Режиссер занят переводом фабулы романа
Валерия Брюсова на язык современного обывательского сознания – и совершенно не слышит, как его ходы противоречат прокофьевскому модернизму, обжигающему и ледяному одновременно. В этом смысле ближе всех к духу и букве «Огненного ангела» подходит словацкий сценограф Борис Кудличка. По первости кажется, что он выстроил на подмостках Большого театра Прованса вполне реалистическое бытовое пространство, но очень скоро выясняется, что между помещениями мотеля нет стен, из одной комнаты легко перешагнуть в другую и все не то, чем кажется. В кульминации спектакля декорация-обманка окончательно утрачивает всякую материальность, превращаясь в бесплотный неоновый портал, скрывающий вход в кроличью нору – космос подсознания, где так комфортно чувствует себя партитура Прокофьева с ее сонористикой, на три десятилетия предвосхитившей открытия Кшиштофа Пендерецкого и других мастеров послевоенного авангарда. Между тем радикализм «Огненного ангела» почти не слышен ни в импрессионистской интерпретации Казуши Оно во главе Оркестра де Пари, ни в дуэте протагонистов Аушрине Стундите (Рената) и
Скотта Хендрикса (Рупрехт), вчистую проигравших
Андрею Попову (Мефистофель) и
Павло Толстому (Яков Глок), сумевшим превратить эпизодические роли в мини-бенефисы.