Джоанна Стингрей о Цое, Гребенщикове и Ленинграде 1980-х
В 1984 году американская певица Джоанна Стингрей впервые приехала в СССР. Она была приятно удивлена: жизнь в стране за «железным занавесом» оказалась лёгкой и интересной, а люди — свободными и вдохновлёнными. С тех пор Стингрей возвращалась в Союз множество раз и даже связала жизнь с этой страной: сначала вышла замуж за гитариста группы «Кино» Юрия Каспаряна, а после разрыва с ним — за барабанщика группы «Центр» Александра Васильева. А близкими друзьями американской певицы стали звёзды ленинградской рок-сцены 80-х Виктор Цой, Борис Гребенщиков, Сергей Курёхин и многие другие. В интервью RT Джоанна Стингрей рассказала о дорогих ей русских людях и своём понимании той эпохи. — Ваша история — очень интересная, необычная и в какой-то степени романтичная. Вы приехали в Советский союз всего на одну неделю, позвонили на домашний телефон одному из наших известнейших рок-музыкантов Борису Гребенщикову, и он познакомил вас с ленинградской жизнью. Именно так всё и началось? — Именно так всё и началось. Старшая сестра моей подруги была замужем за советским эмигрантом. И когда он узнал, что я, рок-музыкант из Лос-Анджелеса, собираюсь поехать в СССР, он сказал, что мне нужно позвонить Борису Гребенщикову — самому известному андерграундному рок-музыканту в СССР, вроде советского Боба Дилана. Я не поверила, что в СССР есть хоть какой-то рок, но подумала «ну что ж, встречусь с ним, наверняка, это будет здорово для него, я же рок-музыкант из Америки!». Мы встретились. Мы были на квартире у Всеволода Гаккеля. Я сыграла пару песен с мини-альбома, который тогда выпустила в США. Борис сказал, что они очень крутые, они были немного в стиле панк, что ему понравилось. Я была польщена. Потом я спросила: «А можно послушать что-то из вашей музыки?». Мы включили магнитофон, я надела наушники и начала слушать одну из его песен, которая называлась «Сегодня ночью». Это гениальная песня, она так запала мне в душу, так впечатлила, что я просто обмякла. В тот момент я осознала, что я, несмышлёная наивная девчонка из Лос-Анджелеса, нахожусь рядом с действительно важным человеком, что он настоящий рок-музыкант. И этот момент изменил всю мою жизнь. — Тогда вы, 24-летняя американская студентка, находились в советском городе... это уже своего рода оскюморон. И ещё интереснее то, что в Союзе появился свободный по духу Ленинградский рок-клуб. Как вы объясните этот феномен? — Знаете, это действительно невероятно. Когда мы приехали, то провели несколько дней в Москве. Там мы никого не знали, поэтому отправились на обычную групповую экскурсию. Мы осматривались, и, хотя попадались разные интересные места, например, Собор Василия Блаженного, всё выглядело очень неприветливо: хмурые люди, одетые в тёмное, спешат куда-то по улицам. Я тогда думала: «О-о-о, тут нет ничего хорошего, никогда сюда больше не вернусь!». Потом, когда я отправилась в Ленинград и познакомилась с Борисом, то поняла, что в домашней обстановке советские люди точно такие же, как и другие люди по всему миру — разносторонние, экспрессивные и творческие. Я изумилась, когда познакомилась с творческим и музыкальным сообществом Ленинграда, ведь никто в Америке и подумать не мог, что такое могло здесь происходить — в то время Советский союз наводил на американцев такой ужас! Тогда у меня открылись глаза, и я решила, что нужно привезти фотографии, музыку и видео этих музыкальных групп в США, чтобы открыть глаза всем американцам. Ведь мы совсем ничего не знали о происходящем в СССР. — Как советские рок-музыканты встретили вас и отреагировали на ваш интерес к ним? — Борис встречался с иностранцами и раньше, но я отличалась от его предыдущих знакомых. Познакомившись с Борисом во время той первой поездки и увлёкшись тем, что он делает, я сказала: «Я приеду снова. Что я могу сделать? Может, привезти какое-то оборудование?» Наверное, он и Сева подумали тогда: «Она только говорит, что вернётся, а на самом деле это вряд ли произойдет». Полагаю, многие иностранцы до меня обещали то же самое, потому Борис и остальные были крайне удивлены, когда я действительно вернулась и продолжала возвращаться каждые три месяца. Я привозила им оборудование, и они прозвали меня «американским трактором». Думаю, они были поражены тем, как упорно я добивалась своих целей. Когда меня захватывала какая-то идея, я всегда воплощала её в жизнь. — В последние годы существования СССР Америку невероятно романтизировали. Её буквально считали «землёй свободы». Другой известный музыкант из Ленинграда, Вячеслав Бутусов, даже написал песню под названием «Гудбай, Америка», посвящённую расставанию с мечтами молодости. Вы никогда не чувствовали себя в каком-то смысле неофициальным послом из этой мифической Америки? — Любопытно то, что в большей степени это касалось не рокеров, покупавших на чёрных рынках аудиозаписи и другие западные вещи, а обычных людей, с которыми я знакомилась через музыкантов. Все они неизменно говорили: «Мы хотим жить, как американцы!» Ими владела романтическая мечта об американской свободе. Но тогда, в 80-е, я говорила им: «Вы просто не понимаете, какую цену американцы платят за свою свободу». Я объясняла, что большинство американцев берут ипотеку на дом сроком на 30 лет. По сути, это всё равно что заковать себя в кандалы, так как, чтобы тридцать лет платить по ипотеке, нужно зарабатывать деньги. Я пыталась развеять романтический взгляд на Америку, поскольку в реальности она вовсе не была такой идеальной. Да, США — прекрасная свободная страна, но мы платим за эту свободу немалую цену. Каких-то свобод в СССР, конечно, не хватало, но, поскольку на русских не лежало финансовое бремя ежемесячных крупных выплат за жильё, электричество и воду, на мой взгляд, у них оставалось больше свободного времени, чтобы заниматься творчеством. Практически все, кого я встречала в Ленинграде, были либо музыкантами, либо художниками, либо поэтами. У всех у них было время, чтобы творить. В Америке же и тогда, и даже сейчас мы зачастую настолько сконцентрированы на своей работе, которая позволяет зарабатывать деньги и оплачивать счета, что на всякие творческие хобби попросту не хватает времени. У всего в мире есть свои плюсы и минусы. Пребывание в Советском Союзе открыло мне глаза на то, что в Америке много хорошего, но много и такого, что мне хотелось бы изменить. Иногда эти две страны казались мне полными противоположностями, и я думала, что идеальная страна для жизни должна быть где-то посередине между США и Россией. — Россиянам не свойственно думать о последних годах Советского Союза в таком ключе, но мне показалось, что для вас СССР стал неким местом, где вы ощутили всю полноту жизни и почувствовали себя свободной. Так ли это? — Очень точные слова. Всё дело в правильном моменте. Перед поездкой в Советский Союз у меня как раз вышла запись в Америке, но из-за определённых проблем нам пришлось затеять тяжбу с издателем. Я тогда находилась на перепутье и не до конца понимала, что делать дальше. Я чувствовала себя немного потерянной и хотела приободриться, поэтому решила составить компанию моей сестре, которая тогда училась и захотела посетить Советский Союз. Я думала привести мысли в порядок, вернуться и разобраться с делами. Но всё повернулось иначе. То, что я увидела в Ленинграде с Борисом и все, кого я там встретила, полностью изменили мою жизнь. Можно сказать, что так сошлись звёзды. Я была ещё довольно юна и наивна, толком ничего не смыслила в жизни и не понимала себя. И вдруг оказалась в окружении настолько вдохновенных людей. Это как если бы кто-то в те далёкие восьмидесятые подружился с Бобом Диланом или Дэвидом Боуи и проводил с ними время. Для меня ленинградские творческие личности были столь же интересными фигурами, как эти знаменитые западные музыканты. Так что, мне было суждено там оказаться. — Вы отметили, что каждый свой приезд в СССР привозили с собой разнообразное музыкальное оборудование, которое в те годы в Ленинграде достать было очень сложно. Но известно, что вы также вывозили записи из Советского Союза и именно при вашем непосредственном участии в США была выпущена первая пластинка с русской рок-музыкой. Альбом вызвал определённый интерес, но так и не снискал славы. Быть может, русский рок слишком специфичное культурное явление, чтобы покорить западную аудиторию? — Если судить с точки зрения того, ради чего мы выпускали эту музыку, то успех был огромный. Когда альбом вышел, о нём очень много писали. О нём говорили повсюду! Опять же, альбом привлёк к себе столько внимания, потому что никто не подозревал, что за «железным занавесом» возможно такое. Образ музыкантов «Кино», стиль Бориса Гребенщикова, их манера исполнения… они могли посоперничать с любой американской рок-группой. Разве что песни были на русском языке. Так что альбом был у всех на устах — о нём писали в многочисленных газетах и журналах, говорили в самых разных телепередачах и утренних ток-шоу. Он был буквально повсюду. Именно с этой целью мы и выпускали альбом — чтобы показать американцам, что в России живут точно такие же люди. И с этой точки зрения, я бы сказала, мы добились успеха. По-моему, было продано где-то пятнадцать или двадцать тысяч экземпляров альбома, что, по большому счёту, не так много, но для записи, сделанной на двухдорожечный магнитофон, да ещё и на русском языке — это серьёзная цифра. Ролики показывали на MTV и других каналах, об этом писали повсюду. Так что мне казалось, что это огромный успех. И я была полностью довольна таким результатом. — Что вы думаете о современном русском роке? Смог бы он вас захватить с той же силой, будь вам сейчас 24 года? — Возможно. Но не так, как 35 лет назад. Разница в том, что сейчас, благодаря интернету, люди во всём мире друг с другом связаны. И независимо от действий наших политиков — ругаются ли они меж собой или пытаются разжечь между нами рознь — американцы и россияне могут узнать, что происходит в странах друг друга по интернету. В 80-х всё было иначе. Два месяца назад я впервые с 2004 года посетила Россию и повидалась с некоторыми своими старыми знакомыми. Я встретилась со своим первым мужем Юрием Каспаряном — мне очень нравится то, чем он сейчас занимается, в том числе его проект «Симфоническое кино». Также мне удалось пообщаться и с Борисом (Гребенщиковым. — RT). Что мне нравится в Борисе — он остался совершенно таким же, как 30 лет назад. В те времена его единственным желанием было записывать альбомы и как можно больше играть. И он совсем не изменился за это время. И вот что удивительно: когда я познакомилась с ним где-то 30 лет назад, я любила слушать, как он говорит о жизни, как он философствует. Его слова производили на меня сильное впечатление. И то же самое произошло два месяца назад с моей дочерью! Мы сидели в его квартире, он также говорил «за жизнь», и я видела, как завороженно дочь его слушала — так же, как я 30 лет назад. — Да, уж, он — человек особенный. — Это точно. Но о новых рок-группах из России я знаю очень мало. Я уехала домой в 1996 году: интернета тогда не было, я только родила, и связь с Россией и её музыкой была потеряна. И лишь несколько лет назад, когда я решила создать архив своих фотографий, контакт был восстановлен. Во время моего пребывания в России я наснимала несколько тысяч фотографий, которые хранились у меня дома в коробках. И я решила их всех отсканировать и выбросить. Во время оцифровки мне пришла идея создать вебсайт — может быть, россиянам эти фото будут интересны. Я создала свою страничку, и за первые две-три недели её посетили полмиллиона человек. Представляю, какие ностальгические чувства испытывали те, кто смотрел эти старые фотографии!.. Но в жизни, и в искусстве в частности, всё циклично. Поэтому я не вижу ничего сверхъестественного в том, что спустя 25-30 лет вновь появился интерес к тому времени. — Почему вы перестали ездить в Россию? — Уехав из России, я вернулась в Лос-Анджелес, родила дочь и посвятила всё своё время материнству. Многое изменилось… Мне посчастливилось застать в России три разных периода: коммунизм, гласность и капитализм. Коммунистическая эпоха была мне очень интересна, потому что с одной стороны страна была как бы «закрытой», но за закрытыми дверями проходили разные вечеринки и вообще много чего ещё интересного. Любимым временем для меня стала гласность. Россияне тогда, казалось, были счастливей всего — особенных перемен не произошло, просто у людей появилась возможность свободнее выражать свою точку зрения. И, наконец, капитализм в 90-х. Время это было тяжёлое, сумасшедшее, можно сказать… И когда я уехала из России, я сосредоточилась на материнстве. Поскольку интернет ещё не появился, и возможности быть друг с другом на связи, как сейчас, не существовало, ощущение было такое, что всё кончилось… Многие мои близкие друзья умерли. Среди них, разумеется, Виктор Цой. Пришло время вернуться в Лос-Анджелес. Я занималась своей жизнью, и в течение многих лет о России я думала не часто. Два-три раза в год мне звонили с просьбами дать интервью о Викторе Цое (по случаю его дня рождения или годовщины смерти), о моей жизни в России… Кое-какие связи у меня всё же сохранялись. Мне звонили некоторые мои друзья… Но, к большому сожалению, звонили они зачастую для того, чтобы сообщить о чьей-нибудь кончине. Я дрожала каждый раз когда мне звонил Саша Липницкий или Сева Гаккель, боялась, что они скажут, что ещё кто-то умер. Это было очень тяжело. Просто так бывает, что в жизни начинается новый период, потом он заканчивается, и ты двигаешься дальше. — Я думаю, многие по-прежнему находят рокерский стиль жизни очень привлекательным: ощущение свободы, спонтанность, отсутствие обязательств и обязанностей, энтузиазм… Не скучаете ли вы по всему этому? Не завидуете людям, которые по-прежнему так живут? — Да, немного завидую. У меня в Лос-Анджелесе очень хорошая жизнь. Прекрасный дом, машина, замечательная еда… Но чтобы иметь всё это я работаю на трёх работах — и не как музыкант. Зарабатывать деньги музыкой в Штатах очень сложно. Я скучаю по таким вот моментам: просыпаешься, смотришь на Юрия и говоришь: «Чем займёмся сегодня?» А он в ответ: «Не знаю, а чем ты хочешь? Пойдём, проведаем, может, того-то и того-то?». Телефона у них нет, поэтому ты просто идёшь к ним, стучишь в дверь, они тебе открывают, начинают еду какую-нибудь готовить, достают акустическую гитару, все начинают играть… Тусовка — это мир, конечно, весёлый… Тусоваться днями напролёт — весело, но мне также нравится пользоваться мозгами, работать, хорошо зарабатывать… Так что у меня здесь определённый баланс. Но порою, да, я скучаю по той свободе, которая была у меня тогда с моими друзьями. Я думаю, рок-н-рольщики по-прежнему ведут такой образ жизни, но сегодня он всё же отличается от того, что было в 1980-е. Я была частью эпохи, повторить которую, как мне кажется, нельзя. — И в России эта эпоха вызывает немало ностальгии, интереса. Как вы считаете — почему? — Я думаю, дело здесь, прежде всего, в личностях. Такие гении, как Борис Гребенщиков, Сергей Курёхин, Костя Кинчев, Виктор Цой… это просто удивительные люди, удивительные артисты. Я думаю, что во всём, что они сделали, в их музыке — несмотря на то, что они не могли на ней заработать — чувствуется что-то очень хорошее, чувствуется большая чистота. Я считаю, что людям не хватает как раз такой чистоты. Сейчас все зарабатывают на своей музыке. Действительно андеграундных групп сейчас нет, потому что в настоящее время в этом нет никакой необходимости: попытать свои силы здесь может любой. Люди же в период, о котором я говорю, были столь креативны, они так вдохновляли… Притом, что тогда они не могли выступать по телевидению, устраивать большие турне, зарабатывать на своей музыке деньги… Опять же, я думаю, дело здесь в их чистоте – как людей, и как артистов. И я тоже порой испытываю ностальгию. Мне очень повезло прожить это время в окружении этих поразительных людей. — Уверена, вы слышали о недавно вышедшем на экраны фильме Кирилла Серебренникова «Лето», посвящённом именно этому периоду зарождения советского рока. Некоторые люди, которые жили в те годы, картину раскритиковали. В связи с этим напрашивается очень интересный вопрос: если один деятель искусства снимает фильм о другом, насколько точен и скрупулёзен он должен быть в отражении деталей? — Мне сложно ответить на этот вопрос. В первую очередь потому, что этот фильм я пока не видела. Два месяца назад, когда я приезжала в Санкт-Петербург, меня не раз о нём спрашивали во время интервью. Мне даже показали небольшой фрагмент картины. Разумеется, в фильмах не все факты достоверны, но какие-то из них ложатся в основу сюжета — это обычное дело. Поскольку «Лето» я не смотрела, конкретно об этой картине ничего сказать не могу. В целом же, если по сюжету один из персонажей — человек известный, тем более, ныне уже покойный, как, скажем, Виктор Цой, думаю, важно, чтобы создатели, по меньшей мере, верно передали его характер. Если бы в киноленте по мотивам реальной жизни Виктора Цоя его изобразили бы человеком неприятным или вообще негодяем, я бы пришла в ярость. Он ведь был совсем другим — невероятно доброжелательным и искренним. Так что, на мой взгляд, при воссоздании образов известных людей важно в точности передать хотя бы сущность их характера. — Мне кажется, Цой выражал недовольство реальностью, но в тоже время ценил жизнь такой, какая она есть — эти маленькие радости. Как, по-вашему, ему удавалось одновременно и критиковать жизнь, и столь сильно её любить? — Виктор отличался от всех остальных музыкантов, с которыми я общалась. В нём было что-то особенное, но что — сказать сложно. Виктор не осознавал свою гениальность. К примеру, Сергей Курёхин в числе других музыкантов понимал, что он гений. И дело здесь было не в эгоизме — на деле так оно и было. Часть музыкантов отдавали себе в этом отчёт. В каком-то смысле в 80-х годах Борис Гребенщиков тоже понимал, что его считают неким божеством, наделённым особым талантом. Но едва ли Виктор сознавал, насколько хороши были его песни. Думаю, иногда он даже был немного застенчив. К примеру, однажды на концерте «Поп-механики», в котором одновременно выступали музыканты из разных групп, Виктор улыбнулся и подмигнул мне с другого конца сцены, словно говоря: «Джо, правда же здорово, что мы выступаем в составе «Поп-механики»?» Внутри него всегда жил мальчишка, который удивлялся тому, что выпадало на его долю. Наверное, как раз поэтому музыка Виктора находит отклик у стольких людей. Ведь писал её человек, в какой-то мере, простой. Но «простой» в хорошем смысле. И здесь я с вами соглашусь: он был счастлив и благодарен жизни. В те годы, когда мы с ним тесно общались, Виктор был весёлым и беспечным. Я ни разу не видела, чтобы он злился или всерьёз спорил о чём-то важном. Он был беззаботным и вовсю наслаждался жизнью. Мне кажется, песни у него буквально рождались сами. Не думаю, что он их писал для того, чтобы тем или иным образом повлиять на людей — он просто делился тем, что чувствовал. И вот что ещё я подметила общего в советских музыкантах, с которыми общалась в 80-х годах. Когда выходом «Красной волны» заинтересовалась пресса, в конце каждого интервью журналисты обязательно меня спрашивали: «Так значит, эти музыканты хотят переехать в Америку? Они сюда приедут?» А я отвечала: «Нет. Они очень привязаны к своей стране и к родной земле». Повторюсь, на мой взгляд, едва ли музыканты, с которыми я была знакома в 80-х, у себя на родине чувствовали себя несчастными и хотели её покинуть. Как раз наоборот, мне казалось, что их жизнь в Советском Союзе действительно была счастливой. Конечно, они были бы не прочь иметь возможность зарабатывать своим творчеством деньги, гастролировать и использовать более качественную аппаратуру. Но я никогда не замечала за ними недовольства из-за того, что они жили в Советском Союзе. Думаю, они были привязаны к своей земле и гордились своими корнями. — Считается, что Виктору Цою прекрасно удалось прочувствовать и передать в своей песне стремление советских людей к переменам. Но его самая известная композиция называется «Мы ждём перемен», а не «Мы сами несём перемены». Будто вместо того, чтобы способствовать наступлению перемен, они ждут, когда всё изменится само собой. — Прежде всего, хочу отметить, что до конца не ясно, о каких именно переменах пел Виктор. О политических ли? Предполагаю, что он мог иметь в виду чуть ли не духовные перемены. И опять же, отличительная черта музыки 80-х и творчества Бориса Гребенщикова в том, что, хотя можно читать между строк, сами стихи лишены конкретики. Никто не писал прямым текстом: «Нам не нравится правительство, Советский Союз или нынешний уклад». Музыка должна была в первую очередь разбудить людей, заставить их задуматься и вызвать у них определённые эмоции. На мой взгляд, ленинградские артисты 80-х принципиально отличаются от, скажем, Pussy Riot. Последние явно и осознанно стремятся заявить во всеуслышание, что вызывает у них недовольство, что они хотят изменить, они стремятся шокировать публику. Это совсем другое дело. Я считаю, что Виктор, Борис и Костя Кинчев писали стихи от сердца, от души. Не думаю, что они когда-либо рассуждали в духе: «Вот это мне в России не нравится. Напишу-ка я об этом песню, чтобы вдохновить людей на перемены». Сомневаюсь, что они мыслили столь конкретно. Думаю, они черпали идеи на более глубоком, духовном уровне. Я бы не назвала их пассивными. Они просто другие. В какой-то мере их песни даже более глубокие, особенно учитывая то, как им приходилось подстраиваться под советскую действительность.
