя обнаружил, а в кино, мне казалось, нужно найти что-то чрезвычайно актуальное и свежее. В «Тексте» я это ощутил. Я тут же написал Мите (Дмитрию Глуховскому — Business FM) в Facebook. Мы не были знакомы. Он сказал, что экранизация уже забукирована, там огромная очередь из продюсеров и кинорежиссеров и, так как я дебютант и непонятно кто, я совершенно в этот список не попадаю, а если и попадаю, то стою где-то на последнем месте. И как-то так сказал: «Ну, можем обсудить театральную версию». Но он, по-моему, не отсек, кто я такой. А я, на самом деле, тоже ничего не читал у него — ни «Метро», ни «Будущее». Интерес к современной русской литературе у меня был пониженный. Я читал в основном нон-фикшн, и, в принципе, художественная литература перестала меня интересовать. Я, честно сказать, пал духом, потому что я хотел сделать кино. Стал думать, кому это предложить в театре, а параллельно — будоражить на эту тему каких-то кинолюдей, говорить: вот «Текст», прочтите, посмотрите, насколько это может быть. Нескольким людям в театре я предлагал, но это не имело никакого резонанса. С продюсером Леонидом Роберманом мы долго вели переговоры на тему материала, и мне как-то все казалось, что мы не находили точки соприкосновения. И в какой-то момент Леонид Семенович сказал: «Максим, я готов с тобой сделать все что угодно». Что, в общем, театральные продюсеры или начальники произносят редко. И когда он это сказал, я ему подсунул «Текст», будучи почти уверенным, что он скажет «нет». А он прочитал и сказал «да», что было чрезвычайно неожиданным поворотом, потому что тема достаточно резкая, несколько выбивается из тех вещей, которые он все это время делал. И мы стали искать театр, в котором можно было бы реализовать проект. Роберман пришел в театр имени Ермоловой, дал почитать роман Олегу Меньшикову. Что меня тоже удивило, ему тоже зашло, он сказал «да». И Митя позвонил мне месяца через два после моего первого письма. Он сказал: «Ой, прости. Я вообще не отсек, что ты за чувак. Очень круто. Я очень рад, что ты будешь это делать». Мы встретились, и все закрутилось довольно быстро, чему я бесконечно рад, потому что это произведение, понятно, очень сложное для постановки, но при этом невероятно актуальное и мощное. Как в театре можно реализовать то, что написал Глуховский в «Тексте»? Максим Диденко: Мне кажется, я нашел какой-то способ, но все равно до конца не уверен, что это сработает. На сцене разворачивается своего рода тотальная проекция, главный герой все время ходит с телефоном, все снимает, это транслируется онлайн. На сцене куча телефонов и некоторое количество камер. Конечно, все ужасающе тяжело. Фактически мы снимаем в прямом эфире кино и смешиваем его с некими сообщениями. На самом деле, это, что называется, каша-малаша. Технически это, пожалуй, самый сложный спектакль из всех, что я делал. «Сегодняшняя Россия — готическая, страшная, черная, злая» Еще один большой проект, «Черный русский ТВ», запускается у вас в конце мая: некое действо будут транслировать онлайн, а зрители смогут влиять на сюжет с помощью пожертвований. Максим Диденко: Это экспериментальный формат и тоже технически очень непростой. «Черный русский» отталкивался от «Дубровского» Пушкина. Здесь, судя по всему, будет совсем другая история, и вы просто используете бренд вместе с командой. По сюжету это некая пара, к которой приходят разные гости. Среди них будут Максим Виторган, Егор Корешков. Почему это называется «Черный русский»? Максим Диденко: Мне очень нравится «Черный русский». Мне кажется, что сегодняшняя Россия — готическая, страшная, черная, злая. Происходящее сейчас в интернете подтверждает мое ощущение от темного русского сознания. Поэтому мы делаем своего рода антителевидение — подземное и адское. Мы буквально деконструируем формат ТВ, пародируем контекст русского телевидения, того, что там происходит. Несмотря на то, что я телевизор не смотрю, я представляю себе, что там происходит. Ну, и черный юмор — это вещь, освобождающая (в том числе и меня самого) от страха, от амбиций, может быть, от какого-то внутреннего пафоса, от собственного статуса модного режиссера и так далее. Black Russian TV — это абсолютно независимый проект. У нас нет никакого куратора. Это группа моих друзей, единомышленников. Мы создали проект, который не обусловлен ничем, кроме нашего внутреннего стремления к свободе от страха жить в России. А у эпизодов Black Russian TV будет какая-то внутренняя драматургия? Максим Диденко: Безусловно. Валерий Печейкин (драматург, работавший с Кириллом Серебренниковым — Business FM) пишет сценарий. Там есть, конечно, какие-то зоны импровизации, но в целом это все шоу, которое сделано по сценарию. Мы пишем специальный движок, чтобы зритель мог голосовать за или против происходящего онлайн и как-то влиять на развивающиеся события. В общем, есть какие-то разработанные интерактивные механизмы взаимодействия с аудиторией. Мне было ужасно страшно делать этот проект. Чтобы его сделать, мне пришлось претерпеть некоторые внутренние метаморфозы, переустроить мой внутренний мир, системы мотивации и так далее. Все-таки театр — достаточно замкнутый мир, а интернет — абсолютно разомкнутый, абсолютно не прогнозируемая для комментариев и мнений среда. Лично мне это очень интересно, хотя я понимаю, что это может разрушающе подействовать и на мою психику, и на мою репутацию, и на мою карьеру. Но я понял, что я к этому готов, мне даже это интереснее, потому что в рамках той системы координат, которая называется «русский театр», мне стало очень скучно. Дело «Седьмой студии» завершило очень прекрасную страницу истории русского театра, и свободный современный театр стал практически вне закона, как бы противоречит каким-то установкам. Мне стало во всем этом неинтересно участвовать. Я умом понимаю, что, наверное, надо бороться, но я потерял какую-то внутреннюю мотивацию. Я больше не верю в эту систему и в зрителя, что ему в России нужен такой театр. У меня чрезвычайно мрачные ощущения. В каком-то смысле Black Russian TV — это какой-то побег. Я ничего с этим не могу поделать. Ближайшие театральные проекты я отменил, потому что понял, что просто не могу. Остался только один очень важный проект, но он не в Москве и не связан с драматическим театром. Что дальше? Каникулы? Максим Диденко: Посмотрим. Я не знаю. Есть какие-то идеи, есть проекты — просто не здесь.