Лев Троцкий в течение долгого времени был практически исключен из официальной истории Советского Союза. За сто лет его фигура успела обрасти огромным количеством мифов. Так кем же был, казалось бы, всесильный наркомвоен и почему он потерпел фиаско в борьбе со Сталиным? Эти вопросы стали темой дискуссии, состоявшейся в Центре документального кино при поддержке Фонда Егора Гайдара. В ней приняли участие доктор исторических наук, профессор МГУ Ярослав Леонтьев и кандидат исторических наук, старший преподаватель НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге Александр Резник. Модерировал дискуссию историк и журналист Николай Сванидзе. «Лента.ру» публикует наиболее интересные выдержки из нее. Резник:

Мы знаем, что в годы гражданской войны имя Троцкого следовало сразу после имени Ленина. В символической иерархии это был второй человек в государстве. Белогвардейцы нарочито рисовали его как главного, представляя его царем, подчеркивая, что «еврей правит вами, русскими христианами».

Троцкий на определенном этапе действительно стал бороться за власть. Я бы датировал его первые целенаправленные действия в этой сфере летом-осенью 1923 года. До этого момента говорить о классической, в русском понимании, его борьбе за власть невозможно и контринтуитивно.

Казалось бы, всесильный Троцкий в отличие от Сталина и многих других большевиков не формировал свою устойчивую политическую команду, машину, которая могла бы привести его к власти автоматически. Чего больше всего боялись в 1923 году (и, по мнению Троцкого, искусственно создавали эту теорию) — это бонапартизма. Существовало ожидание повторения опыта Великой французской революции, когда на волне популярности военный лидер постепенно осуществляет контрреволюционный переворот. В действительности, армия не имела инструментов, завязанных на личное управление.

Корни поражения Троцкого надо искать в годы гражданской войны, и даже в том, как он вел партийную борьбу в самый ее ответственный момент в конце 1923 — начале 1924 года. Он был плохим политиком, он не понял правил игры и не знал (и зачастую не хотел знать), как бороться за власть согласно формирующимся правилам игры.

Леонтьев:

В биографии Льва Давидовича есть много неизученных граней. Например, как вообще характеризовать его идентичность? На мой взгляд, он был человеком, взращенным на русской культуре, несомненно, типичным представителем разночинной интеллигенции. Он выбрал марксистскую парадигму, беспочвенную, в отличие от своих оппонентов-народников. Конечно, он не был космополитом, а вот интернационалистом до мозга костей — да, это совершенно отдельная категория.

Он мог делать совершенно невероятные кульбиты. Например, Михаил Гурский в своей работе «Идеология национал-большевизма» характеризует его как предтечу национал-большевизма, человека, который гораздо раньше, чем Сталин, ухватился за эту линию. Посмотрите на его заигрывание с линией красного патриотизма во времена гражданской войны, на то, что он первый начал заигрывать с церковниками-обновленцами. Когда Есенин встречался с Троцким и они обсуждали издание журнала «Россиянин», поэт сказал, что Троцкий — настоящий националист. Такие маневры были присущи ему.

Троцкий мог быть непримиримым по отношению к противникам и конкурентам, например, к левым эсерам, которые шли рядом с ним в Октябре и потом очень жестко критиковали его. «Партия эсеров призывает Красную армию стать действительно красной — сбросить назначенных Троцким царских генералов и полковников, провести у себя солдатские комитеты и выборные начала, не поднимать оружия против своих братьев и отцов-крестьян, восстающих за землю и волю», — писали они. То есть здесь, по мнению левых эсеров, Троцкий отходит от того, к чему пришли в 1917 году во время солдатской революции — к партизанско-добровольческой армии. Или, допустим, вот цитата Спиридонова, когда он писал одному из лидеров эсеров-максималистов Ривкину: «За грехи палача Троцкого ответит все еврейство, за его шарлатанство и жестокость будут рвать на куски каждую еврейскую семью».

В этом плане он был действительно непримиримым противником, в частности, левых эсеров. Ему приписывали инициативу расстрела Александровича, заместителя Дзержинского. Он также был непримирим по отношению к внутрипартийной оппозиции. Во время разборок с рабочей оппозицией он полностью поддерживал седьмой пункт резолюции о единстве партии на X съезде ВКП(б), который говорит об исключении из нее за попытки заниматься фракционной деятельностью.

Интересно было бы вернуться к Троцкому времен столетней давности. Он был ключевой фигурой при заключении Брестского мира, и уже тогда отступил от партийных принципов, не пошел с левыми коммунистами, эсерами, склонил голову перед германским империализмом, что, конечно же, не очень вписывается в образ революционера-идеалиста. А те были романтиками, предлагали драться до последнего коммунара, отступать за Урал, воевать с немецкими оккупантами до конца, если что — оставлять и Петроград, и Брест, и Москву. Троцкий, конечно, был прагматиком.

Резник:

Смог бы Троцкий, если бы захотел, совершить военный переворот, раздавить в 1923-м триумвират Сталина — Зиновьева — Каменева? Я убежден, что нет. Троцкому уже в иммиграции было свойственно преувеличение своей личной власти. Я считаю, что само устройство партии и советской власти и Красной армии как института не позволяли осуществить никакой военный переворот в 20-е годы. Собственно, попыток-то и не было. Кроме того, у Троцкого не существовало прямых механизмов власти, да и у него не были повсюду расставлены троцкисты, в чем впоследствии, во время террора, сталинисты пытались убедить сами себя. Даже по самым закрытым документам, которые циркулировали в их среде, по дневникам и письмам сталинской группировки, у них не было убежденности в этом.

Леонтьев:

Мне в конце 1980-х годов доводилось знавать одного настоящего троцкиста Ивана Врачева, который в 1922 году был начальником политуправления Кавказской армии, а до этого — Туркестанского фронта, будучи молодым 23-летним комиссаром. Я видел его тогдашние фотографии, да и он в свои 80 лет был очень крепким мужиком. Достаточно было дюжины таких преторианцев, чтобы поступить со Сталиным так, как поступили с Павлом I в Михайловском замке.

Резник:

Нет никаких документальных свидетельств в пользу предположения, что Троцкий мог блокироваться со Сталиным, однако мне кажется, исключать нечто подобное нельзя. Одно из практических предложений левой оппозиции, с которым они выступили в конце 1923 года, заключалось в возможности перегруппировки в партии, возможности идейных группировок. У ближайшего соратника Троцкого Евгения Преображенского в одном из его многочисленных дискуссионных выступлений можно найти цитату: «Мы боремся за то, чтобы сегодня переблокироваться с Каменевым по одному вопросу, чтобы потом сделать это с кем-нибудь еще, в порядке нормальной деловой жизни». Я бы еще напомнил, что в 1923 году не только Троцкому, но и ближайшим соратникам Сталина было непонятно, что представлял собой этот человек и чем его власть может грозить.

Леонтьев:

Я думаю, что здесь не нужно говорить о Троцком в целом. Когда он заседал в Циммервальде и вместе с другими издавал антивоенные манифесты, критиковал социал-оборонцев за поддержку правительства и за патриотику, то здесь Троцкий, конечно, интернационалист. Когда ему как главе Красной армии нужно было привлекать на свою сторону колчаковских офицеров, а пан Пилсудский провозгласил лозунг «Польша от моря до моря», захватив Минск и Киев, то здесь Брусилов и другие генералы написали патриотическое воззвание, конечно же, одобренное наркомвоеном. И тогда многие офицеры действительно отозвались на него.

Конечно, в этом плане Троцкий — патриот, борющийся за единую и неделимую страну. Это его впоследствии и объединит со сменовеховцами, и они будут потом друг другу петь дифирамбы. Потом с Львом Давидовичем после высылки случатся очередные пертурбации. Так что его жизнь нужно делить на определенные периоды, и характеристики его привязывать к ним, а не говорить о его личности вообще.

Резник:

Нельзя ставить Сталина, Ленина и Троцкого в один ряд. Это была эпоха не только мировых войн и революций, но и новой волны и строительства национальных государств, переделки карты Европы, формирования массового общества, наций, народов. В этом плане патриотизм — не любовь к березкам, как мы это понимаем. Патриотизм — это политический проект, любовь к тому политическому телу, которое ты считаешь родным в тот или иной момент времени. Я, безусловно, полагаю, что Гитлер в своем сумасшествии был патриотом Германии. Просто патриотизм — это не хорошо и не плохо. Корнилов и Керенский были патриотами, тут очень сложно найти предателя.

В каком смысле можно ставить вопрос о Троцком как о патриоте (хотя я признаю, конечно, что это не очень удачное выражение). Когда читаешь самые первые статьи молодого Троцкого, зарабатывающего себе ими на жизнь в сибирской ссылке, поражаешься его стилю русского языка, глубокому знанию русской литературы. Я, лет в 16, узнал о многих писателях-народниках только из этих статей, когда писал реферат. И это были не отдельные сюжеты — Троцкий постоянно обращался к национальной истории, он интересовался крестьянской идеологией. Более того, он не презирал крестьянство, он пытался его понять. Его первые, совершенно здравые мысли о том, что нужно как-то разворачивать политику в крестьянском вопросе, появились не в 1920 году, а в марте 1919 года, когда они столкнулись с огромной волной восстаний, давших понять, что политика центральной власти несправедлива. Образ мышления Ленина и Троцкого — образ мышления русской интеллигенции, со всеми ее фантазмами, идеалами.

Леонтьев:

Я могу предположить, что если бы Троцкий захотел опереться на Блюмкина, на Ивана Врачева, на Сергея Мрачковского, на некоторых приближенных военных, то мог бы осуществить переворот. Во что бы это вылилось? Возможно, это была бы какая-нибудь левая диктатура эдакого чанкайшистского или позднего латиноамериканского толка — левовоенная, левобонапартистская. Что бы произошло дальше? Тут, в том числе, важен геополитический контекст, взаимоотношения с крестьянством. Могла ли начаться гражданская война, если бы его не поддержали другие военные? Сложно сказать, но попытки реванша со стороны других групп партии (которая, конечно, раскололась бы) исключать нельзя.

Почему не случилось гражданской войны после победы Сталина? Окончательно он укрепился все же позже, во время Великого перелома, когда все было околпачено, когда все наиболее активные фигуранты, способные стать лидерами (тот же Комков у левых эсеров, Спиридонова, Гоц у правых эсеров), давно уже были на Соловках под постоянным надзором. В 1923 году такой ситуации не было, тогда и у меньшевиков, и у левых эсеров еще даже оставались клубы в Москве, еще журнальчики кое-где выходили. А вот в 1929-м уже была.

Но Троцкий, скорее всего, просто не захотел брать власть. Он лавировал, комбинировал и был очень самонадеян, даже надменен. Троцкий полагал, что все перейдет к нему в руки само по себе. Но с другой стороны, он оставался на принципах коллективного руководства, которые продвигал Ленин, и не был однозначно готов разыграть роль Бонапарта. Если бы Троцкий был чуть прозорливее и видел, что может произойти уже через три-четыре года, то тогда он бы поступил по-другому. Он мог опереться на Красную армию, на поддержку Ленина, с которым у него был определенного рода альянс, пока тот еще был в себе. Ленин, собственно, к этому и стремился, более того, он, возможно, хотел сделать перестановку в партии, разложить новый пасьянс с участием тройки: самого себя, Троцкого и Сталина.

При этом нельзя говорить, что Троцкий не взял власть из каких-то моральных соображений. Он не был таким прозорливцем, которым пытался себя изобразить впоследствии. Более того, обладай он этим качеством, то не боролся бы против рабочей оппозиции, которая, кстати, свой новый курс, свои упреки партии в термидорианстве вместе с левыми эсерами предъявляла гораздо раньше, чем сам Лев Давидович. Троцкий тогда помогал топить, расправляться с ней. Так что тут сыграла роль недооценка ситуации и излишняя самоуспокоенность.

Резник:

Я вообще не верю, чтобы это было возможно. Если бы ему взбрело в голову совершить военный переворот… В одном из своих трудов Троцкий пишет, что к 1920 году в его руках сосредоточилась необъятная власть. Допустим, он это сделал — кто его бы поддержал? Даже если бы вся армия встала на его сторону, не стоит забывать, что вся партия большевиков никогда Троцкого не принимала целиком и никогда не была монолитно-ленинской. У нее были свои воинские подразделения.

Если бы это произошло, то первое, что бы случилось (и продолжалось бы вплоть до каких-нибудь очередных интервенций и полного развала страны), — это действительно кровавейшая гражданская война. Но нельзя забывать и то, что укрепление власти Сталина прошло через квазигражданскую войну с крестьянством.

Сталин сосредоточил свою власть в 1920-х годах с помощью интриг и практически без насилия. Он уничтожал своих оппонентов, уже когда сформировалась его личная диктатура. Историк Олег Хлевнюк замечательно пишет по этому поводу: только после этого его руки были развязаны.

Резник:

Троцкий мне симпатичен. Я в нескольких источниках встретился с одним и тем же мотивом: люди, которые по работе соприкасались с Троцким, отмечали, что он был колючим человеком и держал пафос дистанции. Сначала я подумал, мол, какой ужас, «пафос дистанции», а потом задумался: ведь он занимал в символической иерархии вторую должность в государстве, и было ощущение, что это новый Бонапарт. Как должен вести себя человек, ожидающий обвинений в подборе команды людей, в том, что он не такой добрый и улыбчивый, каким был известный нам грузин в 1920-е годы?

В моем представлении даже та часть негативной характеристики из завещания Ленина, касающаяся Троцкого, где говорится, что он слишком много занимается административной работой, положительна. Это тот человек, который строил современный, по Максу Веберу, бюрократический аппарат, работающий не оглядываясь на ручное управление, на личность. Отчасти это было и проклятьем для Троцкого. Я также читал воспоминания молодых студентов, тех, кто пережил сталинские репрессии. Они вспоминали о нем со смешанными чувствами.

На эту тему есть мой любимый короткий анекдот. 7 ноября 1927 года, печальная ситуация, разгоняют троцкистские демонстрации. Небольшим кругом собрались вожди оппозиции во главе с Троцким и некоторые студенты. Все сидят и чувствуют какую-то неловкость. Троцкий понимает это, встает и говорит: «Все, товарищи, поздравляю, мне пора бежать». Все вздыхают и достают водку. Конечно, Троцкий был принципиальным противником возвращения водочной монополии, но даже в таких условиях не мог позволить себе такого стиля.

Леонтьев:

Мне как человеку все-таки Троцкий несимпатичен. Для меня он слишком высокомерен и надменен. А кроме того, если говорить о какой-то генетической памяти потомка русских крестьян, мне Троцкий несимпатичен еще из-за его нещадных расправ с повстанческими движениями: в конце 1918 года в Тамбовской губернии — за три года до антоновщины, до Тухачевского и так далее — уже применялись газы против бунтовавших крестьян.