Хью Кольтман: «Мне сложно делиться личным с теми, кому на это наплевать»

Заканчивается летний фестивальный сезон. Большинство музыкантов, которые заслуживали внимания на европейских фестивалях под открытым небом, фактически, представляли собой большой караван, который перемещался из города в город, с open-air’а на open-air. Gorillaz, Arcade Fire или Джека Уайта можно было посмотреть, не слишком удаляясь от дома. Большие звезды старались «обслужить» всех, и многие, надо отдать должное, доехали до России, как Ник Кейв, Massive Attack или те же Gorilllaz. По-настоящему уникальной можно было назвать, пожалуй, только программу 52-го джазового фестиваля в Монтре. Здесь открылась новая площадка – Montreux Jazz Club. И именно на ней проходили концерты, которые невозможно представить себе где-либо еще. Например, большой джем-сейшн, посвященный 85-летию Куинси Джонса. Или сольную программу англичанина Хью Кольтмана, который давно живет во Франции, а свой последний альбом Who’s Happy записывал в Новом Орлеане. Виктория Новосельская и Борис Барабанов поговорили с Хью Кольтманом о музыке и не только. Давайте начнем с того, что есть три города, которые очень важны для Вас – Лондон, Париж и Новый Орлеан. Совершенно верно. Как Вы делите себя между ними? Я бы хотел больше времени проводить в Новом Орлеане. До записи альбома я бывал там несколько раз и совершенно влюбился в этот город. Что касается Лондона, я не совсем оттуда. Я из юго-западной части Британии, ближе к Бристолю, туда я раньше ездил довольно часто, но теперь бываю все реже, так как семья моя живет в Париже. Я уже 18 лет как обитаю во Франции. Когда в 60-ые и 70-ые годы музыканты переезжали из Англии во Францию, как The Rolling Stones, например, это называли налоговой эмиграцией. Что сподвигло вас к переезду? Это было очень спонтанно. Моя бабушка, с которой я жил, когда был ребенком, некоторое время жила во Франции и знала несколько фраз по-французски. Мне нравился этот язык. В Англии я долгое время играл в группе, и когда эта группа распалась, нужно было решать, что делать. Я жил в маленьком городке, и после восьми лет в группе, имея какой-никакой опыт, я не хотел возвращаться к старому. Я мог поехать в Лондон, еще куда-то. Со своей тогдашней подружкой я поехал на каникулы во Францию, и мне там понравилось. Я понял, что хочу изучать язык. Первоначально планировал остаться во Франции на год, поучиться, записать альбом, затем вернуться в Англию и собрать группу. Но год превратился в полтора, затем в два, в три. Я думаю, что привязанность к месту определяется теми, кто тебя окружает. Мне повезло – я быстро встретил отличных людей, которые до сих пор остаются моими друзьями. Я всегда был англичанином, но постепенно я все больше обрастал связями и делами во Франции, так и остался. Те люди, которых Вы встретили во Франции, – это были коллеги-музыканты или просто хорошие друзья? Музыканты, в основном. Первыми, кого я встретил, были Робин Дейви с группой The Hoax. Это была моя первая группа во Франции. Мы играли примерно год вместе, записали несколько вещей, затем он переключился на другой проект, а я стал играть с другой группой. Так оно все и случается, все зависит от людей, которых встречаешь. Очень важно оставаться открытым. По крайней мере, я считаю очень важным оставаться открытым к тому, что может произойти, не планировать заранее. Вот недавно я записывался с блистательным пианистом Эриком Ленгини. А еще я записывал Corpus Christi Carol в версии Бенджамина Бриттена c великолепным виолончелистом, с которым познакомился на записи другого альбома, он вот-вот выйдет. Так что любое сотрудничество начинается со знакомства с людьми. C барабанщиком, с которым я сейчас играю, мы познакомились еще до записи моего первого альбома, и мы до сих пор играем вместе, он потрясающий. Так что да, я считаю очень важным для себя оставаться открытым к новым людям. Есть еще один человек, который также переехал из Британии во Францию, и тоже по причинам, связанным с музыкой. Его зовут Чарли Уинстон. Да, мы вместе играли примерно неделю назад, на фестивале. И это забавно, так как мы не виделись года два-три, и было приятно снова встретиться, узнать, как дела. Для меня все сводится к человеческим отношениям. Знаете, у всех бывают какие-то неудачные времена, когда думаешь, хватит, брошу все, вернусь в Англию. Затем, думаю, что я буду там делать? Соберу новую группу, совсем новых людей? Особенность жизни экспата в том, что если что-то идет не так, ты списываешь это на то, что ты в чужой стране. Думаешь, вся эта фигня, это потому, что я не в Англии, хочу обратно в Англию. Но это происходит со мной все реже. Моя первая группа в Британии, The Hoax, – мы все были парнями из одного городка. Два гитариста, бас-гитара. Они искали солиста, я пел, но не был настоящим солистом. Мы выступали сначала в бесконечных пабах, потом в бесконечных клубах, выпустили пять альбомов, для США и Канады записались на Atlantic Records. Но в остальных случаях все всегда начиналось со встречи с людьми. Вам ведь уже сорок пять лет. Что это значит для Вас прийти к успеху в этом возрасте? Я сформулирую по-другому: я расцениваю это как подтверждение и принятие того, что я считаю хорошим сам, в своей голове. Когда записываешь музыку, считаешь ее хорошей и затем встречаешь публику, которой тоже нравится эта музыка. Каждый раз, когда я выступаю перед людьми, я благодарю судьбу. Когда я только переехал в Париж, я преподавал английский язык, работал в отеле, чтобы зарабатывать на жизнь и заниматься музыкой. И теперь каждый раз, когда выхожу на сцену и зарабатываю тем, что я люблю делать, я считаю, что мне чертовски повезло. Если я выступаю перед двадцатью тысячами человек – отлично, если в зале пятьсот человек – отлично. Для меня это одно и то же. Счастливая возможность работать, исполнять свои песни перед людьми, которые пришли тебя послушать, – это бесценно. Смысл – в этом? Не в лимузинах и поклонницах у дверей дома? Конечно. Я выступал в больших залах, я выступал на маленьких сценах. И иногда отдача в маленьком зале больше, чем в огромной аудитории. А иногда наоборот. Тут нет правил и закономерностей. Главное – играть свою музыку, играть как можно лучше и самому тащиться от того, что делаешь. А я люблю, то, что делаю. И если тебя слушают двести человек по-настоящему, это лучше, чем, к примеру, двадцать тысяч, которые только делают селфи и пришли, чтобы отметиться, но не слушают тебя. В моих песнях много личного, и мне сложно делиться чем-то очень личным с теми, кому на это наплевать. Так что лучше небольшая и очень внимательная аудитория. Недавно мы играли в Париже, в Цветочном парке, перед тремя тысячами зрителей, и когда я пел песню, посвященную моему отцу, у которого диагностировали болезнь Альцгеймера несколько лет назад, мне было очень сложно петь, ведь я не мог не думать об отце в этот момент. И видеть перед собой эти тысячи людей, которые слушали с вниманием и уважением, было потрясающе. Завтра Ник Кейв будет играть здесь, в Монтре, программу, основанную на трагических событиях в его жизни, на альбоме, который родился после смерти его сына. Это всегда удивительно: как удается артисту раз за разом транслировать столь трагические эмоции. Это просто владение профессией? Для меня каждый вечер случаются открытия в музыке. Фредди, гитарист, удивляет меня на каждом выступлении, Рафаэль на ударных – также. Благодаря им музыкально мои выступления – это всегда что-то новое. Что же касается смысла песен, то не всегда получается одинаково – ты просто стараешься спеть песню, как можно лучше, иногда получается лучше, иногда хуже. На это может уйти пара лет – можно исполнить песню триста раз, и в триста первый внезапно что-то произойдет, какой-то щелчок – и песня прозвучит так сильно, как никогда раньше. Каждый раз, когда я пою песню я пытаюсь погрузиться в то же состояние, в котором писал ее. Не всегда бывает легко испытать те же чувства, но образ мыслей и общий настрой я пытаюсь сохранить. И если я могу сохранить связь с этими чувствами, я могу передать их слушателям. Ведь если я просто пою слова, даже если пою их хорошо, я не смогу передать того, что стоит за ними и ради чего, собственно, написал эту песню. Давайте вернемся к Вашей работе в Новом Орлеане. Вы говорили в интервью, что продюсер альбома просил Вас не делать демо-запись. Что это значит? Обычно я делаю демо-запись, и работаю над ней очень тщательно. Когда я пишу песню, у меня есть под рукой все нужные инструменты, и я все могу использовать. Например, сыграть примерно партию на клавишных, подредактировать на компьютере и использовать в демо. Но Фредди сказал: «Не записывай демо, чтобы не привязываться к определенному звучанию». И это был фантастический совет! Потому что мой барабанщик Рафаэль говорил мне даже раньше, чем Фредди, что когда я даю ему демо того, что хочу от него услышать, ему очень трудно избавиться от моего звучания и найти свое. А когда звучат только гитара и вокал, всем остальным приходится импровизировать. И это был прекрасный опыт. Большинство музыкантов привыкли работать с демо записью, она дает им структуру песни. В некоторых песнях мне не нужна была четкая структура, а нужна была просто подпевка хором, я говорил ребятам: «Представьте себя на улице Нового Орлеана, сейчас четыре утра, все немного пьяны, и вы стараетесь играть, как можно лучше. Все это должно выглядеть, как в фильмах Джима Джармуша. А где-то я мог быть более точным в моих музыкальных указаниях. Но все это было классно, потому что так и получаются неожиданные вещи. С остальными музыкантами я встретился за три часа до записи альбома, мы только познакомились, и три часа спустя уже записывали песню. Так и делается музыка: ты не всегда можешь точно донести, как это должно выглядеть в музыкальном смысле. Даже если у тебя все партии прописаны, словами трудно точно описать музыкальное звучание. Кто-то из музыкантов услышит тебя и затем исполнит это в своем понимании, неожиданном для тебя, может быть, не так, как ты хотел, а даже лучше. О вашем альбоме говорят: «Это звучит очень по-новоорлеански». Можете объяснить, как для Вас город превращается в музыку? Как Вы объясняете этот процесс трансформации духа города в музыку, в песни? Это ведь очень туристический взгляд на город, со всеми этими оркестрами, вышагивающими по улицам, прямо как в туристической брошюре. И снова во многом это заслуга Фредди, моего продюсера и гитариста, с которым мы делали этот альбом. Поскольку я действительно очень люблю этот город, это звучание новоорлеанских групп, он всегда говорил мне: «Ладно, я знаю, как тебе это нравится, но давай не будем делать такой звук в каждой песне, не будем превращать это в стилизацию. Это ведь не открытка». И то, что он говорил, действительно меня задело. Он говорил: «Ты знаешь, что твои песни заслуживают быть такими, какими они созданы, и если ты хочешь окрасить их в цвета Нового Орлеана, – супер, но нет необходимости раскрашивать весь альбом». У меня есть композиция Hand Me Downs, она в большей степени о том, что мы получаем от других в эмоциональном смысле – от братьев и сестер, от любимых, от членов семьи, о том, что эти люди дают тебе, когда ты выходишь в жизнь, как ты строишь свою жизнь из этих кирпичиков. Эту песню мы записали просто с акустической гитарой, с канадской певицей Мелиссой Лаво, и это могло бы быть записано где угодно, там нет никакого новоорлеанского звучания. Есть три-четыре песни со звучанием, как мне кажется, как у Тома Уэйтса, с его настроением, которое мне очень нравится. И есть несколько песен, которые не похожи ни на что. Нет нужды ставить новоорлеанский штамп на каждую песню, чтобы сделать ее стоящей. Это хорошие песни сами по себе. Мне кажется, если что-то и превратило этот альбом в новоорлеанский, так это жара и влажность. Потому что пара-тройка песен из этого альбома в оригинальной версии звучали в более быстром темпе, немного по-рокерски, но здесь так жарко и влажно, что быстро играть совсем не хотелось. А хотелось играть в более расслабленной манере, с грувом, как у группы The Meters.