Максим Горький в воспоминаниях современников
По количеству тиражей книги Максима Горького уступали лишь произведениям Александра Пушкина и Льва Толстого.
Пять раз этот писатель выдвигался на Нобелевскую премию по литературе, основал три крупных издательства («Знание», «Парус» и «Всемирная литература») и возродил легендарную премию «Жизнь замечательных людей» (ЖЗЛ).
Именно от слова Горького зависело, будет ли молодой автор публиковаться или так и останется неузнанным.
Горькому льстили, его критиковали, ему завидовали, однако в мемуарах и дневниках современников осталось немало положительных искренних отзывов об этом человеке.
Некоторые из них мы собрали в этом материале.
Евгений Замятин
Горький никогда не мог оставаться только зрителем, он всегда вмешивался в самую гущу событий, он хотел действовать. Он был заряжен такой энергией, которой было тесно на страницах книг: она выливалась в жизнь.
Сама его жизнь – это книга, это увлекательный роман. Необычайно живописны и, я бы сказал, символичны декорации, в которых развертывается начало этого романа. <…>
… город, где жили рядом Россия 16 и 20 века, – Нижний Новгород, родина Горького. Река, на берегу которой он вырос, – это Волга, родившая легендарных русских бунтарей Разина и Пугачева, Волга, о которой сложено столько песен русскими бурлаками.
Горький прежде всего связан с Волгой: его дед был здесь бурлаком.
Это был тип русского американца, seif-made man (Человек, выбившейся из низов (англ.)): начавши жизнь бурлаком, он закончил ее владельцем трех кирпичных фабрик и нескольких домов.
В доме этого скупого и сурового старика проходит детство Горького. Оно было очень коротким: в 8 лет мальчик был уже отдан в подмастерья к сапожнику, он был брошен в мутную реку жизни, из которой ему предоставлялось выплывать как ему угодно.
Такова была система воспитания, выбранная его дедом.
Дальше идет головокружительная смена мест действия, приключений, профессий, роднящая Горького с Джеком Лондоном и, если угодно, даже с Франсуа Вийоном, перенесенным в 20-й век и в русскую обстановку.
Горький – помощник повара на корабле, Горький – продавец икон (какая ирония!), Горький – тряпичник, Горький – булочник, Горький – грузчик, Горький – рыбак. Волга, Каспийское море, Астрахань, Жигулевские горы, Моздокская степь, Казань.
И позже: Дон, Украина. Бессарабия, Дунай, Черное море, Крым, Кубань, горы Кавказа. Все это – пешком, в компании бездомных живописных бродяг, с ночевками в степи у костров, в заброшенных домах, под опрокинутыми лодками.
Сколько происшествий, встреч, дружб, драк, ночных исповедей! Какой материал для будущего писателя и какая школа для будущего революционера!
Дмитрий Мережковский
О Горьком как о художнике именно больше двух слов говорить не стоит. Правда о босяке, сказанная Горьким, заслуживает величайшего внимания; но поэзия, которою он, к сожалению, считает нужным украшать иногда эту правду, ничего не заслуживает, кроме снисходительного забвения. Все лирические излияния автора, описания природы, любовные сцены – в лучшем случае посредственная, в худшем – совсем плохая литература. <…>
Но те, кто за этою сомнительною поэзией не видит в Горьком знаменательного явления общественного, жизненного, – ошибаются еще гораздо больше тех, кто видит в нем великого поэта.
В произведениях Горького нет искусства; но в них есть то, что едва ли менее ценно, чем самое высокое искусство: жизнь, правдивейший подлинник жизни, кусок, вырванный из жизни с телом и кровью...
И, как во всем очень живом, подлинном, тут есть своя нечаянная красота, безобразная, хаотическая, но могущественная, своя эстетика, жестокая, превратная, для поклонников чистого искусства неприемлемая, но для любителей жизни обаятельная.
Все эти «бывшие люди», похожие на дьяволов в рисунках великого Гойя, – до ужаса реальны, если не внешнею, то внутреннею реальностью: пусть таких людей нет в действительности, но они могут быть, они будут. Это вещие видения вещей души.
«С подлинным души моей верно», подписался Горький под одним из своих произведений и мог бы подписаться под всеми.
Чутье, как всегда, не обмануло толпу. В Горьком она обратила внимание на то, что в высшей степени достойно внимания.
Может быть, не поняла, как следует, и даже поняла, как не следует, но если и преувеличила, то недаром: дыма было больше, чем огня; но был и огонь; тут, в самом деле, загорелось что-то опасным огнем.
Марк Алданов
Я никогда не принадлежал к числу его друзей, да и разница в возрасте исключала большую близость. Однако я знал Горького довольно хорошо и в один период жизни (1916 -- 1918 годы) видал его часто.
До революции я встречался с ним исключительно в его доме (в Петербурге). В 1917 году к этому присоединились еще встречи в разных комиссиях по вопросам культуры.
Флобер оставил пишущим людям завет: «Жить как буржуа и думать как полубог!» Горький и до революции, и после нее жил вполне «буржуазно» и даже широко. Если не ошибаюсь, у него за столом чуть не ежедневно собирались ближайшие друзья.
Иногда он устраивал и настоящие «обеды», человек на десять или пятнадцать. До 1917 года мне было и интересно, и приятно посещать его гостеприимную квартиру на Кронверкском проспекте. Горький был чрезвычайно любезным хозяином.
Он очень любил все радости жизни. Любил, в частности, хорошее вино (хотя «пьяницей» никогда не был). После нескольких бокалов вина он становился особенно мил и весел. Слушал охотно других, сияя улыбкой (улыбка у него была детская и чрезвычайно привлекательная). Еще охотнее говорил сам.
Видел он на своем веку очень много и рассказывал о виденном очень хорошо и занимательно. Правда, к сожалению, как большинство хороших рассказчиков, он повторялся. Так, его любимый рассказ о каком-то татарине, которого он когда-то хотел освободить из тюрьмы, я слышал – в одних и тех же выражениях – раза два или три.
Татарина надо было будто бы для освобождения обратить в православие, и для этого он, Горький, ездил к влиятельным и компетентным особам – о встречах с ними он и рассказывал.
Составлен рассказ был очень живописно, но все ли в нем было строго точно – не знаю. Немного сомневаюсь, чтобы человека можно было освободить из тюрьмы в награду за крещение. Вероятно, для живописности Горький кое-что приукрашивал.
Владислав Ходасевич
Большая часть моего общения с Горьким протекла в обстановке почти деревенской, когда природный характер человека не заслонен обстоятельствами городской жизни. Поэтому я для начала коснусь самых внешних черт его жизни, повседневных его привычек.
День его начинался рано: вставал часов в восемь утра и, выпив кофе и проглотив два сырых яйца, работал без перерыва до часу дня. В час полагался обед, который с послеобеденными разговорами растягивался часа на полтора.
После этого Горького начинали вытаскивать на прогулку, от которой ой всячески уклонялся. После прогулки он снова кидался к письменному столу -- часов до семи вечера.
Стол всегда был большой, просторный, и на нем в идеальном порядке были разложены письменные принадлежности.
Алексей Максимович был любитель хорошей бумаги, разноцветных карандашей, новых перьев и ручек -- стило никогда не употреблял. Тут же находился запас папирос и пестрый набор мундштуков -- красных, желтых, зеленых. Курил он много.
Часы от прогулки до ужина уходили по большей части на корреспонденцию и на чтение рукописей, которые присылались ему в несметном количестве. На все письма, кроме самых нелепых, он отвечал немедленно.
Все присылаемые рукописи и книги, порой многотомные, он прочитывал с поразительным вниманием и свои мнения излагал в подробнейших письмах к авторам.
На рукописях он не только делал пометки, но и тщательно исправлял красным карандашом описки и исправлял пропущенные знаки препинания. Так же поступал он и с книгами: с напрасным упорством усерднейшего корректора исправлял он в них все опечатки. Случалось -- он тоже самое делал с газетами, после чего их тотчас выбрасывал.
Александр Серафимович
Горький сумел сгруппировать вокруг издательства «Знание» все лучшее, что было среди писателей. Все же гнилое гнал беспощадно и яро.
Горький был не только гениальный, незабываемый пролетарский писатель, но и удивительный организатор. Две эти черты особенно ярко его характеризуют. Кипучая энергия всегда билась в его груди и сказывалась в его соприкосновении со всем окружающим.
Неуемная жажда, неуемная энергия, бившаяся в груди Алексея Максимовича, прорывалась во всем – во встречах с людьми, в характеристиках людей, в его разборе произведений молодых писателей, в его указаниях им, как писать, как освещать явления быта, общественности, всего окружающего.
