Тимофей Кулябин: К Мединскому – много вопросов

33-летний Кулябин – режиссер уникальный. Три года назад его спектакль «Тангейзер» запретили в Новосибирском театре оперы и балета, а директора театра Бориса Мездрича уволили: постановка не понравилась «православным активистам». Однако Кулябина тут же позвали в Большой театр. В этом году его спектакль «Иванов» в Театре Наций с Чулпан Хаматовой, Евгением Мироновым и Лизой Боярской выдвинули на «Золотую маску-2018». цитата «Я бы Кулябина не выпускал за пределы Колымского края никуда» (Глава фракции «Единая Россия» в новосибирском парламенте Андрей Панферов) С Кехманом не хотят работать – Люди, не видевшие ваших спектаклей, думают, что Кулябин – это такой режиссер-провокатор, который норовит оскорбить чувства верующих. Вас это раздражает? – Уже нет, никак к этому не отношусь. Я эту ситуацию уже пережил и к ней не возвращаюсь ни в мыслях, ни в словах. – Но почему вы тогда, три года назад, не защищали публично Мездрича? Не пришли в Минкульт на собрание, где он был один против фанатичных обвинителей, например Чаплина и Бурляева. – Целью тех мероприятий было показательное уничтожение Мездрича. Там же не было диалога. И я не думаю, что моя защита ему бы помогла. Скорее уж, наоборот, только подкинула бы дров в топку. А с Борисом Мездричем у нас довольно приятельские отношения – были и остаются. Мы периодически общаемся, когда встречаемся в Москве. – Ну а Кехман, подсидевший Мездрича в Новосибирске? Он вас не пытался снова зазвать в театр? Он, как делец, не может не понимать, что театру нужны талантливые режиссеры. – Нет, не пытался. Он же понимает бессмысленность самой попытки. Невозможно убить моего ребенка, а потом прийти и сказать: «Ну давай, роди мне нового». Насколько я могу видеть, у Кехмана в принципе довольно большие проблемы с приглашенными режиссерами, потому что на истории с «Тангейзером» он репутацию потерял. Люди с ним просто не хотят работать. Формально он театр больше не возглавляет, но пока в Новосибирской опере действует режим Кехмана, ко мне обращаться с предложением сделать там спектакль совершенно бессмысленно. Из-за подобных сцен оперу «Тангейзер» запретили в Новосибирске, а директора театра уволили Бойкот спектаклей неосуществим – Это была тяжелая история, но, когда запретили «Тангейзера» и вас склоняли на все лады, Урин вам тут же предложил ставить в Большом театре. Это выглядело как поддержка. – На самом деле предложение поставить спектакль в Большом театре у меня было еще за год до начала репетиций «Тангейзера». В больших оперных домах контракты подписываются задолго до того, как это становится известно общественности. Года за два. Владимир Урин пригласил меня в Большой после того, как увидел на «Золотой маске» мой спектакль «Онегин» (поставлен в новосибирском театре «Красный факел». – Авт.). И к тому моменту, когда началось судебное разбирательство, мы в Большом уже сдавали декорацию к «Дону Паскуале», уже были эскизы костюмов и в общем проект был запущен. Другое дело, что Урин посчитал правильным обнародовать информацию о том, что я делаю спектакль в Большом, именно в тот момент, когда шла информационная война против «Тангейзера». И да – это было поддержкой. Это был шаг для усиления позиций театральной общественности. – Но театральная общественность не всегда, прямо скажем, выглядит могучей кучкой... – Ну, Мединского в той ситуации поддерживали разве что какие-то культурные функционеры, не имеющие отношения к театру. Зато были десятки писем в нашу поддержку – и от Волчек, и от Захарова, и от Табакова, и от СТД, от всех-всех. В театральном сообществе никто не понял решения Мединского поддержать не свободу творчества, а группу деятелей с хоругвями вместо культурных ценностей. Какими мотивами руководствуется наш министр культуры – тут много вопросов накопилось. – А вам история с «Тангейзером» не напоминает ситуацию с «Нуреевым»? Даже претензии по части постеров были и там и там. – Нет, не напоминает. Это другая история. Разговоры – одно, но формально никаких правовых претензий к «Нурееву» не было, озвученная причина переноса – неготовность спектакля. И премьера в результате состоялась, балет успешно идет в Большом. – Не идет. Его показали в декабре 2017-го, и теперь он стоит в расписании только в конце июня, то есть это самый занавес сезона. – В Большом театре большинство спектаклей идет редко и сразу серией из нескольких представлений подряд. И пока приказа о списании спектакля нет, он идет, пусть и с большими перерывами. – В ситуации с Серебренниковым и с Малобродским, который сидел в СИЗО, пока не упал с инфарктом, что могла бы сделать театральная общественность? – Сложный вопрос. Во-первых, она уже много сделала. Было огромное количество петиций и подписей – и Путину, и Бастрыкину, и в СПЧ. Была и есть большая медийная и человеческая поддержка. – И что? И ничего. – Ну слушайте, ну чего вы хотите? Они посадили человека, и их ничего не волнует. И говорить, и писать об этом можно сколько угодно, но это никак не влияет на следствие. Это не работает. Если бы был очевидный способ помочь Кириллу, Софье Апфельбаум и Алексею Малобродскому, все бы о нем давно догадались. Идея всеобщего бойкота, то есть прекращения спектаклей, неосуществима, правовые способы все уже перепробованы – так что пока нам остается принцип «вода камень точит». Евгений Миронов и Елизавета Боярская в спектакле "Иванов"// фото: Екатерина Цветкова / Global Look Press Могу поставить «Тангейзера» заново – А ваш «Тангейзер» где-то еще можно показать? Или он принадлежит Новосибирской опере? – Новосибирскому театру принадлежат носители – то есть костюмы, декорации и эскизы. Но я могу в принципе поставить его заново, если поменяю декорации и придумаю новые костюмы, даже нисколько не меняя при этом драматическую коллизию. Я бы, кстати, с удовольствием сделал его заново. – Вы недавно поставили страшный спектакль по «Колымским рассказам» Шаламова в Германии. Вы считаете, что у нас с немцами общая травма? Они поймут нашу боль от ГУЛАГа? – Этот спектакль ставился не просто в Германии, но в Мюнхене, который был когда-то самым гитлеровским городом. И под Мюнхеном находится Дахау. Он был центром всей системы нацистских лагерей. В общем, Мюнхен конкретно себе представляет, что такое лагерь, для них это не далекая какая-то Антарктида. Притом даже, что сталинский и нацистский лагерь – это разные вещи. Шаламов, величайший русский писатель XX века, не так давно заново и качественно переведен в Германии, а вот у нас, к сожалению, в школе его не учат и широкие массы его текстов не знают. И это неправильно. Потому что «Колымские рассказы» – это величайшая вещь, это большая литература. – Тимофей, режиссер – это же вроде профессия зрелых людей. Но вам 33 всего, и вы нарасхват. А Табаков звал ставить в МХТ, когда вам было только 20 с копейками. Профессия молодеет? – Молодых режиссеров очень много, просто я чуть раньше начал заниматься театром – так получилось, что поступил в ГИТИС в 16 лет, а в 19 поставил первый спектакль в Омском драматическом – прямо по-настоящему, по контракту. Потом был спектакль в Риге, потом… В общем, я довольно много за эти годы поставил. И сейчас у меня много проектов, в том числе и за рубежом. Но у меня совсем нет фетиша в смысле прославленных площадок и имен. В сентябре я выпущу горьковских «Детей солнца» в новосибирском «Красном факеле», в ноябре будет премьера по пьесе Ибсена «Нора, или Кукольный дом» в Цюрихе. А после этого – премьера «Русалки» Дворжака в Большом. * * * Материал вышел в издании «Собеседник» №20-2018 под заголовком «».