Они встречались, страдали и расставались. Истории их любви теперь изучают толпы

Открыв выставку «Пикассо&Хохлова», ГМИИ имени Пушкина выступил в необычном для себя сериальном жанре. Этот отраженный в картинах и документах страстный и печальный роман можно расценить как спин-офф другой выставки — «Парижские вечера баронессы Эттинген», которая до конца декабря работает в соседней с главным зданием ГМИИ Галерее искусства XIX-XX веков.

Это две параллельные истории, связанные друг с другом не только временем, местом действия и собственно персоной Пабло Пикассо, задействованной и там, и тут. Оба сюжета разыграны как пьесы в исторических декорациях, проливающих свет на обстоятельства, в которых это искусство создавалось.

Обе выставки, сделанные усилиями российских и французских музеев и коллекционеров, отличает единый почерк общего куратора — с нашей стороны им стал Алексей Петухов, хранитель французской живописи XIX-XX веков в Пушкинском музее, и рука дизайнера — заведующей выставочным отделом музея Анны Каменских.

Главное же сходство состоит в том, что обе экспозиции, полные совершенно новых для зрителя, незамыленных и во всех отношениях удивительных вещей, напоминают шкатулки с драгоценностями, к которым только сейчас, впервые подобрали ключи. Предметы, многие десятилетия скрытые от посторонних глаз, извлекли на свет божий, и теперь они способны изменить восприятие даже тех произведений, которые мы, казалось бы, знаем наизусть.

Время Ольги

Пабло Руис Пикассо — один из самых плодовитых художников XX века и точно самый дорогой — три года назад его «Алжирские женщины» ушли на Christie’s за 179,3 миллиона долларов. Мастер знаменит и своими романами с женщинами. Но жены у него было всего две. Второй была Жаклин Рок, брак с которой он официально заключил в 80-летнем возрасте (она и стала его официальной вдовой), а первой — Ольга Хохлова, дочь армейского полковника, танцовщица кордебалета труппы Сергея Дягилева. Они познакомились в 1917 году на репетициях фантасмагорического балета Эрика Сати «Парад» в театре Шатле. Когда Пикассо, писавший декорации к спектаклю, влюбился, а спустя год повел избранницу под венец, свидетелями на венчании в православном соборе Александра Невского в Париже были его друзья, поэт Макс Жакоб и писатель Жан Кокто.

Ольга Хохлова стала матерью первенца Пикассо Пауло (или, на французский манер, Поля) — мы знаем его как «Мальчика на ослике» и «Мальчика в костюме Арлекина». Сын Поля, Бернар Руис-Пикассо, основал фонд FABA (Фонд поддержки искусства Альмины и Бернара Руис-Пикассо), которому принадлежат произведения, остававшиеся во владении Ольги — те, что Пикассо не затребовал назад после расставания с женой в 1935 году. Эти картины и составили большую и пока малознакомую публике коллекцию, часть которой вместе с работами из парижского Музея Пикассо приехала сейчас в Москву.

© архив Ольги Руис-Пикассо, Фонд поддержки искусства Альмины и Бернара Руис-Пикассо

Пабло Пикассо и Ольга Хохлова на террасе отеля «Минерва». Рим, 1917

«Образы и Ольги, и Поля в произведениях этого времени не заезжены, — комментирует выставку Алексей Петухов, — постоянно это собрание не выставляется, оно путешествует по выставкам, и сам этот фонд FABA институционально недавно оформлен. Слышно о нем стало всего несколько лет назад».

Фонд, по всей видимости, был учрежден после того, как внук заглянул внутрь бабушкиного дорожного кофра, много десятилетий стоявшего взаперти. Этот сундук, который мы тоже видим, Ольга всю жизнь возила с собой, и когда внук решился его открыть, оттуда посыпались реликвии — распятие, фотографии, балетные туфли и танцевальные пачки, письма на русском языке. Ольга Хохлова писала родным, которые оставались в России и бедствовали, пыталась им помогать — и Пикассо, как известно, посылал в Россию деньги, пока они были вместе. В сундуке оказалась спрессована жизнь и трагедия человека, связанного с Пикассо, несмотря на тяжелый разрыв, до последнего дня.

Экспозиция охватывает весь период их совместного и параллельного существования, с 1917 года по начало 1950-х. А если говорить об искусстве, то с 1917-го по середину 1930-х, и все, что было создано в течение этих 17-18 лет, можно увидеть в Белом зале, который выглядит местом счастья. В глубине его — как будто сцена кинотеатра, а на экране счастливый, вполне еще бодрый Пикассо (ему тут хорошо за 40) возится в траве с сыном и держит за руку улыбающуюся красавицу-жену.

Впервые эти свидетельства счастья можно было увидеть год назад на выставке в Музее Пикассо в Париже, откуда она и переехала в Москву, дополненная отдельными вещами из собрания ГМИИ — в частности, фотографиями и забавным рисунком Жана Кокто «Пикассо в своей мастерской». На нем художник изображен как раз на фоне «Портрета Ольги Хохловой». В Париже выставка называлась «Ольга Пикассо». И для французов, и для нас она стала открытием, перевернувшим представления о личности не только жены художника, но и его самого.

«Мы и Запад тут в равных примерно позициях, — объясняет Петухов, — потому что и мы, и они мифологизировали фигуру Ольги Хохловой, но в разных ракурсах. Для нас она — миф положительный: страдающая русская в Париже, она вдохновила его — а он ее, неблагодарный, бросил. На Западе же в биографиях Пикассо доминирует другая точка зрения: Ольга Хохлова представлена как закрепощающий, липкий, нежеланный человек, мещанка, в культурном отношении — человек чужой. Несмотря на то что она провела с Пикассо больше времени, чем любая другая его спутница, Запад ее несколько вытеснил из контекста, развенчал и обесценил, а сейчас эта выставка вдруг взяла противоположную ноту. И теперь устами одного из кураторов с французской стороны — Жоакина Писсаро — нам говорят, что неоклассицизм Пикассо надо бы переименовать в Эпоху Ольги. Ее значение пытаются абсолютизировать. Истина лежит, как всегда, посредине: конечно, она не великий человек, но и не черный демон. Используя документы и архивные свидетельства, можно день за днем прожить эту жизнь, проследить эволюцию отношений».

И проследить эволюцию самого Пикассо, который в этом тандеме, в истории с двумя действующими лицами, в экспозиции, где холсты на стене перемежаются фотографиями, не то что теряет привычный нимб, но, оставаясь великим художником, перестает быть небожителем.

Салон Элен

Выставка, устроенная по соседству с проектом «Пикассо&Хохлова», способна возбудить любопытство уже одним названием: «Парижские вечера» баронессы Эттинген. Руссо, Модильяни, Аполлинер, Сюрваж, Фера». Несмотря на то что имени Пикассо в названии нет, он был завсегдатаем салона (после смерти баронессы оформил как художник ее роман) — и его «Скрипка» (1912) из собрания Пушкинского музея тут тоже висит.

Главная же героиня — снова дама, и снова родом из Российской империи. Элен Эттинген (1887-1950), урожденная Елена Миончинска из уважаемого шляхетского рода появилась на свет в имении Красный Став где-то на границе нынешних Украины и Польши, вышла за немецкого барона, но мужа скоро оставила и отправилась искать счастья в Европу. Пожила в Италии, оттуда уехала в Париж, где уже поселился ее кузен Сергей Ястребцов, более известный как художник Серж Фера.

На доходы от российских имений брат с сестрой устроили салон на бульваре Распай и стали собирать современное искусство и африканскую скульптуру. У входа в салон гостей встречала та же «Свадьба» Анри Руссо — у Элен Эттинген было девять главных работ Руссо — даже больше, чем у Щукина, — и та же «Свадьба» встречает нас сегодня на выставке: интерьер экспозиции в нюансах, вплоть до старинных стульев в залах, контрастных панелей и бледно-желтых стен, воспроизводит обстановку парижского салона тех лет.

Ближайшим другом Элен и Сержа был поэт Гийом Аполлинер, в подарок которому они основали в 1912 году знаменитый журнал «Les Soirés de Paris», — и до начала войны он возглавлял редакцию, печатаясь в нем как художественный критик и поэт. Когда в 1918-м Аполлинер, так и не оправившийся после ранения на фронте, умер, Пикассо нарисовал эскиз его надгробия — очень известный, но так и оставшийся на бумаге. А реальный памятник сделал и оплатил Серж Фера.

На выставке демонстрируются придуманные Фера декорации к абсурдистской пьесе Аполлинера «Груди Терессия» (первое упоминание термина «сюрреализм») и эскизы декораций к пьесе Кокто, сделанные им вместе с его подругой Ирен Лагю (которая, прежде чем завязать отношения с Фера, отказалась выйти за Пикассо). Тут висят полотна Анри Матисса, Жоржа Брака, Франсиса Пикабиа — все они были своими людьми в салоне баронессы, она «засасывала» в свою орбиту каждого, кто представлял интерес.

У Элен был возлюбленный, художник Леопольд Сюрваж — родившийся тоже в Российской империи, в Хельсингфорсе, Леопольд Штюрцваге, то ли немец, то ли швед. Какое-то время он делил мастерскую с Модильяни, и тот написал портреты Сюрважа и Элен. Ее портрет сохранился на единственном ветхом снимке (висит на выставке), а портрет Сюрважа привезли из музея Атенеум (Хельсинки) специально, вместе с произведениями из музея Оранжери и Музея современного искусства города Парижа, Центра Помпиду, женевского Пти-Пале, Национальной библиотеки Франции и частных французских собраний. Прежде всего — из собрания Альбано и Мадлен Руссо, ставших наследниками Сержа Фера.

К художнику Альбано Руссо отношения не имеет. Дело в том, что ни у брата, ни у сестры не было детей. Альбано, которому Серж Фера, переживший сестру, завещал наследие, — сын режиссера, с которым когда-то работал художник. И супруги Руссо сохранили все, включая переписку (в том числе на русском), и документы, которые выставляются сейчас впервые. Например, паспорт Элен Эттинген, который она продлевала в консульстве Российской империи до 1924 года, пока Франция не признала Советскую Россию.

Не получив специального образования, Элен была и вполне умелым художником, но главное — она оказалась натурой столь одаренной и наделенной таким редким присутствием духа, что не завидовать этой ее витальности и воле к жизни невозможно. Придумав себе псевдонимы для каждого рода занятий — как художник она подписывалась именем Франсуа Анжибу, а как Эттинген выступала арт-критиком и писателем, — после революции она жила за счет своего искусства. Да, конечно, продавала коллекцию, но главное — расписывала керамику, расшивала покрывала, изобретала одежду с абстрактной аппликацией собственноручного изготовления… Втайне наверняка рассчитывая, и не напрасно, что после ее смерти кто-то захочет на все это смотреть.