Зеркало для героев. Скульптор Зураб Церетели много лет отливает в бронзе лица современников

Президент Российской академии художеств Зураб Церетели ко Дню города собирается официально открыть в Переделкине дом-музей, где уже собрано невероятное количество его работ, сделанных более чем за пять десятков лет. Наш обозреватель побывала в гостях у художника, познакомилась с готовящейся экспозицией и побеседовала с мастером о том, какие встречи в его жизни стали знаковыми и послужили отправной точкой для творчества. — Зураб Константинович, побродив по музею, становится ясно: вы — настоящий трудоголик. Сверкающие на солнце мозаики, эмали, излучающие свет витражи, грандиозные композиции из литого и чеканного металла, скульптуры в несколько ярусов — все это впечатляет человека, попавшего сюда впервые. С позиции опыта — что для вас означает профессия художника? — Художник — не просто профессия, это жизнь, которую ты отдаешь искусству. Я вообще думаю, что вся мудрость, которую эпоха рождает, сохраняется благодаря художникам. Это — и богатство каждого из нас, и богатство России. Борис Пастернак, живший неподалеку, говорил, что художник — заложник времени, он находится у него в плену. — Любопытно, что в скульптурном цикле, который вы создали, есть и ваши современники, которые часто бывали в этом переделкинском доме… — А у этого дома вообще любопытная судьба. Он изначально принадлежал Наде Леже (Ходасевич), двоюродной сестре поэта Владислава Ходасевича. Мы с ней встретились в 1970-е: она вернулась из Франции в СССР. Надя Леже занималась мозаикой. Познакомились в Доме кино на Васильевской, 13, и совместно украшали потом фасад здания и его внутренний интерьер. Она очень тепло относилась к тому, что я делал, и попросила своих родных этот дом, который был построен по французским чертежам, подарить мне. Они просьбу выполнили. В память о Наде Леже я украсил дом яркой объемной мозаикой, которую она так любила. Сюда часто заходят интересующиеся гости и те, кто помнит Надю: она налаживала связи между СССР и Францией, многие работы своего супруга Фернанда Леже привезла в страну. — Мне рассказывали, что Фурцева даже стала выглядеть значительно лучше как женщина после встречи с Надей Леже, стала одеваться более стильно, так как последняя исподволь прививала ей вкус. Я вижу вокруг вашего дома-музея много знакомых лиц, запечатленных в металле — Евтушенко, Ростропович, Дементьев, Ахмадулина, Цветаева, Ахматова, уже упомянутый Борис Пастернак. — Это часть галереи, которую я назвал «Мои современники». Ушедший не так давно из жизни Андрей Дементьев был моим ближайшим другом. Он жил по соседству, часто приходил сюда, как и Иосиф Давыдович Кобзон. Они всегда были рядом. Мы сидели, разговаривали, в основном об искусстве, потом шли смотреть, как я работаю, конечно, потом был грузинский обед. Многие приезжают просто посидеть, поговорить, посоветоваться, новые работы посмотреть. Мой дом всегда открыт для всех желающих. И билетов я не продаю, заметьте. Как можно? С Мстиславом Ростроповичем мы тоже дружили. На одном из его последних концертов я сделал набросок, потом скульптуру и отлил ее в бронзе. — Удивительно, руки музыканта, играющего на инструменте, как и его лицо, выдают, насколько сильно он болен. Видимо, вы почувствовали уже тогда его скорый уход. А рядом — Федор Шаляпин? — Один из моих родственников по линии отца был антрепренером Федора Михайловича, уехал с ним во Францию в начале ХХ века. А вот с Бродским мы встретились в Нью-Йорке в кафе. Он сильно тосковал по родному дому и своей стране. Поэтому я стремился передать в художественном образе трагизм его судьбы и изобразил в двух ипостасях: с одной стороны — в мантии нобелевского лауреата, с другой — в телогрейке. С Беллой Ахмадулиной тоже был знаком лично, у меня сохранились хорошие фотографии — в мастерской ее супруга Бориса Мессерера мы сфотографированы большой компанией с поэтами-шестидесятниками. Памятников Марине Цветаевой открыл уже три. Последний — в школе ее имени в Строгине совсем недавно. Еще один находится на Пречистенке в Галерее искусств, ну и, наконец, ее скульптурный портрет на скамейке с розой в руке установлен во французском городке Сен-Жиль-Круа-де-Ви. В 1920-е годы она не раз приезжала сюда, в ту пору как раз вела переписку с Пастернаком. Здесь же вы видите ее горельефный портрет. А рядом — сам Борис Пастернак, с которым в моем творчестве был связан интересный случай. Вы помните на Тишинской площади монумент «Дружба навеки»? Одним из его архитекторов был Андрей Вознесенский, я — скульптором, и открывали мы его в день празднования 200-летия подписания Договора о переходе Грузии под протекторат России. Монументальная композиция включает 16 свитков, на которых выгравированы стихи грузинских, русских и советских писателей. Монумент устанавливали в 1983 году, на одном из свитков начертаны стихи запрещенного на тот момент Пастернака. Когда пришла правительственная комиссия принимать работу, мы все держали кулаки, чтобы никто из них не заметил строки поэта. И когда комиссия приблизилась к свитку, я, чувствуя ответственность за наше общее творение, переключил внимание комиссии наверх, на венок из виноградной лозы. Так мы проскочили, стихи Пастернака остались. — Многие памятники в современных условиях обретают новое политическое звучание, как происходит и с вашей Колонной российско-грузинской дружбы. Сегодня, когда отношения с Грузией изменились, как вы сами воспринимаете этот монумент? — Бывает, что была большая любовь, а потом влюбленные устали от нее. В таких случаях следует сделать паузу, и затем бурный роман может снова начаться заново. Пересмотрите историю: Грузия и Россия несут общий крест. Те больные люди, которые нагнетают между нашими народами в нашем общем доме нездоровую ситуацию, они ведь тоже ходят под Богом. А Бог все видит. — Каким вам запомнился Тбилиси периода вашего детства? — Я застал времена, когда по Тбилиси люди чинно передвигались на фаэтонах, на лошадях. Мы жили в хорошем кирпичном доме. Грузия — христианская страна, она всегда чтила и хранила тот крест, который дал нам Бог, от первого века и до сегодняшнего дня. Поэтому в семье всегда широко отмечались христианские праздники, особенно дни памяти святого Георгия, в честь которого названа Грузия. Потому так часто в своем творчестве я обращаюсь к образу этого святого. Например, поставил его фигуру в Москве в Охотном Ряду, на стеклянном куполе торгового центра. И в Америке за год до окончания холодной войны открыл монумент «Добро побеждает Зло», включающий 16-метровую фигуру Георгия Победоносца. А тело дракона, которого святой побеждает, сделано из фрагментов советских и американских крылатых ракет. Это символизирует процесс разоружения: металл должен служить искусству, а не целям истребления человечества. Георгий Победоносец не единственный святой, к образу которого я обращался. На горе рядом с Тбилисским морем находится монументальный ансамбль, который называется «История Грузии». Свыше 30 лет я там создавал грузинский Стоунхендж. Работы велись и в 90-е годы, когда в Грузии не было света, шла война... Но начатое завершили. Огромные бетонные колонны, 35-метровые, с четырех сторон покрыты бронзовыми рельефами, на которых изображены цари Грузии, представители Грузинской церкви, выдающиеся люди страны — литераторы, полководцы, художники и т.д. И там же — 13 статуй так называемых «сирийских отцов» — основателей и распространителей монашества в Грузии, с которых начиналась история Грузинской православной церкви. Два года назад состоялась премьера фильма «Грузия, отлитая в бронзе» — тридцатилетний труд грузинского режиссера, который все эти годы снимал нашу работу, создавая кинохронику, и потом получил высокую награду. — Кстати, а когда вы в себе почувствовали тягу к рисунку? — Мой отец был инженером, мама работала на почте и телеграфе во время войны. В детском саду нам давали цветные карандаши, все рисовали. Некоторые рисовали, но потом шли по стопам родителей, утратив детские задатки. Но если мудрые педагоги, мудрая семья, то они развивают дарование, заложенное в ребенке. Я с удовольствием рисовал, и мои близкие мне не мешали. Я много времени проводил у своего дяди — известного в Грузии живописца Георгия Нижарадзе. У него постоянно бывали крупнейшие деятели культуры, известные ныне художники Давид Какабадзе, Серго Кобуладзе, Уча Джапаридзе и многие другие. Вот в такой атмосфере формировался. — Юношеская любовь помогала в творчестве? — В школе училась девочка, которая мне чрезвычайно нравилась. Но это не означало, что я мог к ней вот так запросто подойти и что-то сказать. Я всегда краснел, она тоже, этим все и заканчивалось. А с будущей и единственной женой познакомился так. Заприметил ее, перебегающую дорогу — тоненькая, стремительная, она, как видение, пропала из виду. А спустя три недели, это уже было на последнем курсе академии, друг пригласил меня к себе на квартирник. Мы пили, читали стихи, потом толпа расступилась, и я увидел эту девушку, которая стояла на табуретке и декламировала стихи запрещенного Пастернака. Я подумал: вот ведь не боится высказывать свою точку зрения и свой интерес к подобной литературе. В 1958-м мы поженились. — Грузины — народ вспыльчивый. В драках участвовали? — Мы дрались школа на школу, но не было нынешней жестокости. Вспоминается забавный случай: отец подарил мне ремень, я им во время драки размахивал, как мушкетер шпагой. Мы бежали за «противниками» к площади, на которой стояла скульптура Ленина. Вождь встретил нас пристальным взглядом. Испугавшись его всевидящего ока, все спрятались в здании телеграфа — и свои, и чужие. Вот она — сила искусства! — Ваша скульптура «Три мушкетера и д’Артаньян» сегодня стоит в пригороде Гаскони, а здесь, в Переделкине, есть ее маленькая копия. И что-то лица мушкетеров до боли знакомые! — Я взял излюбленный в России литературный образ и добавил к нему лица хорошо узнаваемых актеров, снимавшихся в нашем любимом фильме. Скульптура французам очень понравилась, меня удостоили почетного звания «Мушкетер». С Францией вообще связано много ярких и волнующих страниц жизни. Я туда впервые приехал в 1964 году, общался с Марком Шагалом и Пабло Пикассо. Моя профессия тяготеет к сочетанию разных техник и технологий, видов и жанров изобразительного искусства. Знакомство с Пикассо стало определенным поворотным моментом. На примере его творчества, как и на примере творчества Пиросмани, которого я очень почитаю, понял, что должен стремиться к чему-то своему, яркому и образному. Пикассо, кстати, меня в этом убеждении очень поддержал, заверив, что с моим чувством цвета я обязательно стану профессионалом. — Говорят, что известная песня на стихи Вознесенского «Миллион алых роз» тоже связана с Пиросмани. И возникла не без вашего участия? — Шел 1968 год. Это была моя вторая поездка в Париж, и там происходила выставка моего любимого Пиросмани. Я знал, что актриса Маргарита де Севр в свое время отвергла никому не известного Пиросмани. Только 50 лет спустя после его смерти к художнику пришла слава. И вот на первой его выставке в Париже я увидел, что у портрета Маргариты с букетом цветов стоит какая-то бабушка. Мне сказали, что это та самая Маргарита. Я набрался смелости, подошел к ней и рассказал, насколько сильно ее любил этот художник. Потом я рассказал эту историю своему другу Андрею Вознесенскому, и он написал стихи, которые легли в основу песни, исполненной Аллой Пугачевой. Скульптуру Пиросмани и Маргариты вы тоже можете увидеть у меня в Переделкине. — Среди прочих вы создали симпатичный памятник учительнице. Кто был прототипом? — В Тбилиси, где я родился и жил в юности, в нашей школе работала учительница, которая преподавала историю российскую, грузинскую, мировую. Мы думали, что все это входит в школьную программу, а это были ее собственные мысли и наработки. Откуда я знаю про Колумба, про всех российских царей? Я все это узнал, слушая этого красивого педагога, которая посвятила свою жизнь нам. Она так и не вышла замуж, у нее не было своих детей, но всю свою душу она отдала нам. Когда я бываю в Тбилиси, прихожу на кладбище, где лежат мои близкие — мама, папа, супруга, и букет цветов обязательно кладу на могилу моего любимого педагога. Ее уроки мы не прогуливали никогда. Сегодня, спустя много лет, я размышляю над тем, где в Москве, в каком парке можно установить скульптурный цикл «Дом Романовых» — я изваял всех представителей династии, до последнего императора Николая II. В этом есть и заслуга моей учительницы... К образу Петра I обращался неоднократно. Здесь стоит скульптура Петра I со спасенным им ребенком во время наводнения в Санкт-Петербурге в 1717 году. Это отражение реальной истории, случившейся незадолго до гибели императора. Еще один памятник Петру I установлен в Санкт-Петербурге на берегу Финского залива. Ну и третья — вы ее хорошо знаете — установлена в Москве в честь 300-летия Российского флота. — Эта 98-метровая скульптура у многих вызвала неоднозначную реакцию, потому что она, с их точки зрения, нарушала ансамбль места. Что вы отвечали на упреки? — Эйфелева башня в Париже в свое время вызвала такую же агрессивную реакцию, а сегодня мы ее воспринимаем как визитную карточку французской столицы. Сегодня меня многие упрекают в том, что фигура Петра и фигура Колумба, которые я делал приблизительно в одно время, похожи как две капли воды. Статуя Христофора Колумба высотой 125 метров была недавно установлена на северном побережье Пуэрто-Рико, и теперь можно сравнить ее со статуей Петра в Москве. Так говорят люди, которые памятников не видели. Мы специально выставляем в музее рядом две уменьшенные копии этих скульптур, чтобы стало понятно — они абсолютно разные, и позы мореплавателей, и фрегаты, и паруса. Они похожи друг на друга ровно настолько, насколько два совершенно разных человека из разных стран, но оба капитана могут быть похожи друг на друга, стоя у штурвала своих фрегатов. — Многие ваши работы посвящены событиям, изменившим политический вес России в мире. О чем «Ипатьевская ночь» должна напоминать потомкам? — Что касается «Ипатьевской ночи», то она была посвящена годовщине расстрела семьи Николая II в ночь на 17 июля 1918 года в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге. Сто лет исполнилось. Чтобы изобразить минуты наивысшего духовного напряжения и внутреннее благородство последних Романовых, я закрыл всем статуям глаза. Сложность была в том, что передать то, что меня волновало, предстояло художественным языком — пластикой, объемом... Мне важно было сохранить тот образ, который пришел, когда я сам произносил слова «ипатьевская ночь», закрыв при этом глаза. — Над чем вы сегодня размышляете и работаете? — Оказавшись впервые в Бразилии, я там увидел статую Христа на горе, она меня потрясла. Я захотел в подарок России, своей второй Родине, сделать нечто подобное. Композиция должна быть 80-метровая — статуя 33 метра, постамент около 40 метров. Скульптура должна стоять на горе, чтобы хорошо просматривалась. Модель уже готова. Кроме того, я завершил работу над скульптурами великих итальянцев Леонардо и Микеланджело. У нас в России есть Малевич и Кандинский, основоположники искусства авангарда, их скульптуры я создал несколько лет назад. Эти четыре скульптуры я хочу объединить в единую композицию, чтобы показать, как развивалось и трансформировалось искусство — от высокой классики до авангарда. — Вы считаете, что искусство реально что-то может изменить в человеческой жизни? — Я советовал бы всем политикам «двигаться» посредством искусства. Когда обращаешься к петровской или елизаветинской эпохе, эпохе расцвета государства, видишь, что политики того времени действовали через искусство, а они были очень неглупыми людьми. Так, например, в 1724 году царь Петр подписал Указ о создании Академии художеств и наук. В этом сказывалась петровская мудрость, мудрость человека, который изучил историю. В результате у нас теперь есть и Эрмитаж, и Русский музей...