Деревянное наследие: В гостях у художницы Натальи Пономарёвой

У Натальи Пономаревой очень красивые глаза. Таким голубым на несколько минут становится небо перед тем, как его затянут тяжелые грозовые тучи. Но смотреть в них, не отвлекаясь, трудно — взгляд то и дело скользит по мастерской, пытаясь запомнить все детали. Здесь, в небольшом помещении в самом конце коридора третьего этажа Дома художника, чувствуешь себя словно в краеведческом музее. На полках ютятся пузатые сосуды: керамическая кружка бирюзового цвета, глиняные горшки с широкими краями, резная ваза на трех ножках, украшенная узором, — ее Наталье подарили во время поездки в Якутию. На входной двери висит шаманская метелка — еще один подарок-оберег, с которым связано немало историй. Их Пономарева расскажет, держа метелку за деревянную рукоятку. , Изделия из дерева в мастерской всюду: столешница, стулья, лестница, фигурки лошадей. Даже кружку с кофе, чтобы он лучше заварился, Наталья накрывает деревянной дощечкой. Белую кружку с нарисованной веткой цветов Пономарева отставит, чтобы показать свои работы, — ловко вскарабкается по лестнице и достанет пастельные пейзажи, написанные на скрепленных между собой деревянных дощечках: — Я пишу на дереве, которое нахожу в старых кёнигсбергских домах. Приношу в мастерскую, выдираю ржавые гвозди, шлифую, если требуется, и собираю из отдельных досок будущий «холст». Как правило, это бывшие двери, найти уцелевшие становится все сложнее. Сохранились дощатые заборы, но они не подходят — их можно только красить, как у Марка Твена. Кёнигсберг уходит, от него остаются лишь развалины. И мне хочется, чтобы таким образом эти развалины продлили свою жизнь. Наталья рассказывает, что впервые задумалась об этом, когда, работая искусствоведом, писала статью об Арсении Максимове. — Он приехал на войну и, впечатлившись, остался. Был главным архитектором, рисовал развалины послевоенного города. Начав статью, я задумалась, а зачем? Зачем он рисовал город, когда все вокруг рисовали войну? — продолжает Пономарева. — Тогда, наверное, и пришло понимание, что наш город, в котором и Кёнигсберг, и Калининград, всегда неуловим. Мы словно пропускаем его сквозь пальцы. , Оттолкнувшись от этой мысли, Наталья попробовала рисовать городские улицы не на холсте, а на дереве. Рельеф старых досок в сочетании с полупрозрачными линиями пастели не только придал работам нужную текстуру, но и позволил наконец-то поймать ускользающий образ города и добиться ощущения, что его улицы оживают. У этой серии городских пейзажей пока нет логического завершения: часть работ Наталья выставляет, для других продолжает искать подходящие деревяшки. Процесс, по словам художника, непредсказуемый — некоторые доски долго ждут, пока им найдется подходящая пара. — За слоем краски — жесткой, ощутимой, — пропадает ощущение подлинности. Для меня город на таких пейзажах выглядит ненастоящим. Фактура дерева со всеми этими засечками, дырами, да даже шляпками гвоздей — сама по себе живопись, поэтому проект я назвала «Живопись на старых досках», — художник делает глоток кофе и продолжает, — Работа складывается непросто. Бывает, находишь нужные доски, сколачиваешь, ставишь на мольберт и понимаешь: ничего больше не нужно — время на них так отпечаталось, что никаким изображением лучше не скажешь., Первым в серии был триптих на бывших дверях. Пономарева рассказывает, что расписывала их как прялки — остров Канта и его окрестности, покрытые снегом, написаны простыми, легкими штрихами, какими мастера издревле наносили узоры на прялочные поверхности. — Получилась такая смесь взаправдашнего и того, что исчезло, — говорит Наталья, показывая створки с множеством домов в снежных шапках и куда-то спешащих их жителей. Замечаю, что своей непосредственностью этот зимний пейзаж напоминает мне старые открытки. Художник соглашается. — А вот людей очень хочется рисовать больше, для меня они не стаффаж, а свидетели, участники событий. К тому же, какой город без людей?, Еще один большой проект Наталья Пономарева представляла на последней персональной выставке, называется «Окно». Цикл родился в конце «какой-то бесконечной зимы». — Природа тогда долго-долго готовилась, а потом раз — и наступила весна. Мне захотелось ухватить это мгновение перехода, в котором есть и тоска, и порывы, и пробуждение, и надежда. А эти силуэты деревьев и домов, — показывает на картину, — я каждый день вижу из окна своего дома. Их художник, как и городские пейзажи на досках, пишет пастелью. Говорит, что работа с ней и деревом научила легкости и изменила отношение к цвету — «большого», по словам Пономаревой, в «Окне» нет. Из-за спокойной цветовой гаммы сложно определить, в какое время года написан натюрморт. Тот, который я принимаю за поздний летний вечер, оказывается «полуосенью» — Наталья говорит, что когда писала, в воздухе пахло опавшими листьями. Про листву она еще вспомнит, рассказывая о поездке в Якутию, где ей подарили трехногую вазу с национальным орнаментом: — Лет пять назад меня пригласили провести мастер-класс по пастели в новой галерее при художественной школе. Помню, у меня екнуло сердце, когда накануне вылета спросила у коллег, что им привезти из Калининграда, и они ответили: «Гербарий». Взлетая, я, словно глазами якутов, жадно смотрела на отдаляющийся город и заново удивлялась разнообразию красок, которое не сравнится с Мирным, где вокруг только ржавая тайга., Слушая, с какой нежностью Наталья говорит о природе, обнаруживаешь связь между «Живописью на старых досках» и «Окном». Обе серии не только пытаются запечатлеть неуловимую красоту, но и целиком пронизаны воспоминаниями самого художника. И когда Пономарева вновь возвращается к «Живописи» и показывает рисунок улицы Фрунзе, с первых слов угадываешь, что она — одна из любимых., Рекомендуем вам продолжить арт-прогулку и побывать в мастерских других калининградских художников: У Коли и Лины Шаповаловых; У Виктории Шворень; У Евгения Печерского; У Андрея Ренского; У Ксении Шереметовой-Благовестной; У Ольги и Владимира Ульяновых; У Юрия Васильева; У Льва Шерстяного; У«кёнигсбергского Энди Уорхола»; У Евгения Машковского; У Бориса Булгакова. , Фото: Бока Су