Окрестности Чистых прудов сегодня — лакомый кусок для риэлторов. Район супер-престижный, цены на однокомнатные квартиры начинаются тут от 14 миллионов рублей, а на двухкомнатные — от 22-х. Коммуналок здесь уже не осталось — последние распродали в девяностые и нулевые. Вместе с обитателями сменился и дух места, который раньше был тут совсем другим. Журналист и писатель Александр Цыганов, чье детство прошло на Покровке, рассказал «Мосленте», какой была жизнь в коммуналке на Чистых прудах.
«Соседка была "персональной пенсионеркой", потому что знала Ленина»
Наша квартира была срезом начала 1960-х годов, портретом того времени. Она немного была похожа на то, что снял Михаил Казаков в фильме «Покровские ворота».
Входная дверь с пятью звонками, напротив каждого - фамилия и подпись, кому сколько раз звонить. Соответственно, и почтовых ящиков пять штук, на них написано: «Правда», «Известия» — кому какую газету почтальону класть.
Как входишь, направо — большая общая кладовка, и на выходе из нее — полочка с телефоном, единственным на всю квартиру.
В первой комнате слева жила очень добрая старушка Ольга Устиновна, у которой я проводил какое-то время. Для ребенка нормально было зайти в гости к соседям, пока родители на работе.
Что интересно - она была «персональной пенсионеркой», потому что знала Ленина.
В годы революции Ольга Устиновна работала машинисткой в Петрограде. Однажды ей довелось поработать с Ильичом: кто-то заболел, ее вызвали на замену и сказали, что надо помочь товарищу Ленину в работе.
Это был единственный такой эпизод в ее жизни. Но он оказался подтвержден документально, и Ольга Устиновна смогла доказать, что работала с Владимиром Ильичом. А такие люди в 1960-х, при Хрущеве, автоматически получали звание «персональный пенсионер».
Получала она 200 рублей — ощутимо больше, чем другие пенсионеры, которым тогда платили рублей по 90, максимум 120. В то время моя бабушка, помню, получала 22 рубля, потому что у нее был прерывавшийся стаж — она много сидела с детьми.
Ольга Устиновна любила рассказать о старой Москве, о начале советской власти. Правда, про саму революцию не заговаривала, и вопросы о ней обходила.
«Показывал фотографии первых самолетов и Сикорского»
Вообще, в моем детстве было немало общения с людьми, которые лично знали великих и принимали участие в исторических событиях. Происходило все само собой, и я тогда не придавал этому особого значения. Бабушка и дедушка жили у меня в Большом Толмачевском переулке, и я часто гостил у них. Однажды гулял там, и встретил меня на улице какой-то дедок. Заговорил со мной и пригласил к себе в комнату на Старомонетном переулке.
Меня потом сильно ругали за то, что я пошел к незнакомому мужику в дом: понятно, как и сейчас, боялись педофилов. Но это был просто старый одинокий дедушка, которому хотелось перед кем-то выговориться.
Я запомнил и его комнату, и его рассказ, потому что все это было действительно интересно. Он показывал фотографии первых самолетов и Сикорского - оказалось, они работали вместе еще до Первой мировой войны. А в 1963-1964 году, когда мы познакомились, он жил в отдельной комнатке, никому не нужный. И рассказывал мне весь весь вечер про первые шаги отечественной авиации. Летное поле у них было под Петербургом, в Гатчине.
«Одна комнатка на двоих — это все, что у них осталось от прежнего дома»
Если вернуться к воспоминаниям о нашей коммуналке, то коридор был буквой «зю», и напротив входной двери жили две старушки. Помню, у них был еще древний серо-черный кот, который никогда ни с кем не играл и на руки не шел. Эти две пожилые женщины ни с кем особенно не общались. Все знали, что это члены семьи бывшего владельца дома. И одна комнатка на двоих — это все, что у них осталось от прежнего недвижимого имущества.
Наша семья въехала в свою 11-метровую комнату в 1959 году. Позже мы узнали, что ее «отрезали» у этих старушек. То есть их мало того, что потеснили в своем доме, в своей квартире, так еще и пол-комнаты потом забрали. У них было два окна, им сказали — много, и оставили одно, сделали стенку и заселили нас.
© РИА НовостиНа этих 11 метрах мы жили вчетвером: мать, отец и мы с сестрой. Детство было светлым, и тогда мне наша комната казалась уютной. Обстановка была простая: шкаф, холодильник, на котором стоял телевизор «Рекорд Б», полутораспальная кровать. Обедали мы за круглым столом, у окна. На раскладном диване спал я, причем часто вдвоем с отцом - мать его выгоняла, потому что он храпел. И еще у нас стояло пианино. Сестра чаще ночевала у бабушки с дедушкой, но когда оставалась дома, ей ставили раскладушку в проходе.
Надо сказать, что и книжная полка нашей семьи, и одежда висели в коридоре, потому что места в комнате для них не было. И, кстати, о нравах: помниться, где-то классе во втором я у отца спер какие-то копейки из кармана пальто. Шел, задел, а там зазвенело. Ой, денежка, можно купить мороженое или конфет. Стыдно, конечно, но, по-моему, через это проходят все дети, которые еще не понимают, что значит - свое, а что - чужое. Но вот он факт об отношениях в квартире: в коридоре оставляли одежду с деньгами, никому и в голову не приходило, что могут украсть.
«Четыре конфорки на всех»
Ванная была одна на всех, там стоял газовый нагреватель, который надо было отдельно включать, чтобы пошла горячая вода. За следующей дверью был туалет, а дальше - еще одна комнатка, где жила Евгения Фоминична. Это была классическая еврейская бабушка - полная, с крупным носом и усиками. Она меня любила, и вместе мы нередко смотрели телевизор в ее комнате - «КВН» с большой линзой. Взрослые уже дети Евгении Фоминичны навещали ее нечасто, и она постоянно просила меня застегнуть ей боты - со своим животиком она до них не дотягивалась.
В следующей комнате жила семья двух типичных инженеров: Борис и Наташа. У них я больше всего проводил времени — классные ребята. Лет по 26, детей у них тогда еще не было. Гитара, рюкзачки в углу, — романтики дорог 1960-х годов, непартийная молодежь.
За следующей дверью находилось последнее помещение в квартире — общая кухня. Из нее уходил черный ход, по которому я уже, когда подрос, выносил мусор на помойку, потому что мусоропровода в нашем доме дореволюционной постройки, естественно, не было.
Типичная коммунальная кухня: веревки для сушки белья, скромно в уголке — столы, общая плита - четыре конфорки на всех. Не помню ни шипения, ни ссор, ни тем более, скандалов.
Внутрисемейных выяснений отношений было куда больше, чем внутриквартирных. Не знаю, насколько типичной была наша коммуналка, но отношения у всех были хорошие.
«Вернулся через пять лет: дом конфискован, а семья переселена»
Возвращаясь к тем двум старушкам, нашим соседкам, у которых отрезали пол-комнаты. Тут надо рассказать историю самого здания на Покровке 11. Это был доходный дом, построенный в 1909 и принадлежавший заслуженному профессору Московского Университета, механику и математику Федору Алексеевичу Слудскому.
Когда он умер, в права наследования вступил его сын, геолог Александр Слудский, который году в 1917 году уехал в Крым. Там он стал основателем научной станции Карадаг. Домой вернуться Александр Федорович смог только в 1922 году, и увидел, что дом его конфискован, а семья переселена.
Изначально он жил в другом, более престижном подъезде, в десятой квартире. Их окна выходили на дворовый переулочек и церковь. А у нас была квартира номер три, окна выходили на шумную Покровку.
Хотя советская власть и считала Слудского буржуем, но он был именно ученым, и ему неважно было, что с домом. К счастью Александр Федорович выжил при крымском терроре.
Причем известно, что он обращался к большевикам, чтобы они не позволяли солдатам лезть на территорию станции Карадаг, потому что это — достояние народа. И таким образом спас ее от разорения.
Квартиру 10 после революции занял партийный пропагандист Берг, впоследствии репрессированный. Можно себе представить, что испытал человек, вернувшийся в родной дом, и узнавший, что в его квартире живет партийный функционер. Говорят, он потом не раз говорил о том, как жалеет о потерянной библиотеке, лабораторных принадлежностях и рукописях...