Татьяна Толстая — одна из наиболее знаковых современных российских писательниц. Ее роман «Кысь», опубликованный в 2000 году, стал одной из главных книг нулевых годов.

За него Татьяна Никитична получила премию «Триумф». Не менее удачными оказались и другие ее работы. Она продолжает литературную династию Толстых. Так, ее дедом по отцовской линии является Алексей Николаевич Толстой.

Мы отобрали десять цитат из ее произведений:

— Государственное — это школа, первая примерка тюрьмы. В школе учат дурному и противоречивому. Говорят: «Сам погибай, а товарища выручай,» — и тут же велят доносить. Говорят: "Надо помогать другу«, а списывать запрещают. «Войлочный век»

— Человек есть перекресток двух бездн, равно бездонных и равно непостижимых: мир внешний и мир внутренний. «Кысь»

— Никогда Чехов не написал ни одного рассказа на тему: «поженились — и жили счастливо», это для него невозможно. В самом сердце счастья зреет горе, в самом желанном и блаженном чувстве заложена гибель самого чувства; из каждого начала виден конец. «Изюм»

— Писатель Булгаков, Михаил Афанасьич, уже увековечил себя самым замечательным образом: нерукотворным. Феномен народной тропы в случае с Булгаковым сказался в полной мере: наш таинственный народ торит свою тропку там, где хочет, а не там, где ему указывают. К Лермонтову, например, нипочем не торит. Может, не читал. Тургенева немножко знает и даже производит конфету «Му-Му» с картинкой коровы как если бы Герасим утопил теленка.

Гоголя в упор не видит должно быть, оттого, что сам является его персонажем. Но Михаил Афанасьич, писатель мистический, поразил народ в самое сердце, причем не всем собранием сочинений, а именно и исключительно романом «Мастер и Маргарита». И не столько страницами о Христе и Пилате, сколько описанием нечистой силы, избравшей для посещения Москву и натворившей там черт-те чего.

Кто хоть раз сидел с нашим народом на лавочке, согласится, что черти, домовые, ведьмы, барабашки и лешие ближе и понятней простому человеку: он с ними живет, он об них спотыкается, они у него мелкие вещи воруют, а Христос — это сложно, это туманно, это узурпировано начальством, это ТВ-Центр и перегороженное движение по Волхонке. «Войлочный век»

— Ничего хорошего о человечестве в целом говорить не приходится: убивают и ближнего, и дальнего, изводят на нет целые народы. Если и есть такая нация, которая никого из соседей не потрепала, то либо силенок не хватило, либо соседей не было. Но в каждом народе есть люди сберегающие и люди разрушающие.

И среди разрушающих есть убийцы людей, и есть убийцы вещей. Те, кто убивают вещи — дважды преступны, потому что они уничтожают человека, земной след его, память о нем навсегда, окончательно. Те, кто убивают вещи — убивают время, заколачивают последние окна и отдушины, превращают существование в плоское и невеселое «сейчас». Те, кто убивают вещи, человека уж тем более убьют не задумываясь. На что он нужен-то. «Девушка в цвету»

— То, что Набоков не получил Нобелевскую премию, только лишний раз говорит о человеческой тупости и политической трусости Нобелевского комитета, хоть это и не новость. «Девушка в цвету»

— А государственный подход — он всегда с вывертом: ты думаешь, надо так толковать, — ан нет, толковать надо не так, а эдак. «Кысь»

— Пройти в прошлое легко: смотри перед собой и иди; заборов нет, замков нет, двери открываются и впускают тебя. Никакие цветы не отцвели; ягоды не знают сезонов, яблоки не падают с разросшихся, как сосны, яблонь, но достигают облачных впадин и превращаются там в виноград и звёзды. «Невидимая дева»

— Брежнев давно уже был не человеком, не персоной, а температурой воздуха, давлением ртутного столба, направлением ветра — из одной душной пустоты в другую душную пустоту. И вот вам объявляют, что прежнего климата уж не будет. А какой будет — не говорят. «Войлочный век»

— И жен не выбирают, они сами, неизвестно откуда взявшись, возникают рядом с вами, и вот вы уже бьетесь в сетях с мелкими ячейками, опутаны по рукам и ногам, и вас, стреноженного, с кляпом во рту, обучают тысячам тысяч удушающих подробностей преходящего бытия, ставят на колени, подрезают крылья, и тьма сгущается. «Невидимая дева»