Дмитрий Бертман: «Театр не терпит измен»

— Дмитрий Александрович, вы в детстве ставили спектакли?

— Когда я учился в школе, у меня был театр под диваном. Я залезал под диван, сочинял спектакли, ставил их в своем театре или о чем-то мечтал.

Потом, когда я вырос и уже не мог залезть под диван, к нам в гости пришли Кама Гинкас с Генриеттой Яновской (театральные режиссеры. — Прим. ред.). Узнав о моем увлечении, Гинкас научил меня, как сделать сцену на книжной полке.

Полки были железные, он подвесил на ниточках палочки и показал, как накручивать на эти палочки штанкеты для декораций. Так мой театр переехал на книжную полку.

Но там мне тоже стало тесно, и папин друг подарил мне на день рождения макет сцены, который сделал сам. Как я ему был благодарен! На этом макете были сценические карманы и поворотный круг сцены, сделанный из детской железной дороги и работающий на реостате.

— И вы поступили в ГИТИС, чтобы создать свой театр?

— Тогда у меня еще не было идеи создания театра. Мне кажется, что я сделал это по нескольким причинам. Во-первых, из-за потрясающей компании друзей — мы учились вместе и не хотели расставаться. А еще, наверное, из-за того, что после ГИТИСа меня никуда не пригласили.

— Но вы же в то время ставили спектакли в провинции.

— Да, но всё это были разовые постановки, а я искал какого-то постоянства. Надежности.

За границей я поставил 48 спектаклей, а практически все мои российские оперные постановки были сделаны в «Геликоне».

В мире я стал востребованным до того, как прославился «Геликон», но я благодарен «Геликону», потому что наш театр сделал меня востребованным в России.

— Театр пережил все трудности и отпраздновал 27-летие. Это счастливая случайность или ваша заслуга?

— Я один не смог бы этого сделать: театр создает команда людей. Другое дело, что я подбираю эту команду. А еще театр не терпит измен и гулянья «налево». Я для себя решил, что не буду делать за рубежом больше двух спектаклей в год, если только это не совместная постановка «Геликона» с другим театром.

— Вы не только главный режиссер, но и генеральный директор «Геликон-оперы». Много времени у вас уходит на решение всяких хозяйственных проблем?

— Примерно 80 процентов рабочего времени, но для меня это тоже спектакль. И фантастическое новое здание «Геликона» — это тоже мой спектакль.

— Вы рассказывали, что любой ваш спектакль связан с ситуацией, случившейся в вашей жизни. В недавней премьере — опере Пуччини «Турандот» — герой влюбляется в прекрасную девушку, которую все считают принцессой Турандот. Но перед свадьбой выясняется, что настоящая принцесса — отвратительное чудовище. С вами такое происходило?

— «Турандот» — спектакль о человеческих иллюзиях. Мы часто стремимся к идеалу, забывая обо всем. Но, добиваясь того, что манит, в какой-то момент лучше остановиться, осмотреться и обратить внимание на то, что мы не замечали, идя к цели. Возможно, незамеченное и окажется самым главным. Думаю, такое случалось в жизни каждого человека.

— Сейчас принято менять в оперных спектаклях авторские сюжеты, взаимоотношения героев, их характеры. Почему вы этого не делаете?

— У меня нет желания менять сюжетную канву произведения, потому что она выдержала проверку временем и гениальна. И мне не нужно на основе материала себя выражать — да и кому я интересен? Вместе с Чайковским, Верди и Шостаковичем мы сможем гораздо больше, чем сделал бы я один, украсив афишу их великими именами просто для продажи билетов.

— Как в репертуаре «Геликона» появилась реконструкция «Евгения Онегина», поставленного Станиславским?

— Мне кажется, дело чести — сохранить хотя бы несколько спектаклей великих мастеров. Опера «Евгений Онегин», поставленная Станиславским в 1922 году, которую мы восстановили, пользуется грандиозным успехом. Спектакль получился живым, страстным и совсем не музейным.

— А с чем связано приглашение Кирилла Серебренникова, недавно выпустившего премьеру оперы «Чаадский»?

— Этот режиссер востребован, интересен публике и имеет свое лицо. Серебренников мне интересен, потому что он — один из немногих драматических режиссеров, успешно работающий в музыкальном театре. Кроме того, Серебренников поставил оперу, которая специально написана молодым современным композитором Александром Маноцковым.

— Год назад вы возглавили Совет худруков столичных театров при департаменте культуры. Результаты его работы уже заметны?

— Я считаю, что сделано уже много. Например, сейчас каждому театру выделяется из бюджета Москвы субсидия только на одну новую постановку. Совет худруков обсуждает возможность выделения средств на вторую постановку. В этом году все театры, подавшие на нее заявки, получили дополнительные средства. Это большое завоевание в нынешней сложной ситуации.

— То есть опера в России уже не элитарное искусство?

— Я очень рад, что во всем мире опера становится востребованной и даже модной и считаю, что в этом есть заслуга и нашей страны. Ведь во всех лучших оперных театрах мира первые позиции занимают певцы из России. А еще мне кажется, что опера сегодня — идеальный посол мира.

— А что самое сложное в профессии оперного режиссера?

— Страшная ответственность. Потому что Бог создал человека, и мы тоже создаем человека на сцене. Мы должны создать Человека, а не мутанта. А еще существует огромная ответственность перед людьми, которые работают с тобой и которые тебя поддерживают.