Замятин в воспоминаниях современников

До сих пор это произведение является самой известной его работой. Однако у Замятина были и другие крупные проекты. Например, роман о жизни знаменитого гуннского вождя Аттилы. Эту вещь писатель закончить не успел, и первая ее часть вышла как повесть «Бич Божий».

Современникам же Замятин запомнился как автор непревзойденных по своей стилистике повестей и рассказов — «Уездное», «Алтарь», «На куличках», «Север» и многих других. Именно эти произведения чаще всего упоминали писатели и критики, которым доводилось быть знакомыми с Евгением Ивановичем. О том, что они думали о творчестве и личности русского классика читайте в нашем материале.

Юрий Анненков

С Евгением Замятиным, самым большим моим другом, я впервые встретился в Петербурге, в 1917 году.

Значение Замятина в формировании молодой русской литературы первых лет советского периода — огромно. Им был организован в Петрограде, в Доме Искусств, класс художественной прозы. В этой литературной студии, под влиянием Замятина, объединилась, и сформировалась писательская группа «Серапионовых братьев»: Лев Лунц, Михаил Слонимский, Николай Никитин, Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, а также — косвенно — Борис Пильняк, Константин Федин и Исаак Бабель.

Евгений Замятин был неутомим и превратил Дом Искусств в своего рода литературную академию. Количество лекций, прочитанных Замятиным в своем классе, лекций, сопровождавшихся чтением произведений «Серапионовых братьев» и взаимным обсуждением литературных проблем, и, разумеется, — прежде всего, — проблем литературной формы, — было неисчислимо.

К сожалению, текст замятинских «Лекций по технике художественной прозы», который уцелел, несмотря на истекшие годы, не был до сих пор, за некоторым исключением, нигде опубликован.

Я приведу здесь несколько заглавий из этого цикла: «Современная русская литература», «Психология творчества», «Сюжет и фабула», «О языке», «Инструментовка», «О ритме в прозе», «О стиле», «Расстановка слов», «Островитяне» (пример), «Чехов», «Футуризм»...

Николай Оцуп

Вряд ли будет ошибкой назвать начало третьего литературного десятилетия в России студийным... Хорошо было начинающим стихотворцам: у них был незаменимый, прирожденный учитель — Гумилев. Но как обойтись будущим прозаикам без своего учителя?

Не будь в то время в Петербурге Замятина, его пришлось бы выдумать. Замятин и Гумилев — почти ровесники. Первый родился в 1885 году, второй годом позже. Революция застала того и другого за границей. Гумилев был командирован в Париж с поручениями военного характера, Замятин — в Англию, наблюдать за постройкой ледокола «Александр Невский» впоследствии «Ленин»).

Оба осенью 1917 года вернулись в Россию. Есть что-то общее в их обликах, в их отношении к литературе. Гумилев был человеком редкой дисциплины, сосредоточенной воли, выдержки. Теми же качествами привлекателен характер Замятина. Каждый из них алгеброй гармонию проверил. Тот и другой твердо знали, что мастерство достигается упорной работой.

Дмитрий Святополк-Мирский

И «Островитяне», и «Ловец человеков», тоже написанный об англичанах, отчетливо-сатиричны, как и «На куличках», утонченно-гротескная и преувеличенная карикатура на скучную уединенную жизнь восточносибирского гарнизона.

Повесть «На куличках» была опубликована во время войны и автор попал под суд. И тут, и в своих английских повестях Замятин, несмотря на тщательность и продуманность своего художественного метода, проявляет странную несведущесть: он недостаточно знает как русскую, так и английскую армейскую жизнь. Этого нельзя сказать о его рассказах из советской жизни.

Зел. Штейман

В начале июня ленинградский союз писателей устроил два диспута. Вернее, диспут был один, но растянулся на два вечера. Это примечательно. Говорили о писателе и критике. И, как полагается, говорили не столько «вообще», сколько о специфическом писателе, и сколько о специфической критике.

Выступали: Замятин, Сологуб, Лавренев, Федин...

Как на афишах: заслуженные актеры такие-то. И можно не покупать билетов. Старые знакомцы. Лавренев, между прочим, еще не заслуженный актер. Но, видимо, имеет все шансы.

Председатель второго вечера, небезызвестный г. Гизетти, обмолвился, что диспут, в сущности, совсем не диспут, а по традициям старой русской общественности — свободное собеседование.

Может быть и так.

Да и действительно так. Собеседование было до того «свободным», что право же приходится просто недоумевать безмерной доброте некоторых людей.

Замятин говорил о «марксятских (!) вшах», и о том, что русская критика совершенно недопустимо носит звучные еврейские фамилии.

Алексей Ремизов

Замятин не болтун литературный и без разглагольствований: за 29 лет литературной работы осталось — под мышкой унесешь; но весь — свинчатка.

В революцию стали поговаривать: справедливо ли литературные произведения на версты мерить? Но писатель по преимуществу болтун и на простой глаз чем толще книга, тем умнее, — и в революцию ничего не вышло и, как прежде, гонорар рассчитывается по количеству типографских знаков. Замятину не много перепало.

<...>

Замятин не революционер, никаких словесных прорывов и взлетов Андрея Белого; он остался в круге «Уездного», облюбовывая каждый камушек и застраивая до сложнейшего «Мы». Высшее достижение словесного искусства: «Север» (1918), «Русь» (1923) и «Пещера» (1923) {Рассказ «Пещера» появился в 1920 году. (ред.)}. Но лучшим остается «Уездное».

Словесно Замятин Гоголевского корня; прием некоторых его рассказов — чеховский: «Старшина» (1914), «Землемер» (1915); рассказ испорчен заикой, который повторится в «Встрече» (1935). В деревенском: «Чрево» (1913), «Письменно» (1916), «Кряжи» (1915) и до петербургского «Наводнения» (1930) — переодевание, что наивно называется «перевоплощением» и неизбежно навязанные мысли; тема: стихийное, а с отзвуком Толстого.

В сказках или, точнее, в баснях — Сологуб, сам же Сологуб от «сказок» Салтыкова, требующих комментарий, про что и про кого. В сказании «О том, как исцелен был отрок Эразм» (1920): бытовое монастырское «Уездного», «Знамения» (1918), «Сподручницы грешных» (1918) с галантностью — чуть-чуть не Кузмин.

Единственная попытка выйти из бытового и стать Андреем Белым: двухплановый «Рассказ о самом главном» (1923) дал только аллегории по Леониду Андрееву: тут дело не в лирике и не в какой-то другой памяти, которых нет у Замятина, и никаким искусством не взять, а потому, что Андрей Белый — огонь. При всей словесной изощренности Замятин всегда должен был подписываться под своим.