Почему нам стыдно ходить в театр

Недавно стал известен состав оргкомитета, ответственного за проведение в России Года театра. Его возглавила Ольга Голодец, а рядовыми членами стали Дмитрий Киселев, Владимир Мединский, Игорь Верник, Николай Цискаридзе и другие известные люди, среди которых явно не хватает Елены Ямпольской. Председатель Союза театральных деятелей Александр Калягин, также входящий в комитет, уже выразил надежду, что в следующем году по такому поводу власть обратит внимание на состояние театра и театрального образования в регионах. «Лента.ру» расспросила молодых перспективных театральных режиссеров из разных регионов о том, что происходит у них с театром сейчас и что они думают о будущем российского театра.

Регина Саттарова

Первую дебютную работу я выпустила в Казани в рамках экспериментальной театральной лаборатории в 2012 году. Потом уехала в Москву — училась кинорежиссуре. Неожиданно для себя вернулась в Казань на один проект, так и осталась. В 2012 году в Казани была только одна лаборатория. Теперь их около десятка ежегодно по всей республике. Одну из них, драматургическую, делает мой друг Настя Радвогина. Я тоже причастна к лаборатории, но основной объем работы делает Настя. Я ставлю и курирую читки и ищу талантливых молодых людей — иногда просто на улице. Один такой сейчас у Лисовского играет в «Индивидах и атомарных приложениях».

На собственном примере знаю, что в Казани можно реализоваться. Станиславский сказал: «Проще, легче, выше, веселее», — вот этого, мне кажется, стало очень мало в театре. В большинстве репертуарных театров будто бы душно всегда. В некоторых театрах просто стыдно.

Материала в регионе достаточно. История одной только Казани — более тысячи лет. За последние пять лет в Татарстане произошел какой-то прорыв. Здесь есть ощущение потока, движения. Есть Творческая лаборатория «Угол», где дают шанс каждому поставить свой спектакль — просто прийти с улицы, рассказать идею и за пять репетиций сделать эскиз. Это реальный шанс войти в профессию.

Молодому режиссеру попасть в крупный театр — это квест. Продолжительность квеста — пока режиссер молодой. То есть до 40 лет. Эта ситуация прекрасно иллюстрируется проблемой подростковой драматургии. Сейчас нет спектаклей для подростков. Просто нет. Есть дивная популистская позиция: театр не может конкурировать с гаджетами. Конечно, не может, потому что не должен. Не в гаджетах дело, а в том, что ни один подросток в здравом уме не употребляет слово «гаджет». Есть множество отличных современных пьес, прекрасная пьеса Любы Стрижак «Море деревьев» идет только в одном театре, режиссер которого под домашним арестом.

Есть невероятная по точности и силе выразительности пьеса «На луне» Игоря Яковлева, ее не поставят в русском репертуарном театре никогда. Потому что в пьесе подростки матерятся и мастурбируют. Первое запрещено законом, второе — пока нет. Выход из сложившейся ситуации я вижу только один, и это выход в буквальном смысле: выход из стен театра куда угодно — на улицу, в подворотню, в ЖЭК, в дурдом, на рынок, в студенческое общежитие, в библиотеку, в салон ногтевого сервиса, в детский сад, на вокзал — куда угодно, где есть жизнь. Театр может быть везде, театр — это рамка.

У нас есть спектакли вне театрального пространства, один из них на заброшенной военной базе. Каждый раз выходит так, что зрители становятся соучастниками. Кто билеты не купил, а просто проходил мимо — это уже реальность, которую мы вплетаем в ткань спектакля. У нас есть постоянная зрительница, которая живет рядом с локацией, где мы играем «Время роста деревьев». Иногда она прямо во время спектакля громко кричит: «Что это за театр? Разве это театр? Это секта друидов!» Однажды мимо проезжал полицейский патруль, местные дамы, возглавляемые постоянный зрительницей, требовали нас забрать — «за то, что они танцуют тут в свадебном платье». Полицейские отказались нас задерживать. Говорят: танцевать у нас не запрещено. Кстати, полицейские потом приходили на несколько спектаклей, стали нашими постоянными зрителями. Очень нравится им, говорят.

Разница между насыщенностью театральной жизни Москвы и Казани, конечно, есть. Но и тенденция децентрализации набирает обороты. Что действительно чувствуется. Лично для меня запретных тем нет. Но дело не в теме, дело в целеполагании. На мой взгляд, провокация, какой бы она ни была, сама по себе не может быть целью. Говорить можно о чем угодно, материал может быть любым, но нужно понимать, для чего ты намереваешься транслировать те или иные смыслы, для чего ты пытаешься навязать зрителю те или иные эмоции. Я считаю, что правил никаких нет, кроме одного: это должно быть сделано честно.

Театр бывает живой и неживой. Неважно, в каких формах и с каким материалом он работает. Живое всегда резонирует. Включая интеллектуальный театр, не вторгающийся на территорию чувственного восприятия. В нашей стране период консервации — значит, все будет двигаться в сторону традиционализма. Театр — не исключение. Идея русского репертуарного психологического театра — бесспорно, великая идея. Идея театра-храма, театра-дома — это прекрасно. То, к чему стремился Станиславский, то, чего он достиг — шедевр мирового искусства, созданный гением. Разумеется, включая школу, ставшую классической во всем мире. Из его прекрасной идеи сделали франшизу на всю страну. В каждом городе. Мне кажется, это дает в сумме много неживого театра.

Никита Славич

Если честно, меня напугала бурная реакция на вроде как первый в городе променад-спектакль. Большой интерес медиа, властей и горожан, с одной стороны, говорит об уникальности проекта, с другой — о готовности самарцев к современным перформативным практикам. Судя по спросу, зритель в Самаре оказался голодным до подобных зрелищ. В такие моменты гордость за родной край меня переполняет. Никого не пришлось заставлять, ничего не пришлось навязывать — зритель сам любопытствует. Наверное, читает «Афишу», «Кольту», Вилисова — и каждый раз с трепетом встречает слово «иммерсивность». Бери только и делай интересные проекты, просвещай, да показов побольше. Города-миллионники в России — непаханое поле для предприимчивых.

Было бы глупо утверждать, что в России нет выдающихся людей театра. Если понимать, где, кого и когда смотреть, какие фестивали и премьеры караулить, то останешься более чем удовлетворен существующей ситуацией в российском театре. Да и жалуются, мне кажется, только полные лузеры и неудачники.

Конечно, самая большая проблема для регионов — это централизация и концентрация всех сил в Москве и Петербурге. Вот у нас, например, проблема: переместить или зафиксировать на видео спектакль-променад «Прислоняться» представляется невозможным. Он сделан самарской командой, в самарском метро, голосами самарцев, в самарском темпе, о самарцах и для самарцев. Ну, тотальный сайт-специфик, или называйте как хотите. Из-за этого спектакль пролетает мимо всех значимых в стране конкурсов и остается незамеченным. Вот и выросла стена между экспертами «Золотой маски» и провинциальным искусством. А ведь столько всего накопать там можно, в этой не зализанной простой русской «хтони». Мне кажется, для непуганого регионального молодняка нет запретных тем, есть скучные, а о других молчать не будут. Вот «Лесосибирск Лойс» и «NSK.Love» простым языком затронули проблему подросткового суицида в малых городах.

Если говорить о будущем провинциального театра, то уже должны дожить свое затертые сюжеты популярных спектаклей, вместо них придут независимые проекты, которые тоже будут отличаться высокой степенью развлекательности, только в новых формах.

А децентрализация пока только на словах. Хотя между Петербургом и Самарой полторы тысячи километров и 15 лет разницы в развитии театральной сферы, я все равно считаю, что само по себе все классно сформируется как нужно, дайте только воздуху и времени местным художникам и зрителям: пусть местный метрополитен не обращается от испуга сразу в полицию, а попробует выйти на связь. Человеческий диалог нужен. Да и не может же следующее поколение вырасти таким же неискушенным, как и прошлое, продолжить выгуливать наряды, социализироваться в местном театре под Ladies Night и «Боинг-Боинг». Не верю. Подрастут, поймут что в офлайне тоже бывает интересно, и появится спрос.

Не думаю, что Самарский театр драмы когда-то решится на спектакль без актеров и декораций, поэтому только новые формы и малая инициатива с низов нас всех спасет, а лидеры мнений в интернете поддержат. Нечего ждать подачек, пора брать все в свои руки. Еще есть надежда на то, что у ответственных за назначения худруков хватит смелости отправить в каждый провинциальный театр по еще одному Курентзису. И заживем.

Юлия Вологжанина

В городе три крупных театра: Тюменский драматический, молодежный театр «Ангажемент» и Театр кукол; в прошлом году открыли театральный центр «Космос» — это площадка для молодежных театров Тюмени, которых около двадцати. «Космос» устроен по типу столичного Центра имени Мейерхольда, имеет систему резидентов, показывает независимые проекты.

Меня можно назвать молодым деятелем культуры, но в театры здесь я не хожу вообще, только если что-то привозят из столиц, что бывает крайне редко; иногда хожу на спектакли своих друзей режиссеров в «Космос». Когда училась в институте, мы часто ходили в драму, но перестали, когда стали выезжать в Москву и Питер. Спектакли здесь скучные — то, что можно назвать психологическим театром. Тут не проходят лаборатории, к нам не приезжают молодые и талантливые режиссеры, которые гремят в столицах, театр здесь — очень закрытая институция, и начинающему режиссеру туда не попасть вообще. В Тобольске есть драматический театр, и там дела обстоят немного лучше, но только из-за того, что в городе находится «СИБУР», который что-то спонсирует.

Российский театр вызывает любовь и ненависть одновременно. Любовь к отдельным личностям, которые творят невообразимые вещи с деньгами и без, в театрах и на альтернативных площадках, любовь к театрам, например ЦИМу, который все время что-то выдумывает: фестиваль перформанса, фестиваль инклюзивных театров. А ненависть к тому, какое все-таки снобское и жлобское у нас театральное сообщество. Везде — хоть в столице, хоть в провинции. Закрытая масонская ложа, куда вхож только свой.

Сколько раз я пыталась поговорить с директорами наших театров о возможности постановок, писала о замыслах, но некоторые даже не считали нужным мне ответить. Когда ты горишь идеями, хочется что-то пробовать и экспериментировать, тебе просто дают понять, что ты никто, даже не пытайся к нам влезть. После таких случаев опускаются руки, хочется забить на театр. То же самое с бесконечными режиссерскими лабораториями Союза театральных деятелей (СТД). Мне кажется, я подавала сотню заявок на все лаборатории, и везде приходил ответ, что либо нет мест, либо невозможно принять участие, потому что нет членства в СТД. Чтобы получить членство в СТД, нужно обязательно работать в региональном театре, иметь какие-то письма и благодарности.

Хотелось бы каких-то региональных лабораторий с местными режиссерами, чтобы мы могли ставить в своем городе. И если бы театры проводили школы современного зрителя, ситуация с пониманием современного театра не была бы столь плачевной. Я месяц назад провела цикл из шести лекций бесплатно, где рассказывала обо всем, что происходит в театральном мире сейчас. Люди сидели и впитывали информацию как губки, много писали и спрашивали после, что посмотреть и что почитать. Это были обычные люди, не театралы — очевидна потребность людей получать знания, а многие театральные институции считают себя слишком элитными, чтобы вообще помогать зрителю понимать, что происходит.

В Тюмени вообще никогда не было особых театральных скандалов, связанных со спектаклями. У нас нет шокирующего экспериментального контента. Но если такие вещи появятся, они будут восприниматься в штыки. Недавно в Тобольске показывали спектакль «Злачные пажити» новосибирского театра «Старый дом». Люди возмущенно уходили, потому что на сцене были обнаженные тела. С другой стороны, когда я делала спектакль «Кеды» по пьесе Любы Стрижак, я выходила и говорила зрителям, что в спектакле используется ненормативная лексика, предлагала уйти и вернуть деньги; ни разу зрители не ушли, никого особо мат не раздражал, но потому что большей частью это более-менее подготовленный зритель.

На данный момент я не смогу поставить здесь что-то, что связано, например, с темой ЛГБТ. Зрители не поймут, зачем это нужно, посчитают за пропаганду. Вряд ли можно поставить что-то, связанное с политическими конфликтами на Украине, потому что для людей формируется позитивная повестка, а война и так всех достала. Ну, так или иначе, прецедентов подобных у нас не было. Когда ставишь спектакль, изначально думаешь, кому он может быть интересен. А вдохновлять может все, что угодно, хоть ромашки в поле. Сейчас я делаю вербатим-проект о мигрантах, на который меня вдохновили рассказы некоторых моих друзей, которые не могут получить паспорт или были депортированы.

Мне неинтересен государственный театр. Я много раз пыталась туда попасть и поняла, что там очень жесткая система. Создавая свою альтернативную структуру, ты четко понимаешь цели и задачи, у тебя есть интерес это делать, у тебя полная свобода репертуара.

Разрыв между столичным театром и местным — просто огромный. Все важные тенденции до регионов доходят долго и медленно, а когда доходят, встает вопрос, что с этим делать. Надо ли это нашему зрителю? Что-то трендовое заходит только там, где проходят важные фестивали или гастроли. Мне кажется, развитие театра и зрителя в регионах сейчас должно быть самым важным направлением в культурной политике страны. Не только театра, а вообще всех видов искусства.

Антон Бутаков

Сразу же надо понять, что за регион у нас. Когда произносят «Екатеринбург» и «театр» вместе, то первая ассоциация — Николай Коляда и «Коляда-театр». Именно благодаря этому можно с уверенностью говорить: в нашем регионе все хорошо с положением театра. Коляда воспитал не просто армию своих поклонников, но и вообще уральского зрителя. Кто-то его любит, кто-то нет, но отрицать колоссальный вклад Коляды просто невозможно. И это не дань уважения моему мастеру, это правда, и даже горькая, потому что один человек, не имея на то средств, какие есть у других театров, смог изменить упадническую ситуацию в городе, в то время как академические театры заполняли залы военнослужащими.

Раз тенденция появилась, можно только радоваться тому, что в нашей драме ставят именитые режиссеры, и тому, что в ТЮЗ назначили очень крутого Илью Ротенберга (впрочем, можно уже расстраиваться: его сняли), в камерном театре кипит жизнь, есть еще примеры. И, конечно, Центр современной драматургии; каких эпитетов только мы про себя не наслушались, но больше всего понравилось вот это: «В стране, где нельзя раскачивать лодку, они раскачивают залы».

Думая о финансировании и о других бытовых проблемах, вообще разбирая ситуацию детально, можно впасть в депрессию, но заглянув в другие регионы, понимаешь, где истинный ***** [кошмар]! Полтора года назад я работал в небольшом городе в Башкирии, и самый главный вывод, который я увез оттуда: тише едешь — дальше будешь. Если частному театру надо громко и четко заявлять о себе, то в государственных театрах маленьких городов надо быть тихим и скромным, чтобы, не дай бог, не урезали господдержку, чтобы бабушки из зала не выходили, чтобы не побили националисты. Вот и выходит, что кроме татарской классики и комедий там ничего нет; играют по пять спектаклей в месяц, а план выполняют, ездя по соседним деревням.

За последний год в российском театре все очень изменилось, и эти искусственно созданные изменения не могут приносить пользу. Если кратко, то андеграунд ушел из театра — его ушли. Это было бы неплохо, если бы все происходило естественным путем, но, увы, «нетеатр» в театре уже мало кто делает.

Я вдохновляюсь Екатеринбургом. Просто приезжайте сюда, и все ясно станет. Ребята, у нас проходит «Ночь музыки», и в этом году всю ночь по городу гуляло полмиллиона человек, наш театр тоже принял участие в этом событии. Из серого промышленного города, где расстреляли царя, Екатеринбург превращается в мощный мегаполис со свой культурной прослойкой. Это меня вдохновляет, я просто рад, что я часть этих перемен.

С системой государственных театров я знаком не так хорошо, чтобы осуждать или хвалить. Но, гастролируя по стране, мы постоянно находим единомышленников в частных маленьких театрах, и эти знакомства дают право думать, что нам нужна мощная структура частных театров. Простите за это слово, но нужен профсоюз, что ли, а то сейчас немножко каждый сам за себя.

На что я надеюсь, так это на адекватное финансирование театра. А больше для развития ничего не надо, все есть! Пару лет назад я поставил спектакль «Гримерка», и на премьере в одном из эпизодов принимал участие мэр города Евгений Ройзман, это вызвало большую волну хейта и критики, но вдумайтесь: мэр города-миллионника играет в спектакле молодого режиссера! О каких «невозможностях» можно говорить? Хотя у меня есть идея поставить спектакль про «околофутбол» — не красивую сказку про дерущихся мальчиков, а жесткую, почти документальную историю. И как там обойтись без темы национализма? А за это, как вы знаете, карают. У нас в Театре эстрады был вообще замечательный случай: на режиссера написали заявление о пропаганде гомосексуализма за мюзикл «В джазе только девушки». А мне имперские флаги надо развернуть.

Иван Мишин

У нас в Архангельске всего два театра с постоянной площадкой, репертуаром, труппой, аудиторией, бюджетом и прочим. Один ратует за традицию, хотя и пытается теперь, конечно, делать что-то новаторское, но выходит плохо, просто потому, что это не их родное, искусственно все — от режиссерской концепции до игры актеров; встает вопрос о необходимости этих «инноваций» для их аудитории. С другим наш театр Es Sentia сотрудничает часто, они стараются постоянно приглашать новых и интересных режиссеров, поэтому и продукт выходит актуальный и современный, но это их базис с самого начала — вроде как начинали с андеграунда, поэтому неудивительно, что все искренне и честно.

Все идет от образования, я думаю. Зачастую «современность» в театральных учебных заведениях преподают как маленькую часть всего театрального процесса, либо совсем бегут от актуальности, придерживаясь старых моделей и в режиссуре, и в актерской игре, и где только можно. Если вырастят людей, которые умеют думать, анализировать, создавать что-то отличающееся, то тенденция неумолимо перекатится в положительное русло.

Во-первых, конкретно нашему региону очень повезло быть рядом с Норвегией, Финляндией и остальными скандинавскими странами, где люди и власть интересуются современным театром. Мы получаем большую подпитку от них, устраиваем коллаборации, происходит постоянный обмен опытом. Другой плюс в том, что если ты делаешь уникальный контент, у тебя практически нет конкуренции, поэтому аудитория достаточно быстро тебя находит, если ты и твой театр активен, в похожих проектах в других сферах искусства.

Теперь о плохом. Из последнего плюса вытекает неготовность аудитории к непривычным видам театра, очень сложно им ломать мозги. Потом притираются, начинают разбираться, но на первых этапах чувствуешь общий негативный посыл от тех людей, для которых ты создаешь; это грустно, это демотивирует. Второй минус — если ты создаешь что-то современное, новаторское, странное и непонятное для публики, людей из администрации, организаторов мероприятий, это значит, что ты это делаешь в первую очередь для себя. Таково мнение большинства.

Тебе никогда не предложат площадку, не погонятся за талантом или просто попытаются воспринимать это как норму. Постоянно надо доказывать, зачем нужно «такое» искусство, постоянно выпрашивать, идти на компромиссы, что уже неприятно. И это никогда не прекратится, даже если твой театр уже имеет аудиторию, его поддерживают какие-либо компетентные специалисты, ты всегда будешь плыть против течения.

Все самое интересное происходит в столицах. Мне нельзя жаловаться на это, потому что у нас существуют и замечательный Международный фестиваль уличных театров, и фестиваль «Европейская весна», куда привозят самый сок, но, опять же, они делают все практически по собственной инициативе. К примеру, в последний раз область и губернатор выделили бюджет на проведение фестиваля, а городу и дела до этого не было, хотя вся концентрация уличных привозных театров была именно в День города. Если бы связи со странами Баренц-региона не было, то Архангельск бы просто умер в культурном плане, а люди у нас аморфные, никто бы не беспокоился, особенно «наверху».

Источников вдохновения и материала для работы здесь очень много: стержень северных людей, климат и ландшафт, какие-то локальные особенности, история и вообще Поморье — это такой непознанный материал, такой огромный сундук с кучей классной информации — визуальной, концептуальной, исторической. Мы сейчас делаем проект, как раз объединяя сразу несколько тем про децентрализацию и возможности регионального театра, с норвежским Samovar Theater и московским «Электротеатром Станиславский», исследуем северную идентичность, выходит очень занятно.

Поставить здесь что-то «остросоциальное», «политическое», «религиозное» — эти темы все себе представляют — могло бы стать проблемой. Но мы их особо не боимся, сейчас ставим спектакль про милитаризацию, бюрократию и связи [государства] с религией, изображаем «эзопов язык», выкручиваемся как можем.

Система государственных театров меня не устраивает, да я и не вижу себя и свой театр в такой структуре при нынешних обстоятельствах. Все может резко пойти в гору, станут поддерживать самоорганизованные инициативы, «острые» и «современные» темы постановок, но, по-моему, это невозможные перспективы. Идти на какие-то компромиссы — это не к искусству, поэтому либо на дне, либо нигде.

Сергей Чехов

Сложно сейчас определить, что такое «мой регион». Я окончил новосибирский институт, но с тех пор ставил в разных городах: Новокузнецк, Нягань, Калининград, Псков, Ростов-на-Дону. Мне вообще кажется неправильным рассматривать региональные театры отдельно от всеобщего театрального процесса страны. Это одна огромная неповоротливая система, в которой действуют одни и те же законы: что в Ачинске, что в Москве. Все различия, о которых можно говорить, — это всего лишь нюансы. А в общем и целом, на мой взгляд, проблема одна. Эта проблема — мы сами. Ну, даже не проблема, а, скажем так, особенность. Я говорю конкретно о нас, режиссерах.

Во-первых, в основной своей массе мы почти все работаем по принципу «режиссер-подрядчик». То есть по сути мы начинаем по-настоящему работать над спектаклем только в тот момент, когда на горизонте появляется заказчик (театр) и предлагает нам постановку. Спросите у любого режиссера, сколько у него в запасе идей, замыслов спектаклей — не пьес, которые он бы хотел поставить, а именно идей. Да, у всех есть этот пресловутый «режиссерский портфельчик», как говорили наши мастера, с названиями пьес, которые я хочу поставить. Так вот, я считаю, к черту портфельчик! Нужны, блин, идеи, а не портфельчики! А генерировать идеи на ровном месте, с чистого листа, и не потому, что к нам пришел заказчик, а сами по себе, мы просто не умеем. Не все, конечно, но в основном. Сначала идея, а уже потом материал. А если идея крутая, то, может, и никакой материал не понадобится. Может, надо писать новый текст, или вообще не нужен текст — это, опять же, нюансы.

Во-вторых, у нас большие проблемы с бунтарством. И я не про политические акции, гражданскую позицию и прочее. Я про художественный бунт. Без него не может быть никаких изменений, никакого прогресса. Мы все такие до фига панки, но чаще всего только на словах. И да, я понимаю, у всех у нас есть куча оправданий для этого — бытовых, социальных. Но тут уж, извините, «назвался панком — живи ***** [плохо]». Мы боимся сделать вызов самим себе. Художественный бунт — это в первую очередь бунт против самого себя. Мы все время трубим о том, что зрителя надо вырывать из зоны комфорта, а как часто мы вырываем из зоны комфорта себя?

В-третьих, мы мыслим исключительно формой спектакля. Мы очень редко заморачиваемся на тему его встраивания в окружающий мир, о его месте внутри конкретного театра, города, области, внутри конкретной системы координат. О том, что актом искусства может быть не только само «тело спектакля», но и те изменения, которые это тело вызывает, попадая в определенное информационное и энергетическое поле. Мы не мыслим шире, чем спектакль. У нас есть единица измерения нашей деятельности — спектакль. А у художника не должно быть единиц измерения.

В-четвертых, мы боимся выпасть из обоймы существующей системы. И это по сути главная наша беда — этот советский страх. Да, в нашем государстве делать независимый театр — это почти утопия. Да, постановки в репертуарных театрах дают хоть какое-то ощущение стабильности. Но если мы реально хотим сдвинуть парадигму, то ее надо сдвигать. Мне кажется, бороться с этим наследием совка бесполезно, нужно делать независимые движения. Искать деньги, искать заинтересованных людей, собирать команды, творческие группы. Очень важно кооперироваться с людьми из иных профессий, которые в театре ничего не понимают — и это может быть их огромным преимуществом: они могут привнести в наше дело что-то, о чем мы и не подозревали. Возможно, все это звучит наивно, но я, в меру своей неопытности, пока верю в исключительную необходимость театра, верю в то, что мы можем сделать его, насколько это возможно, актуальным и свободным в нашей стране. Вот о каком будущем я наивно мечтаю. Независимый театр и свобода.

Олег Христолюбский

Сейчас я работаю в Красноярском крае, и тут ситуация с театрами очень хорошая, если мы называем ситуацию хорошей, когда театр в городе в принципе есть. Здесь есть очень мощные маленькие театры, каким-то удивительным образом умудряющиеся быть максимально близкими к современному театру, несмотря на их «муниципальность» или сумасшедшее расстояние до центров культурной жизни (например, театры в городах Лесосибирск, Канск, Шарыпово). В эти театры часто приглашают молодых, только-только выпустившихся художников и режиссеров и позволяют им делать то, что им хочется. Плюс грамотная работа с государственными грантами дает возможность позвать кого-то покрупнее, что может вообще поменять театральный ландшафт края, как работа Олега Липовецкого в лесосибирском «Поиске».

Я чувствую, как отстало наше театральное образование. Особенно технологическое и режиссерское. Соответственно, отстает и результат работы тех, кто это образование прошел. А общая необразованность населения периодически требует от тебя больших компромиссов. Уровень сознания рождает спрос на то или иное зрелище. И если смотреть в целом по стране — ситуация катастрофическая. Желание населения пойти на историю про трупы и женатых таксистов гораздо выше, чем на Уилсона.

Невозможно существовать, зарабатывая на жизнь только театром, если ты полностью выключаешься из системы или пытаешься ее не замечать. Работа в муниципальном театре в регионе — это постоянные компромиссы. Сейчас ты делаешь то, что нужно делать, согласно твоему внутреннему чутью и вкусу, а на следующий день ты выполняешь муниципальное задание или просто обеспечиваешь новогоднюю сказку. Я могу не любить новогодние сказки, но я должен их делать, потому что больше никто в городе не будет их делать. И лучше дети придут на какую-то неглупую историю, чем будут смотреть на прыгающих бородатых «аниматоров» в костюме жирного зайца.

Мне кажется, чтобы что-то поменялось в жизни российского театра, он в первую очередь должен стать максимально прозрачным и горизонтальным. Перестать назначать худруков и директоров сверху. Это вообще что за совок? Мне кажется, молодое театральное сообщество и адекватные матерые служители достаточно опытны и умны, чтобы самостоятельно решать свою судьбу.

Вообще, было бы неплохо полностью оторваться от государства. Перестать присасываться и получать от него деньги и попробовать полностью существовать на самоокупаемости. Представляете, сколько людей сразу выкинет на обочину просто потому, что они не смогут найти общий язык с современным прогрессивным зрителем? И сколько реальных сил и умений придется тратить на то, чтобы каждый спектакль шел с полными залами? Учитывая зрительский уровень, в такой ситуации можно скатиться к балаганному зрелищу на потребу; но также это может спровоцировать рост конкуренции и приток молодых кадров, которые понимают, что такое высокие технологии и как использовать интернет, чтобы повышать количество зрителей в зале.

Но, конечно же, большинство региональных театров такое решение просто убьет. Даже хороших. Для меня самого пока не очень непонятно, как обеспечить нормальное существование театра и его сотрудников в условиях маленького города и без поддержки государства.

Региональный зритель точно такой же, как и в Москве или Петербурге, потому что у него есть интернет. И он тоже смотрит «Рика и Морти». Именно это заблуждение и отсутствие вкуса местного начальства заставляет думать, что регионам нужны только нафталин и Рэй Куни с его таксистом. Я делал новогоднюю сказку в Благовещенске, это был мой первый спектакль. В Амурском театре драмы ужасающая ситуация с качеством репертуара, его планирования, привлечением режиссеров, художественным руководством. Актеры бегут из театра. Вина целиком лежит, как мне кажется, на директоре театра. Она считает, что касса будет только в том случае, если ставить комедии — как можно больше и как можно глупее. Человек, управляющий главным театром Амурской области, — абсолютно необразованный в плане искусства и культуры, просто поставленная сверху чиновница. Такие люди уничтожают любую творческую потенцию в регионах.

Все самые интересные театры регионов лишь те, в которых руководство смогло каким-то чудом обеспечить нормальное существование работающим там людям. Художник больше не хочет и не может быть голодным. И если когда-нибудь экономика в нашей стране сможет децентрализироваться, тогда и культура сможет себя прокормить и обеспечить свое существование.

Любая жизнь является вдохновением для театра. Мы же живем в глобальном мире, в интернете. Какая разница, где я нахожусь физически, когда то, что происходит в условной Нигерии, долетает до меня за пару секунд. Ты вдохновляешься просто всей жизнью во всем ее многообразии, политической обстановкой в мире и в стране, людьми вокруг и людьми на экране, какими-то историями из Telegram, научными открытиями. Сейчас весь мир становится объектом исследования в театре. И это прекрасно. Если завтра указом сверху мы все не встанем на рельсы социалистического реализма — есть надежда на обновление. Именно за счет открытости, интеграции новых технологий и информационной доступности.