Иван Охлобыстин: о воспитании детей и кинопроектах

Иван Охлобыстин — один из наиболее известных современных актеров, режиссеров и сценаристов. В его фильмографии такие картины, как «ДМБ», «Дом солнца», «Даун Хаус», «Иерей-Сан. Исповедь самурая» и многие другие работы. Но он еще и писатель. В апреле у него вышел сборник повестей «Песни созвездия гончих псов».

Мы встретились и поговорили с ним о новой книге, творческих планах и любимых писателях.

Вы — многодетный отец, актер, режиссер, сценарист и писатель. Сразу возникает вопрос: как вы смогли выкроить время на написание книги? И как долго у вас занял этот процесс?

Не долго, но когда пишешь, отвлекаешься. Я вынужден — у меня синдром Чингизида. Это означает, что если ты куда-то едешь, а у тебя восемь детей; доехало семь — это уже успех. Да, плюс чемоданы. А если десять, то восемь — уже успех.

То есть на какие-то мелочи я внимания не обращаю. Я довольно аскетичен: это мне помогает передвигаться, чувствовать себя комфортно в окружающем мире. У меня небольшие требования к миру, хотя я — эгоист, конечно, как и любой другой человек. И понимаю, что никто кроме меня это не сделает — опять это связано с многодетностью: детям не объяснишь высокой политической идеей отсутствие питания.

Ты должен питать. И я просто был вынужден находить время, чтобы сочинительствовать.

И закалка. Другой человек в большой аудитории чувствует дискомфорт, а я, знаете, чем больше людей, чем больше к хаосу, тем мне лучше. Потому что я теряюсь, я знал, что моя жизнь будет связана с вниманием, но не знал, что в таких объемах.

В принципе, я не должен был такие объемы ощутить, потому что они для меня дискомфортны. По первой профессии я — режиссер — тот человек, который особо и не виден. Я никак не хотел быть артистом, не хотел сниматься на телевидении.

Не то чтобы у меня было отрицание этого всего дела, но не предполагал. И поэтому для меня все это было неожиданностью, шокирующей неожиданностью.

И в течение пережитого я обрел какой-то опыт, в том числе — как поймать свой маленький дзен, когда вокруг все кипит, все взрывается, все бегут, все ругаются, все мирятся, а ты на телефончике, на компьютере, на планшетке колотишь...

Если говорить про Ваши кино- и теле-карьеру, какую роль вы считаете наиболее удачной? Какая вам больше всего понравилась?

Понравился-то мне, знамо дело, Соловей-разбойник, потому что это я для себя как сувенир делал. Вот я понял в какой-то момент, что никто не заинтересован в хорошем кино, все заинтересованы в том, чтобы более комфортно, но менее опасно откат сделать. А поскольку картина жизни стала ясна, я решил пожить и творчески для себя.

Сделал «Соловей-разбойник» с друзьями: им в удовольствие и группе в удовольствие. И слава Богу, у нас ноль в ноль — я ничего не заработал и не проиграл на этом, а вот если по художественной составляющей, то, конечно, «Нога», потому что там был такой состав: Петя Мамонов, Никита Тягунов, Надя Кожушаная.

Я вообще считаю, что она до сих пор один из самых сильных литераторов — она сценарист, но заложила целое движение, на которое ориентируются сценаристы. И работа с ней, я считаю, большой успех и художественное достижение.

Да, тем более, там затрагивалась тема Афганской войны, а это самое начало 90-х годов.

Да, они странно сделали. При том, что он мудреный — картинка там довольно замороченная была...

Простые ребята, которые служили в Афганистане, их заставили посмотреть ее. Естественно, они надеялись на комедию с голыми женщинами, я тоже такой был в те времена, но их заставили посмотреть про войну.

Они ко мне подошли и не фамильярно, а так немного удивленно, мол, что это странно — всего они не поняли, но этот больше, чем другие фильмы передает, то, что они испытывали: тоску, фантомную боль, все внутренние изломы, которые человек и человеческая душа получает на войне. То есть, конечно, «Нога», да.

Кстати, об «изломах души». Вы написали сценарий к фильму «Даун Хаус», в котором Вы в определенном ключе интерпретировали роман Достоевского «Идиот». У Вас нет желания, примерно в такой же манере, написать сценарий или возможно снять фильм по какой-нибудь другой классической книге в ближайшее время?

Не знаю, некоторые вещи желательно не повторять. Предлагали, например, сделать продолжение «Соловья-Разбойника», я категорически отказался, потому что некоторые вещи должны быть в единственном экземпляре.

То же самое — этот эксперимент, к нему по-разному можно относиться, в основном людям нравится, потому что все, кто жил в этом времени, знают эту культуру — это одна из визитных карточек нескольких поколений. Для себя, для души — немного хулиганисто, но, знаете, тени создают объем.

Если делать по такому же принципу, будет уже издевательский элемент, не было задачи стебаться над Достоевским. Я довольно внятно перенес «Идиота», кстати, не уверен, что в сериале столь подробно передали сюжет.

У меня очень тяжелые отношения с Достоевским — я его прекрасно понимаю, но он для меня мрачен, на меня Достоевский навевает депрессионный сплин, а кого-то он восторгает.

Я думаю примерно так же, как думают его герои, это синхронизирование на интеллектуальном уровне делает необязательным процесс перечитывания.

Но я перечитал роман внимательно и перенес в сценарий главные, как мне показалось, истории, в том числе и побочные: рассказ о девочке Марии, о писателе-неудачнике, о профессоре Иволгине. Однако повторять бы я этого не стал.

Сейчас подумываю, что мы давненько, а может и никогда, не делали фильмов ужасов. В принципе, русский кинематограф, как и все, что связано с нами, с нашей великой богоизбранной нацией, делает всегда все лучше всех, просто ленится.

Ведь позволили же себе в мелодраматическом секторе — «Любовь и голуби», военно-историческом — «Белое солнце пустыни», в романтически-историческом — «Землю Санникова», в интеллектуальном — Тарковского.

То есть, у нас есть почти весь сегмент — не закрыто несколько жанров. Один из них — ужасы. У нас нет ни одного «продирающего» фильма ужасов!

Не просто, чтоб что-то передвигалось электронно, отсканировано, а, чтобы задевало психологически, как в лучших традициях Стивена Кинга. Я подумываю, может, такой сценарий написать, но посмотрим в будущем.

Чтобы было пострашнее советского «Вия»...

Я думаю, чтобы сам эффект был... Вот, например, на уровне книги я преследую определенную цель: делюсь частью своей душевной легенды, самым главным, тем что делает меня таким, какой я есть. А самое главное закладывается в детстве. Книга, это непосредственное детское восприятие мира, попытка поделиться счастьем.

А если писать в жанре хоррор, нужно добиться какого-то ошеломляющего эффекта. Я думаю, это не сложно, все по каким-то законам решается.

Если говорить о теме детства: какие книги Вы читали своим детям?

Очень много. Но вообще, мы послушали однажды мудрого человека, который когда-то был главным детским психиатром Москвы, Царствие ему Небесное. Он нам с Оксанкой посоветовал читать детям перед сном.

Если вы будете читать детям перед сном, хоть двадцать минут, но регулярно — вы никогда не потеряете контакт с ребенком. Вас будет объединять нечто большее, чем интеллект, воля и любовь. Это будет нечто внутреннее: общие картины, общий мир.

И вот Оксанка мужественно взяла на себя эту роль, она немного читает Священное писание, так, чтобы детей не напрягать, потому что нельзя к Богу прийти насильственно.

У нас перечитан весь Кир Булычев, перечитан Роджер Желязны, что-то из Апдайка перечитано, что-то из Стругацких, чтобы полегче. Для детей постарше — Станислав Лем... Терри Пратчетт. «Американские боги» кто написал — дивный автор? Нил Гейман.

Раньше это как-то разделялось на детское и взрослое чтение. Кира Булычева, например, я не стану читать, потому что на него жалко времени, читал уже.

Но сейчас мы подошли к той фазе, когда мне Вася приносит книгу — они у него пока еще немного детские или юношеские, но он уже близок к тому, что мне интересно.

А взрослые девчонки делятся и говорят: «Вот, обрати внимание, на такой-то роман», Резерфорд «Нью-Йорк», предположим.

Я обратил внимание — мне понравилось, тем более после «Шантарама»... Он попсовый, по-моему, для дамочек и любителей Гоа, а здесь то же самое обстоятельство, повествование и конструкция, но не обремененная развлекаловом.

Автор не смотрит в глаза читателю, не старается понравиться, а просто реализовывает себя.

Если говорить о книгах, можете ли вы выбрать пять книг, которые на вас сильнее всего повлияли, как на личность, как на художника и человека?

Давайте. Ну, не берем Библию, разумеется, потому что это очень индивидуальный момент, это априори у всех — у кого Библия, у кого Коран, у кого... Это не подлежит статистике.

А так, могу перечислить. «Мастер и Маргарита», «Сто лет одиночества», Апдайк «Кентавр», Кен Кизи «Над кукушкиным гнездом» и Ричард Бах «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».

Позже пришли Сатпрем «Путешествие сознания», потом я начал знакомиться с ранней латиноамериканской академической публикой: Борхес, Кортасар, затем пришел к Хемингуэю он мне не близок, но я его понял.

«Праздник, который всегда с тобой» и «Старик и море» — я понял, чем он брал людей. Бывает так, что некоторым не нравится «Сто лет одиночества» — для меня это удивительно. Это прекрасный роман, но бывают люди эрудированные и со вкусом, но роман у них не идет, это на уровне тонких эмоций. Я назвал уже пять?

Там уже даже больше — нужно будет расширить список до десяти. К теме книг и кино. В фильме «Иерей-сан» Вы затронули довольно интересную тему, на мой взгляд. Это тема РПЦ в Японии, и вообще православия в Японии. При этом, насколько я знаю, у Вас была серия программ, которая была посвящена святым: Матроне Московской, Ксении Петербуржской. Не было желания написать что-то про Николая Касаткина — Николая Японского?

Бывает, что кино не в состоянии передать весь массив информации, но жалко терять то, что скрыто за горизонтом. Николай Японский действовал в очень интересный период истории. Это война сёгунов против молодого императора.

Молодой император покупает у голландцев огнестрельное оружие, которым не пользуются благородные самураи. Они выступают в четыре или три клана, уж не помню, армии против императора — император их расстреливает, уничтожает три их армии, и они бегут на север, на Осаку, лишенные имущества, благородства, представления о чести.

Там они наталкиваются на блестящего дипломата, богослова, красавца в душевном плане. Николай и внешне был прекрасен и вел себя героически, был понятен: пошел изучать японский язык.

Его в течение долгого времени на порог школы не пускали, а потом вышли и говорят: «Ну что ты так унижаешься?», а он говорит: «Вы знаете, я должен объяснять людям мою веру. Для меня это самое главное, и поэтому я должен знать хорошо язык. Я вынужден. Я буду здесь сидеть, пока вы не возьмете». И они его взяли. Они умилились таким самурайским подходом к жизни, тем, что человек готов на все.

У него был главный критик, главный последователь — самурай из очень родовитой ветви, не помню какого клана, эдакий родовитый принц в неволе.

Ему не нравился Николай Касаткин, потому что он считал, что христианство лишит их местной религии (они же все синтоисты), самурай гонял его везде, разве что не бил. Но бить не решался, потому что Николай Касаткин еще стрелял очень неплохо.

Там очень сложная ситуация, то время такое удивительное — шли же шпионские войны перед началом Первой мировой, потом Первая мировая, когда он не может служить, но при этом и не может уехать, потом у него уже паства создана. Это такой глыбища.

На самом деле «Иерей-сан» — это была калитка в огромный прекрасный сад рассказов о Николае Касаткине. Чтобы объяснить феномен японцев православных. У них одна из самых крепких общин. Их тридцать тысяч — для Японии это очень много. Но они прямо удивительные люди.

Я счастлив, что себя нашел и Тагава, потому что он искал себя как японца. У него тоже удивительная история: всю жизнь он прожил в Америке. Его мама на Ямайке познакомилась с папой. Тот был десантник или «морской котик» — на базе служил. Кто из них был японец, Бог его знает — один был американец. Неважно.

Появился Тагава — они уже жили в Калифорнии — он ярко выраженный азиат. И над ним в школе смеялись, потом, значит, наследие войны было, что так относились с критикой к японцам (Япония на стороне Германии же воевала).

Ему было одиноко и тяжело. Он пошел карате заниматься, чтобы быть ближе к Японии, когда это стало модно, у всех на слуху. Он представлял сборную Америки по карате, которая ездила в Токио, и был заслужен каких-то регалий там, то есть он был реальный каратист.

Он очень хотел вернуться домой — культурно домой вернуться, потому что он не чувствовал себя родным в Америке. Он это пытался сделать через фильмы, когда изображал всяких якудза. Он любил якудза.

А якудза — это тоже отдельная субкультура. То, что они в кино и на телевидении, — не совсем так. Это общественный институт, который оформляет все детские дома Японии. И каждый бездомный ребенок Японии — это дитя якудза.

Необязательно, что он бандит, просто они взяли на себя такое духовное обязательство, духовно-нравственное обязательство.

И удивительным образом, снявшись в кино про православного священника, он потом крестится. И находит — мы потом с ним встречались — его сердце находит родину, оно вернулось в Японию.

Он съездил в Японию, побыл там, в православном храме, консультировал кино, там вышли японцы — пожилые японцы, епископ его христиански зажег и Кэри-Хироюки Тагава, более чем шестидесятилетний человек, — взрослый уже — неожиданно с облегчением понял, что исполнилась его детская мечта, что он стал японцем настоящим, причем через православие.

Да, удивительная история. Вот в контексте этого разговора: возможно, вы смотрели «Молчание» Скорсезе — там тоже поднимается эта тема.

Да, но мне не очень нравится Скорсезе. Итальянцы слишком импульсивны, чтобы быть объективными. Они постоянно играют на чувствах больше, чем чувства должны занимать сознание. Они импульсивны — им бы плясать, садо-мазо вот это нравится... Нет глубокого погружения.

Потихонечку переходим к последнему вопросу. Ваши творческие планы на ближайшее будущее и в кино, и, соответственно, в писательском ремесле?

Если получится, то «Иерей-сан» я хочу сделать. Благо, там кино было, но больно жалко материал, мне очень хотелось больше рассказать. Мне хочется рассказать и о Валентине Амфитеатрове — есть такой студенческий святой — московские студенты, кто знает, бегают к нему на Пятого года перед экзаменами, а также те, кто влюблен (такой сентиментальный элемент); мало кто о нем знает, но он заслуживает внимания.

Мне хотелось бы еще о нескольких людях что-то сделать: о Федоре Углове, который написал «Сердце хирурга», прекрасном (либо жив, ему сто с лишним лет, либо он вот только-только умер) — величайший человек просто, глыбища.

Мне кажется, наступил срок, когда надо петь песню героям настоящим. Мы слишком увлеклись обложками, а, в сущности, от внутреннего атома, основного к незначительному, слишком легкомысленному. А есть такие люди — на них надо равняться, ими надо восхищаться, тем более что есть материал.

Еще у меня есть задумка романа. Он будет называться «Третий Рим». Роман о православном патриотическом телесериале. Немного другого жанра — не такой стим-панк, как «Песни созвездия Гончих Псов». Посмотрю, что там.

Последний вопрос. Какой совет Вы бы дали начинающим сценаристам: как писать и что делать с написанным произведением, куда податься?

Начну со второго вопроса. Написанный сценарий, когда он подан, нужно разместить в интернете, чтобы электронная машинка запомнила, когда вы его разместили — это будет вашей маленькой страховкой авторского права — это важно. В век высоких технологий грех пренебрегать этим.

Что касается самой литературной деятельности, надо самому читать и писать, заставлять себя писать. Это великое искушение: уже вроде начал, уже все придумал, а потом ты захотел чаю попить, потом тебе надо съездить к маме.

Дьявол будет всем самым лучшим искушать тебя и отводить твою руку от бумаги или от клавиатуры. Надо себя заставлять тупо работать, изнурять прямо, как фашист над собой нависнуть, как темный демон, и печатать, печатать, зная, что десять первых страниц всегда в корзину.

Но чем больше ты печатаешь, тем где-то внутри тебя складывается вот эта вот машинка, которая однажды дает щелчок и ты уже на челлинге — ты уже садишься и тебе только клавиатура нужна и воля, чтобы посидеть два-три часа, сколько ты там будешь печатать.

Что касается поиска вдохновения, я не очень в это верю — вдохновение вещь такая, которая может настигнуть когда угодно, даже когда ты ванную принимаешь, у окна...

Правда, Бальзак говорил, что писатель работает даже, когда в окно глядит, это все верно, но чем больше я сталкиваюсь с литераторами такими маститыми, тем больше убеждаюсь, что у них, также, как и у меня: шел-шел, ни с того ни с сего в голову пришло и вот очень хочется, чтобы это оформилось.

И главное, себя заставить феноменологически: посадить за стол, заставить печатать, не отвлекаясь ни на какие — ни на позитивные, ни на негативные — там будет миллион причин, почему не надо это продолжать.

Вот все преодолеть эти причины, опричь себя, стать смиренным перед ситуацией — только опыт. Я вообще считаю, что человек талантлив. Современный человек не может быть не талантлив, потому что у каждого из нас такой объем информации.

Мы все разные. Мы все прекрасны в этой разности, потому что вот так вот. И по причине опять же того, что мы в этом времени живем, каждый из нас человек эпохи Ренессанса — мы можем позволить себе сделать два-три дела вполне и вполне, но технологии уже позволяют. Почему бы не делать этого? Почему бы не реализовать?

Единственное, что нам мешает — лень и отговорочки, внутренняя трусость. А каждый человек талантлив, в каждом человеке скрыт просто гений, я уверен.

Просто надо найти, во-первых, в чем: необязательно это может быть литература, даже не один, а два-три, я бы сказал, точно есть таланта в каждом человеке с возможностью до бесконечности, до Леонардо да Винчи.

Спасибо за интересный разговор. Удачи в литературном творчестве, будем ждать выхода новых фильмов и книг.

Спасибо Вам. Аллилуйа!