Евгений Писарев: «Влюбленный Шекспир» чуть не вылетел в трубу»

Последняя премьера сезона в Театре имени Пушкина — «Влюбленный Шекспир» Тома Стоппарда в постановке художественного руководителя театра Евгения Писарева. Недавно он оказался в центре скандала — в СМИ появились сообщения, что Писарева подозревают в растрате.Поводом по словам худрука оказался неправильно уплаченный штраф в 15 тысяч рублей. О Шекспире и театральной бухгалтерии Евгений Писарев рассказал в интервью Business FM: Ваша большая премьера под занавес сезона — «Влюбленный Шекспир». Вы думали об этом материале еще 20 лет назад, когда выходил фильм, и даже сами хотели сыграть, но пришли к этой истории только сейчас. Конечно, больше всего интересует не столько творческая сторона этого вопроса, сколько правовая. Сложно ли было договориться с правами, и долго ли занял процесс переноса этой постановки в Москву? Евгений Писарев: Действительно, я давно об этом мечтал. Но я представлял себе все гораздо проще. Мне казалось, что есть автор Том Стоппард, которого я обожаю, и к которому я всяческим образом пытался как-то подступиться, а «Влюбленный Шекспир» и вовсе лучшее, что может быть. Но оказалось, что все довольно сложно. Тому Стоппарду пьеса не принадлежит, а принадлежит компании Walt Disney. Там очень много сообладателей прав, к пьесе была прикреплена определенная музыка. Так что помимо того, что долго мы боролись за то, чтобы именно нам разрешили эту пьесу поставить, мы боролись за возможность купить ее без музыки. Потом нужно было делать оригинальный перевод. А что такое перевод «Влюбленного Шекспира»? Это значит еще перевести, с одной стороны, Стоппарда, а с другой стороны, заново перевести Шекспира, который в этом тексте представлен, в первую очередь, конечно, «Ромео и Джульеттой», но также здесь «Два веронца», и «Укрощение строптивой», и что-то из «Гамлета» и так далее. Это там один Шекспир, а у нас «Два веронца» перевела Мелкова, сонеты Шекспира — это Маршак, «Ромео и Джульетта» — Пастернак и так далее. Этот коммерческий проект мог вполне себе вылететь в трубу, потому что оплатить просто такое количество соавторов невозможно. Долго утрясали, там что-то доказывали, что-то объясняли. Все делали силами театра. Оригинальный перевод выполнила Анна Колесникова. Дальше мы его долго очень согласовывали, проверяли. Были, конечно, свои сложности перевода, потому что Стоппард часто играет со смыслами и со строчками Шекспира, а у нас это не совсем переводится, ведь Пастернак сделал великолепный перевод «Ромео и Джульетты», но он сильно отличается от оригинала и поэтому там совершенно другие метафоры, которые сложно сочетаются со Стоппардом. Мы занимались этим целый год. Это дорогостоящая постановка? Евгений Писарев: Да, конечно. Мы даже еще не подсчитали полностью все расходы. Но, наверное, это самая дорогостоящая постановка в Театре Пушкина за 8 лет моего художественного руководства. Ну, конечно, мы надеемся и на коммерческий успех, поэтому мы много потратили в этот раз на продвижение, чего не делали прежде. Так, чтобы вся Москва была увешана нашими афишами. И не нашими местными дизайнерами, а были приглашены и дизайнеры, и шрифтовики, и так далее, и так далее. А почему импортозамещение вас в данном контексте не устроило? Евгений Писарев: Все-таки этот спектакль — довольно претенциозная история. И он стал ожидаемым событием. В наш обычный репертуар он не то, чтобы не совсем вписывался, но явно был в некотором роде спецпроектом. Мы не взяли режиссуру английского спектакля, его сценографию и костюмы, мы заказали собственную музыку, и нам показалось, что имеет смысл и преподносить его чуть иначе, чем мы обычно преподносим спектакли в Театре Пушкина. Я вообще, когда пришел сюда, очень боролся за брендбук, за единый стиль и так далее, и так далее. И была довольно громкая история с ребрендингом театра, поддержанная тогдашним руководителем Департамента культуры Москвы Сергеем Капковым. Меня тогда ужасно раздражала вот эта какая-то сельскость в подаче театра Пушкина. У каждого режиссера было свое представление о прекрасном. И мне в результате удалось и Деклан Доннеллана, и Юрия Бутусова, и Сергея Землянского привести под некий единый знаменатель, единый стиль. Может быть, они и противились. Но я говорил: ну, если в «Ленкоме» есть свой шрифт или в «Современнике», или уже не говорим про МХТ, где это годами культивируется и отступить от этого нельзя. Вот я пытался с Театром Пушкина сделать то же. И сам с «Влюбленным Шекспиром» от этого отступил. Предыдущий ваш спектакль на шекспировском материале для театра Табакова, большой коммерческий хит, «Кинастон» — на ту же тему, что и «Влюбленный Шекспир». Евгений Писарев: Я, честно говоря, не думал, что «Кинастон» станет таким хитом. Мне казалось, что там есть какие-то темы, которые не для всех и в этом смысле «Влюбленный Шекспир» для более широкого зрителя. И я думал на «Кинастоне», не в обиду театру Табакова, немножко потренироваться, потому что артисты отвыкли носить исторические костюмы, кринолины, камзолы и так далее. Артисты отвыкли говорить шекспировскими текстами. Они даже когда Шекспира ставят, подминают все под какой-то полудокументальный театр с микрофонами в зубах. Я подумал, что неплохо сделать «Кинастона». И вдруг «Кинастон» стал таким хитом. Ну, не вдруг. Я, конечно, понимал, что это хороший материал и прекрасные артисты, и театр замечательный, но думал, что это разминка, а на деле это стало для меня определенным испытанием, потому что через год я выпускаю спектакль на какие-то схожие темы, какую-то схожую эпоху. Ну, пусть там различия в 60 лет, совершенно незаметные нашему зрителю, но сделать по-другому. Это было довольно сложно и я, как и Шекспир, в начале этой пьесы долго был в кризисе. Тем не менее, что-то у нас получилось. Это другой спектакль. Он с другой энергией, сыгран другими артистами с чуть другой школой. Он гораздо более жизнеутверждающий, я бы так сказал. Раз уж мы заговорили о «Табакерке». Вас называли в числе возможных преемников на пост худрука этого театра. Расскажите, пожалуйста, как было. Действительно ли вам кто-то предлагал? Что это были за разговоры? Евгений Писарев: Никаких разговоров не было. Обо всем этом я тоже узнавал из какой-то желтой прессы или из Telegram-каналов. Либо мне звонили какие-то мои товарищи и говорили: поздравляем тебя. Нет, никаких разговоров со мной ни о чем не велось. Честно говоря, я об этом и не думал. Если бы такой разговор возник, мне было бы очень трудно. Это как насильно уйти из собственной семьи, потому что я столько сил вложил в последние годы в Театр Пушкина и душой прирос к этому месту, привел сюда своих учеников. Сейчас у меня новый курс и я веду его с надеждой, что они вольются в Театр имени Пушкина. И для меня сейчас приходить в какой-то другой театр, даже такой не чужой для меня, как театр Табакова или Московский художественный театр — это, конечно, было бы большим стрессом, вообще само предложение. И я не уверен, что я бы его принял. Что касается МХАТа, тоже такие разговоры шли, но понимаете, я все-таки рад, что я руковожу театром человеческого размера, а не корпорацией со множеством сцен, цехов, ну и так далее, и так далее. В общем, дай бог здоровью Сергею Васильевичу Женовачу (новый худрук МХТ — BFM.ru), но МХАТ, в моем представлении на театр-то уже не похож. Он похож на большую корпорацию, на завод, какого-то нечеловеческого размера. Ну, это как если вас спросят: хочешь быть мэром Москвы? Нет, не хочу. А вот мэром какого-нибудь небольшого Довиля или какого-то другого небольшого прекрасного городка... когда ты понимаешь, что у тебя есть рычаги влияния. Я не потяну большой (театр — BFM.ru). Я знаю свои возможности. Что касается «Табакерки», я очень рад, что пришел Владимир Машков, я очень это поддерживаю, и дай бог, чтобы у него хватило времени и моральных сил от чего-то отказаться для того, чтобы включиться в театр Табакова. Но они там с большой надеждой относятся к этому назначению, и это правильно, это не чужой человек. Это человек, который, во-первых, ученик Табакова, ну и просто яркий режиссер, человек. Человек государственного масштаба, я бы сказал. Подводя итоги театрального сезона: он завершился практически уходом Олега Табакова, а начался с ареста Кирилла Серебренникова. Вы были среди тех, кто подписывал письма с просьбами о его освобождении из-под домашнего ареста. Вы следите за этой ситуацией? Вы можете предположить, что там случилось и почему до сих пор он остается под домашним арестом? Евгений Писарев: Я не могу ответить на этот вопрос. Это все очень печально, трагично и, конечно, эта моральная казнь человека, даже при том, что он находится не в тюремных условиях, а дома, но все равно это отлучение от работы и этот затяжной процесс, который никак не заканчивается, эти суды все перекладываются, и перекладываются даты и так далее. Когда это все произошло в августе, я был уверен, что это недоразумение, что в сентябре все закончится. Дальше, когда я задумал в декабре, вручить нашу премию Камерного театра Кириллу Серебренникову, я был уверен, что он лично ее получит. В результате это стало не вручением премии нашего театра и памяти Александра Таирова, а стало вдруг какой-то акцией поддержки. Я не против этого, но все это, конечно, очень тяжело. Единственное, что мы можем делать — говорить об этом. Есть мнение, что это надо как-то замолчать, и тихо как-то все это решится без нас, и не надо раздражать. Я уверен, что об этом надо говорить, надо, чтобы люди об этом не забывали. Потому что мне кажется, что в какой-то степени задача была, что, ну, месяц-два, и вы забудете вообще об этом человеке и о «Седьмой студии», и о том, что людей назвали практически преступниками, ничего пока не доказав. Нет, не забудем, и будем об этом говорить. И я с трудом переживаю эту ситуацию, но с удовольствием отвечаю на ваши вопросы. И я надеюсь, что все-таки этот морок когда-то закончится. А год действительно очень тяжелый. К потерям, конечно, и таким личным — к Олегу Павловичу Табакову я, безусловно, прибавил бы уход Михаила Угарова и Лены Греминой. Судьба у ТЕАТРА.DOC в последнее время и так была довольно плачевна. Но пока были живы Миша и Лена, было понятно, что они не сдадутся. Театральная общественность будет что-то делать, чтобы поддержать ТЕАТР.DOC? Евгений Писарев: Я думаю, что есть люди, которые там работали, которые работали с Леной и с Михаилом напрямую. Не знаю, я боюсь называть фамилии, Михаил Дурненков или кто-то еще, но, вероятно, это будут те, кто работал в театре непосредственно. Я всячески буду поддерживать насколько могу, и я, и Театр Пушкина — ТЕАТР.DOC. И когда у них были проблемы с помещением, мы предлагали им играть у нас в филиале. А почему они тогда не согласились? Евгений Писарев: Потому что они решили свои проблемы. Но наши двери всегда были открыты для них. С Леной мы работали в последний раз над юбилеем Камерного театра, это именно она сделала сценарий этого спектакля. Мы начали работу над пьесой об артисте Камерного театра Николае Церетелли, только пока на уровне разговоров, но все равно. В общем, конечно, печальный сезон. И вот в этот трудный сезон мы пытаемся на какой-то мажорной ноте закончить. «Влюбленный Шекспир» — это все-таки такой, мне кажется, гимн театру и актерству. Это пьеса, где помимо любовной истории показано еще и рождение профессии, рождение братства, какой-то актерской солидарности. И вообще, некоего смысла театра, превращения из какой-то любительщины, услужливой для публики, в высокое предназначение. В театр как миссию. Я бы хотела все-таки продолжить разговор о театральной бухгалтерии. Ваш театр подчиняется московскому департаменту культуры, он не в федеральном подчинении. Исходя из дела «Седьмой студии», оно научило цех тому, что нужно быть внимательнее в вопросах субсидий, получаемых от государства? Есть ли ощущение, что всегда могут подловить? Евгений Писарев: Подловить могут всегда. И если хотят, чтобы ты стал подозрительным, подозрительным становится абсолютно все. В данном случае, когда дело касается Театра Пушкина, я сам стал это усиленно контролировать, мы невероятно аккуратны и осторожны. Я не могу сказать, что это очень хорошо влияет на творчество, когда ты все время все делаешь с оглядкой. Не дай бог, что-нибудь не так, на день позже, на день раньше, на пять рублей дороже. Проверки, проверки, бесконечные проверки. Пока, слава Богу, ничего серьезного у нас не нашли. Ну, какие-то замечания всегда есть, если не по финансовой части, то по пожарной, если не по пожарной, то по какой-нибудь еще. И, в общем, это все, конечно, не добавляет радости творчества и ощущения свободы. И дело «Седьмой студии», конечно, всех заставило быть аккуратней с бюджетными деньгами. Это не большая доблесть, конечно, но на встрече с Сергеем Собяниным меня как-то похвалил мэр, что я поднял театр без единой копейки, которой город нам помог. Я говорю: «Это очень плохой пример». Писарев и без денег, и без спонсоров, и без всего сумел сделать один из самых популярных театров в Москве! Спасибо, конечно, но дальше хотелось бы все-таки какую-то поддержку иметь. С другой стороны, спим спокойно, никому ничего не должны: ни спонсорам, ни государству. Вы еще успеваете ездить в Нью-Йорк и Лондон и активно смотрите то, что там происходит на театральной сцене. Из того, что вы видели последнее, что вас впечатлило? Евгений Писарев: Я бы, конечно, очень хотел быть там чаще и смотреть не только там, а вообще по всему миру ездить. В Нью-Йорке я был прошлым летом и смотрел замечательные спектакли. До сих пор вспоминаю «День сурка» — одна из самых смешных американских комедий, которые я помню, и этот спектакль даже в чем-то переплюнул фильм. Сейчас вообще такая тенденция — ставят спектакли по сценариям к фильмам. Собственно говоря, «Влюбленный Шекспир» — это тоже изначально сценарий. Но, как правило, это опасная вещь, особенно, если дело касается культовых фильмов. Конечно, когда я приезжаю в Нью-Йорк, я в основном стараюсь смотреть музыкальные спектакли на Бродвее. Там тоже они очень разные, есть очень слабые, но почему-то пользующиеся популярностью. Так что говорить, что там все замечательно, — нет. «Войну и мир» посмотрели? («Наташа, Пьер и комета 1812» — BFM.ru) Евгений Писарев: Да, это прекрасный спектакль, но я не уверен, как бы он пошел у нас. Думаю, что какие-то защитники классики были бы недовольны. Он замечательный по режиссуре и по придумке, и музыкально сделан. Мы сейчас много играем в такие иммерсивные спектакли, но по мне так «Комета» самый убедительный, не раздражающий иммерсивный мюзикл. Почему, приходя на спектакль «Наташа, Пьер и комета» мне кажется, что я попадаю в их мир? А когда я прихожу на наши иммерсивные спектакли, мне кажется, что это лезут ко мне? Это ведь вещи совершенно разные: когда ты попадаешь в другой мир, или когда к тебе в зале пристают плохо одетые и плохо накрашенные артисты. Вы уже ставили и будете ставить в новом сезоне в Большом. Правду ли говорят, что люди, которые ставят спектакли в главном театре страны, не ограничены в средствах? Евгений Писарев: Нет, конечно, нет. «Влюбленный Шекспир» — это очень много для Театра Пушкина, что касается денег. А для Большого театра это рядовой спектакль, ниже среднего. Музыкальный театр вообще гораздо более дорогостоящий, и билеты должны стоить туда дороже, и оплачивается это лучше. Но, конечно, там тоже есть свои ограничения. Но есть разные театры. Я в Театре Станиславского работал, у меня там были одни условия. Я, приблизительно рассчитывая на то же самое, пришел в Большой театр, а мне говорят: ну зачем же вам на роли, зрителей и гостей одни и те же люди? Давайте зрители у вас будут вот эти 30 человек, а гости будут другие 30 человек. А я говорю: «А как же экономия, они же в разных актах». Мне говорят: «Ну, нет, ну зачем, не надо». Ну, может быть, им надо было занять, много народу, хор там или еще что. Я, честно говоря, в Большом театре и вообще в опере, скорее, гость, и я сильно не влезаю в экономику и вообще в существование музыкального театра, чтобы не расстраиваться, сравнивая с бюджетами московских драматических театров. Я там чувствую себя творческим человеком, который не задается вопросом, откуда берутся костюмы, декорации, кто платит этим великолепным певцам и так далее. Хоть там надо освободить мозги от этих экономических проблем.