XII Международная летняя театральная школа СТД: встречи с мастерами

Актёр театра и кино с "послужным списком", который потянет на две страницы убористого текста. Режиссёр, которому интересно работать и на телевидении, и в кинодокументалистике, и даже в опере. А, кроме того, известный сценарист и литератор. Вениамин Смехов успел не только ответить на вопросы, но и прочесть свои любимые стихи. Кем Вы себя считаете в большей степени – актёром театра или кино? Я театральный человек. Кино было сладким приложением. В театре главный человек – актёр. Каким бы талантливым ни был режиссёр, как бы умело он не выкручивал руки актёру, в театре за всё отвечает именно актёр. А в кино, как любят шутить мои коллеги, актёр роли не играет. Играют звери, дети, предметы, уличные прохожие, погода. Фото: 24smi.org Приходилось ли Вам испытывать в жизни кризисы? Кризис – дело житейское. И в моей жизни были такие, что будь я 10 тысяч раз популярнее, они всё равно никуда бы не делись. Я нередко вижу коллег, снимающихся в сериалах, и понимаю, что их миновала эта беда: никаких кризисов у них нет, нос задран, и они назначают себе бытовые условия повышенной комфортности. Зазнаются, по-русски говоря. У меня не получается зазнаться. У моего поколения с этим туго. А самый первый кризис когда грянул? После выпуска. Я окончил на "отлично" театральное училище имени Щукина, курс Владимира Этуша, на котором со мной учились мои незабываемые друзья и коллеги – Людмила Максакова, Александр Збруев, Александр Белявский Иван Бортник, Юрий Авшаров, Зиновий Высоковский. Я играл две главные роли в дипломных спектаклях. Меня приглашали сразу в три московских театра. А я, книжный человек, не хотел оставаться в Москве: начитался тогдашней новой русской прозы – Анатолий Гладилин, Василий Аксёнов, Анатолий Кузнецов – и решил ехать в провинцию. Выбрал Самару, которая тогда была Куйбышевым. И очень быстро скис. Потому что это была чистая советская театральная провинция: актёры-работяги с нищенской зарплатой и неуёмным желанием творить. За год я сыграл в девяти спектаклях, в пяти – главные роли, и ещё пять – в радиопостановках. А ещё – написал свою первую повесть. И при всём при этом считал, что приличного актёра из меня не получится. Потому что видел, как Николай Засухин играл Ричарда III. Его потом Ефремов позвал во МХАТ. В общем, после первого же сезона я попросился обратно в Москву и решил, что уйду из театра и буду заниматься журналистикой или литературой. Фото: m24.ru Но Вы же не ушли! Потому, что попал в "Таганку". Нет, это ещё не был тот театр, о котором вы столько слышали. Вернувшись в Москву, я понял, что до тех пор, пока я не смогу зарабатывать литературой, надо где-то работать, а работать я мог только актёром. Я показывался в несколько театров. Это было тяжело и унизительно. Меня никуда не брали. Наконец я добрался до театра драмы и комедии на Таганке – самый тогда захудалый: туда колхозников возили автобусами повышать культурный уровень. Этот театр родился после войны на таком послевоенном победном пафосе, а потом скис. В него меня приняли. Шел декабрь 1962 года. А через год туда пришёл тот, кто разбудил театральность в советской стране – Юрий Любимов. Условный театр, обращающийся к форме, образу, не существовал в эпоху соцреализма. Режиссёры и театроведы клали земные поклоны имени Станиславского, совершенно позабыв, что тот тоже был реформатором искусства. А Юрий Петрович взялся обновлять язык устаревшего театра. Фоменко, Додин, Брусникин, Рыжаков, Серебренников, Диденко – я нарочно называю самых разных по стилю режиссёров – любой из них вам скажет, что без Таганки их бы не было. Сегодня нет театра, который не пользовался бы любимовскими "ключами" к спектаклю – музыкой, танцем, пластикой, психологизмом. У нас отменялся занавес, грим, пыльные бессмысленные фальшивые декорации. Каждый спектакль искался как новый жанр, и каждый раз зрители удивлялись, открывая для себя что-то совершенно непривычное. А что тогда публика считала для себя непривычным? Быть равноправным партнёром артистов. Самый трудный, самый любимый мой спектакль – "Час пик". Когда мне хотят сделать приятное, говорят, что в детстве смотрели "Трёх мушкетёров" или слушали мою пластинку "Али-баба и сорок разбойников". Конечно, мне лестно, но по-настоящему приятно, когда говорят, что видели "Час пик", пусть и в записи. Однажды на этом спектакле побывал Смоктуновский – актёр № 1 того времени. Он сидел на директорских местах, близко от сцены. После спектакля мы пошли обмывать это событие, и он мне сказал: "Ты знаешь, я ведь чуть не сошёл с ума в одном месте. Мне стало страшно за тебя – ты смотрел прямо на меня. И как смотрел! Ты меня видел!". Я удивился: "Конечно, видел! Как же иначе?!" Диалог с залом тогда – да и сегодня это не редкость – актёры ведут поверх голов. А на Таганке всегда так были проработаны отношения персонажей, что актёрам было необходимо видеть глаза зрителей. Кадр из фильма "Три мушкетёра". Фото: yablor.ru Как Вам удалось стать артистом Любимова, он же наверняка многих уволил? Юрий Петрович действительно многих освободил от работы, а в то время это было не так-то просто, ведь существовали профсоюзы, социальная ответственность государства. Никого не выбросили на улицу, ни один из ушедших актёров не пострадал. Вы сейчас скажете, что тогда было лучше. Нет. Сейчас человек свободен – можно менять институты, профессии, испытывать свои таланты, строить арт-бизнес. Есть свобода самоопределения. А мне, чтобы уйти из Самары, понадобилась добрая воля главного режиссёра: я обязан был три года там отработать. В "Добром человеке из Сезуана" у меня была неплохая роль, но я понимал, что так, как Золотухин играет Водоноса мне никогда не сыграть. Потом я понял, что и слава Богу, что я не Золотухин, но это произошло много позже. А тогда на меня навалился второй кризис. И как Вы его преодолели? Знаете, жизнь интересно анализировать с точки зрения парадоксов и совпадений. Неожиданно Любимов сказал, что мы будем своими силами делать спектакль по стихам Вознесенского. Вознесенского! На которого Хрущёв орал: "Вон из Советского Союза!" На встрече с творческой интеллигенцией, которую в Кремле устроили в 1963 году, поэт вышел на трибуну, чтобы рассказать о молодой поэзии, и начал свое выступление со слов: "Я не член партии. Как и Маяковский". И тут на него затопал Хрущёв. Вот теперь судите о том, каким был Любимов. Тот мой кризис кончился быстро, потому что я был болен стихами. Я ещё в училище наглотался стихов наших молодых поэтов – Вознесенский и Евтушенко были нашими кумирами. А на Таганке оба они были членами худсовета, и мы с ними были на ты. Спектакль мы назвали так же, как первый сборник Андрея – "Антимиры". Из кризиса я вышел совершенно счастливым. Демидова, Высоцкий, Золотухин, Хмельницкий – мы репетировали с утра до вечера. При том, что играли 30 спектаклей в месяц. Успех "Антимиров" объяснялся просто – именно этого так не хватало в советской театральной жизни. Всё самое великое для театра писалось стихами – Шекспир, Шиллер, Мюссе, Грибоедов, Пушкин. И Любимов сказал, что язык презренной прозы отменяется. Так началась целая череда его поэтических спектаклей. Фото: m.gazeta.ru Если всё самое важное определяется стихами, то каким бы стихотворением Вы описали сегодняшнюю театральную или даже вообще культурную жизнь России? Это стихотворение – универсально. Для любого времени. Вы знаете, что когда Пастернаку присудили Нобелевскую премию за роман "Доктор Живаго", Союз писателей принял абсолютно позорное решение исключить Бориса Леонидовича – за предательство, за то, что он написал такое мерзкое, вредоносное для советского человека произведение. Через два года его не стало. В этом романе есть очень важное стихотворение. Когда-то Любимов смог отвоевать его у цензуры, ведь оно было запрещено, как и сам роман. Юрия Петровича всегда ненавидели чиновники – он как-то умел добиваться своего, не скрывая своего презрения к ним. Это стихотворение он включит в свой спектакль "Гамлет". Начинался он тем, что Высоцкий шёл с гитарой через зал к сцене, неся клинок, как крест. Шёл и говорил: Гул затих. Я вышел на подмостки. Прислонясь к дверному косяку, Я ловлю в далеком отголоске, Что случится на моем веку... Вы дружили с Высоцким? Об этом говорить и просто, и сложно. Когда пройдёт время и нас всех забудут, Таганка останется в истории тремя именами – Любимов, Боровский и Высоцкий. Так получилось. К 80-летию Володи вышла моя книжка "Здравствуй, однако". Мы шестнадцать лет работали на одной сцене, долго сидели в одной гримёрке. Пережили немало событий, которые нас объединяли. Он был уникальным человеком – актёром, поэтом, композитором. Но ни в Союзе писателей он не состоял, ни в Союзе композиторов, хотя его песни любила вся страна, и стихи его люди от руки переписывали, потому, что их не печатали. Но вот что удивительно, даже в родном театре Володю не воспринимали как поэта, только как исполнителя своих песен. О Вселенной нельзя рассказать в двух словах. Если действительно интересно – откроете книжку и прочтёте. С Владимиром Высоцким. Фото: m.ru.sputnik.kg Как Вы считаете, каким должен быть сегодняшний театр? За два года до смерти Булата Шалвовича Окуджавы мы в Переделкине записывали одну из моих тепепередач о "Таганке". Я был уверен, что он обожает все наши спектакли, а выяснилось – ничего подобного: "Были такие, что меня очень трогали – "Зори здесь тихие", "Дом на набережной", - сказал мне Булапт Шалвович, – а были и такие что оставляли спокойным. Я любил "Современник". Но ты не обижайся – ваш театр был лучше всех, потому что это был не театр, а клуб порядочных людей". Вот театр должен быть клубом порядочных людей. За что Вам бывает стыдно? Мне стыдно за бесстыдство сильных и богатых. За то, что очень на многих укор "Как вам не стыдно" уже не действует. Надеюсь, что ситуация всё-таки начнёт меняться к лучшему. Страна наша много раз доказывала: режим страха, который был придуман Лениным и внедрён Сталиным, не вечен. Часто говорят, что декабристы вышли на Сенатскую площадь потому, что это было непоротое поколение. Вот мои внуки – старшему 31, среднему 18 и младшему 10 – доказывают, что у нас с вами всё будет в порядке. Фото: m24.ru Почему Вы отказались от звания Народного артиста? Когда случилась перестройка, было стыдно, что эти цацки давали за лизоблюдство и подхалимаж перед руководящими органами. Все же знали – кто достоин, а кто нет. Когда в интернете написали что я народный, я отшутился: "В интернете сидит народ, а не наградные комитеты". А что касается званий вообще, то мне очень нравится фраза из Экклезиаста – "Доброе имя дороже звонкой масти".