Ян Визинберг: «Мне хочется думать, что у нас получилось застывшее кино про Высоцкого»
Татьяна Сохарева: Правильно ли я понимаю, что выставка, посвященная Высоцкому, — это часть серийного проекта? Почему в качестве героя вы выбрали именно Высоцкого? Ян Визинберг: Да, будет серия выставок о евреях, которые повлияли на мировую литературу, искусство и культуру в целом. Она открывается нашим проектом. Мы делаем часть, посвященную Высоцкому, потому что мы любим Высоцкого. Я считаю его абсолютно уникальным героем советской истории, значение которого нам всем еще предстоит осмыслить. Т.С.: Творчество Высоцкого сложно расчленить на составляющие. Почему вы решили сконцентрироваться только на авторской песне, обойдя вниманием, например, его работы в театре и кино? Я.В.: Мы изначально не стремились охватить всё, у нас была совершенно иная цель. Единственная наша уступка биографическому подходу — вводная информация в самом начале, нужная на случай, если к нам придут люди, которые вообще ничего не знают про Высоцкого. Сама же выставка сделана по мотивам его песен. У нас подобралась команда из мира кино, поэтому нам хотелось перенести поэзию Высоцкого в трехмерное пространство — визуализировать его песни, погрузить зрителя в созданные им миры. У него довольно много циклов, посвященных одной и той же теме, — есть блатной цикл, есть цикл про психушку… Именно от них мы и отталкивались, а все остальное осталось за скобками. Фрагмент экспозиции выставки «Коридоры. Семь миров Высоцкого». Courtesy пресс-служба Еврейского музея и центра толерантности Т.С.: В анонсе выставки говорится о «принципиально новом взгляде на творчество Высоцкого». В чем заключается его новизна? Я.В.: Я бы говорил не столько о новизне, сколько о персональном подходе. Это наш взгляд на творчество Высоцкого. Мы рассказываем о том, что нам самим кажется интересным, поэтому мы, разумеется, не можем охватить все его песни — он написал более их пятисот. Мы не трогаем тему любви, горы и спорт. Композиционно выставка организована вокруг семи миров Высоцкого, то есть семи тем, которые, как нам кажется, тесно связаны со всем его творчеством и судьбой. Отталкиваясь от них, мы пытаемся найти язык, который помог бы нам выстроить историю Высоцкого по законам драматургии — не просто выставить какие-то артефакты, а рассказать о его песнях, заставить зрителя задуматься о них. Т.С.: Какие темы вы затрагиваете? Каким образом укладываете их в единое повествование? Я.В.: Первым делом вы попадаете в московскую коммуналку. Высоцкий, как известно, родился в коммуналке на 1-й Мещанской. У него мало биографических песен, чуть ли не единственная называется «Баллада о детстве». В ней как раз и рассказывается о доме, в котором он родился. Наша коммуналка — это, конечно, не реконструкция той самой квартиры, а собирательный образ. Вы как бы входите в застывший кинокадр, где встречаетесь с героями Высоцкого, с образами, им созданными. Каждый зал сопровождает одна песня — та, которую мы считаем ключевой для раскрытия темы. Выставка называется «Коридоры», и само выставочное пространство также представляет собой один длинный коридор: из коммуналки вы попадаете в тюрьму, затем в подворотню и так далее. В финале вы видите сгоревший домом (если вы пройдете по выставке, вы поймете, почему он там возникает). Причем это не какие-то намеки на то, как был устроен быт той эпохи, а настоящая иммерсивная инсталляция. Как я уже говорил, мы рассказываем историю. В музеях такого рода язык пока что не родился — они до сих пор работают с объектами или мультимедийными технологиями, которые, по сути, не привносят ничего принципиально нового. Мы же хотим нащупать экспозиционный язык, с помощью которого можно было бы рассказывать истории. То же самое уже произошло в кино: когда оно только появилось, у него не было языка. Самые первые фильмы, «Прибытие поезда», например, не имеют ничего общего с драматургией. Это визуальный аттракцион, посредством которого его создатели учились воссоздавать движение в кадре, а язык появился позднее. Фрагмент экспозиции выставки «Коридоры. Семь миров Высоцкого». Courtesy пресс-служба Еврейского музея и центра толерантности Т.С.: Сегодня многие кураторы стремятся к междисциплинарности. Изучали ли вы подобный опыт? Я.В.: Да, естественно, но для музеев это все еще очень сложная и нетривиальная задача. Нужно понимать, что музей — место интерактивное. Не в том смысле, что там можно понажимать на кнопочки, а в плане возможности принимать решения, которой нет, например, у посетителей кинотеатра. Там зритель заходит в темный зал, садится между двумя чужими людьми и подписывает негласный контракт с режиссером: «Я готов два часа своей жизни отдать создателям фильма». Дальше все решения за него принимает режиссер. Когда человек приходит в музей, он такого контракта не подписывает. Он может сам решать, в какой зал ему пойти, сколько времени провести на выставке. И пока этот интерактив не оседлан, никаких историй, о которых мы говорим, не будет. Т.С.: Насколько музеи в целом готовы к интеграции кинематографических и театральных механизмов? Что показал ваш опыт? Я.В.: Ну вы знаете, музеи все разные. У государственных институций цели несколько размыты, они произносят много красивых слов, говорят про миссию, просвещение и так далее. По большей части такие музеи довольно инертные, сонные и нединамичные. Статус хранителей древностей обязывает их быть очень серьезными и каждую выставку делать так, как они привыкли: показываем Микеланджело, если хотите покритиковать, то вот, пожалуйста, все вопросы к господину художнику. Но наш опыт показал, что есть музеи, которые понимают, что в работе над выставкой нет и не может быть правильных ответов. Есть только правильные вопросы. Этот язык еще изобретается. Фрагмент экспозиции выставки «Коридоры. Семь миров Высоцкого». Courtesy пресс-служба Еврейского музея и центра толерантности Т.С.: О Высоцком сложно размышлять в отрыве от эпохи, которая ему выпала. Вы как-нибудь работаете с историческим контекстом? Привлекаете документальные материалы? Я.В.: У нас есть несколько артефактов — его последняя гитара, например, но в целом нам хотелось отойти от биографии — ею нас регулярно бомбардируют по телевизору, а вот его поэзия до сих пор не вполне оценена. Известно, что Высоцкий очень хотел публиковаться, но его стихи не издавались при жизни. При этом он был суперзвездой уровня Элвиса Пресли, его все знали, но публикации не было. Коллеги по цеху часто относились к нему как к недопоэту, который что-то там экспрессивно орет под гитару, хотя все понимали, что он гений. Т.С.: Концептуальные выставки на литературную тему вызывают много вопросов о подходе к материалу. Не было опасений, что придут специалисты по творчеству Высоцкого и скажут, что все было не так? Вы сотрудничали с Музеем Высоцкого? Обращались за консультациями к филологам? Я.В.: Музей Высоцкого нам очень помог, но по большому счету мне не хотелось видеть никаких консультантов. Я с детства увлекался Высоцким. Мое сознание прошито его песнями. Поэтому у меня сформировалось очень личное отношение к нему. Вместе со мной над выставкой работала очень большая команда — десятки человек, среди которых постановщики, декораторы, художники по костюмам. Постановщиком у нас, например, был Андрей Понкратов, который работал над последними фильмами Звягинцева и снимал «Лето» Серебренникова. За свет отвечает Влад Опельянц, один из самых талантливых российских операторов. Мне хочется думать, что у нас получилось такое застывшее кино про Высоцкого. Т.С.: Как вы относитесь к более традиционным литературным выставкам? Насколько это жизнеспособный формат? Я.В.: Я скажу так: если меня интересует переписка Набокова, я пойду на нее посмотреть даже в том случае, если она будет выставлена под стеклом без всяких спецэффектов. Хотя даже при таком раскладе должна быть рассказана история. В Ельцин-центре, например, такая история есть, хотя на первый взгляд кажется, что экспозиция выстроена вполне традиционно — вокруг ключевых исторических событий. Тем не менее я видел людей, которые плачут в последнем зале, когда Ельцин говорит: «Я устал, я ухожу». Это происходит потому, что они вместе с главным героем прошли через все перипетии, о которых рассказывает экспозиция.
