С капустой и шлюхами

Премьерные показы нового «Фальстафа» Верди в Мариинском театре совпали с фестивалем «Звезды белых ночей». Петербургский театр взялся за последнюю оперу Верди, на склоне лет написавшего искрометную комедию. Как поставили в России самую нетипичную и вульгарную оперу итальянского композитора — в материале «Ленты.ру». Опера самого известного в свое время композитора (ну если только Вагнер мог в этом потягаться с итальянцем) создана по двум пьесам: «Генрих IV» и «Виндзорские проказницы». Мэтр, которому было под восемьдесят, взял и утер нос молодым да ранним, осуществив мечту жизни — написать комическую оперу (вторую по счету в его карьере, первая — ранняя и неудачная). «После того как я убил столько героев, у меня наконец-то есть право немного посмеяться», — логика железная, правда. Вслед за многочисленными кровавыми мелодрамами типа «Силы судьбы», где слезы лились рекой, а злой рок подстерегал всех и вся, живой классик снова замахнулся на Вильяма нашего Шекспира, но на этот раз — не как на автора «Отелло» и «Макбета», а как на развлекателя английской королевы Елизаветы I, пожелавшей увидеть приключения сэра Джона Фальстафа, толстого рыцаря. Это самая нетипичная опера Верди — без увертюры (открывается занавес — и мы попадаем к пьяным посетителям трактира), почти без арий (их заменяют монологи), с оживленными диалогами-перебранками и вульгарными фразочками. Такого количества ругани в устах прежних героев Верди невозможно и представить. Как нельзя вообразить, чтобы прежние герои пели про съеденных анчоусов и алый нос алкоголика и поминали капустные кочерыжки как орудие убийства. Музыка «Фальстафа» — самый главный подарок. Она чрезвычайно живописна, полна «вкусных» деталей и пародийна одновременно: короткие интонации из Россини и Моцарта (и не только) вкраплены в насмешку Верди над собственными штампами. Когда поют про «царство своей утробы», то гудят фанфары — традиционный музыкальный признак королевских особ. Когда Фальстаф восклицает сам себе «Давай, старый Джон», оркестр уходит в торжественно-победный марш. Куски скороговорки сменяются размеренными песнями влюбленных, духовые (от валторн до фаготов) то и дело источают сарказм, а струнные нарочито сладки. Вдобавок — звукоизобразительность. Женские сплетни и мужской треп поддержаны оркестровым «щебетанием» и «гвалтом», Перед носом героя трясут мешочком с монетами, и соблазнительный звон идет из оркестровой ямы. Местами оркестр хохочет. И декоративно рыдает, изображая нечто вроде традиционного оперного «ламенто» — плача. Или еще более декоративно воспроизводит манерный старинный мадригал. Совсем смешно, когда ополоумевшему от ревности мужу мерещится рост рогов на голове, а в партитуре идет звуковое «нарастание», или когда при словах «ад семейных уз» слышны «страшные» инфернальные аккорды. Верди нарочно множит такие параллели. Любовная линия, как всегда, неподдельно лирична. Она, как густой мед, проникает по капле в историю об имитацию любви, и гротеск разбавляется негой, как виски — содовой. «Волшебная» песня о феях (хоть их для героев не существует) тоже зачаровывает. Зритель, как и Фальстаф, почти готов поверить, что радужные существа в вензелях из цветов танцуют в свете серебристой луны. Девятиголосные ансамбли, написанные Верди, так трудны для пения, что шутки в сторону. Впрочем, солисты Мариинского театра с этим справились. А дирижер Кристиан Кнапп не то чтобы потряс интерпретацией (у него все просто расставлено по местам), но певцам добротно не мешал. Итальянский режиссер Андреа Де Роза и сценограф Симоне Маннина разочаровали любителей концептов. У них совсем не «режиссерская опера». Соавторы устроили театральную игру на традиционном поворотном круге, что теперь считается почти неприличным. С одной стороны — затхлый кабак с бутылками и назойливыми шлюхами, там обитают люди социального дна, с другой — зеленая лужайка у стены усадьбы, место для прогулок «чистых» горожан. Они еще и приподняты над кабаком, проживая как бы на верхнем этаже мироздания. Будет и финальная сцена в ночном парке, когда двухэтажную металлическую этажерку покроют дубовыми листами и облепят ряжеными обывателями прикинувшимися — потехи ради — вампирами, эльфами и феями. Нарочитость «призраков» прописана в либретто, и именно поэтому тут не помешала бы пластика повыразительней, особенно в момент избиения зарвавшегося блудника. Когда в доме Форда слуги в черном расставляют ширмы, и — по приказу господ — выбрасывают Фальстафа в канаву из корзины с бельем, от господ тоже хотелось больше актерских откровений. Когда происходит действие этого «Фальстафа», сказать трудно. Иные герои одеты как персонажи сериала про Эркюля Пуаро, другие — более «старинно». Горожане, обиженные толстяком, развлекаются маскарадной местью, нацепив на себя прозрачные «крылья» и красные «очки вампиров». И бьют толпой — одного, бьют лежачего. Эти «маленькие палачи с острыми когтями». В неразберихе кружатся вороватые приятели Фальстафа: Бардольф (Василий Горшков) и Пистоль (Юрий Власов), нервный моралист Форд (Виктор Коротич), ласковые любовники Нанетта (Ольга Пудова) и Фентон (Александр Михайлов) и троица кумушек — Алиса Форд (Гелена Гаскарова), миссис Куикли (Наталья Евстафьева) и Мег Пейдж (Екатерина Крапивина). А в центре воронки — Фальстаф (Эдем Умеров) — напыщенный самодовольный циник, повеса и пьяница. Но и хитроватый простец, философствующий бродяга с сентенциями, о которых задумаешься. Он жалок и обаятелен одновременно, как толстовский Холстомер. Фальстаф схватил от жизни кусок не по зубам — и получил в зубы. Режиссер де Роза так и поставил спектакль — о мести неудачнику за нахальство. Но этого мало. Ведь опера на самом деле — история про беззастенчивых людей. С обеих сторон. Можно подчеркнуть месть виндзорских проказниц как превышение необходимой обороны. Оскорбленная добродетель распоясалась на защите устоев. Так сделал Кирилл Серебренников в своем «Фальстафе», поставленном ранее в том же Мариинском театре. Его шутники быстро вошли во вкус и отступать не намерены. А что объект шуток — загнанная дичь для охотников, так это неважно. Изначальный гнев-то был праведный! А значит, все эти честные женщины, гордящиеся своей порядочностью, и эти несгибаемые мужчины, хранители семейных ценностей, могут унижать виновного. Злоупотребляя чужим простодушием. Де Роза лишь подходит к этой грани, когда юмор перестает быть смешным и становится ужасным, и останавливается на границе, едва на нее намекнув. Его больше волнует идея «человек рожден шутом, и все в мире — шутка». Об этом поют в финальной фуге все действующие лица. Но «могучий взрыв веселья» и «сверкающий фарс» (описания оперы из программки) был больше слышен в музыке Верди, чем увиден на сцене. Разве что рассуждения Фальстафа о нравственности — «может ли честь набить вам брюхо?» — звучали злободневно.