«Катафалк», «Я/Мы» и «нулевая зарплата»: как россияне описывали свою жизнь в 2019 году

Каждый год ученые-лингвисты пытаются определить слова года — выражения, которые из-за происходящих в мире событий вдруг оказываются у всех на устах. Некоторые из этих слов забываются довольно скоро, некоторые — остаются в языке навсегда. В России за ними следят в группе Facebook «Словарь года»: ее участники выявляют актуальные и значимые для россиян выражения, чтобы в конце года опубликовать свой рейтинг. Почему словами года признали «катафалк», «нулевую зарплату» и «феминитивы» — «Ленте.ру» рассказал создатель проекта, автор словаря «Россия/Russia», кандидат филологических наук Алексей Михеев.

«Лента.ру»: В вашем топ-10 словосочетаний 2019 года есть, например, слово «катафалк».

Михеев: Это понятие некоторым образом связано с темой социального расслоения.

Но при чем здесь оно?

Тут речь идет о свадьбе [журналистки Ксении] Собчак и [режиссера Константина] Богомолова. Это некий показательный казус, который можно условно назвать «причуды богатых»: вообще представителям элиты свойственно показное потребление, а здесь перед нами его экстремальное и даже эксцентричное проявление. Сейчас успех у нас почти всегда измеряется в материальном выражении, и элита демонстрирует этот свой успех именно таким образом, — но если яхтами, дворцами и самолетами уже мало кого можно удивить, то вот такая креативная выдумка со свадебным катафалком дает возможность подчеркнуть свою уникальность и исключительность, выделиться не только из серой толпы, но из своего социального слоя.

Кстати, я не стал включать в топ-10 довольно грубоватые слова, которыми в этом году отдельные чиновники позволили себе назвать простых и небогатых людей: «скотобаза» и «шелупонь». Но тем не менее они тоже характерны, потому что демонстрируют презрение элиты к низам. Социальное расслоение просто неприлично велико, и миры богатых и бедных радикальным образом разделены.

Изменения в языке всегда отражают изменения в обществе?

Да. И эти слова — явное отражение некоего социального напряжения. Это в той или иной степени присутствует и в других словосочетаниях, попавших в список.

Вот два очень показательных понятия: нулевая зарплата и квалификационная яма. «Нулевая зарплата» — это показательный казус, когда с преподавателями МГУ заключали договора, где в поле «зарплата» был прописан ноль. Преподаватели соглашаются работать, потому что это дело их жизни, потому что, как они считают, «иначе их дисциплина исчезнет».

Но у этого бескорыстного энтузиазма есть обратная сторона — ведь у руководства при этом сохраняются более чем достойные (часто даже до неприличия) оклады, и, соответственно, вся ситуация представляет собой нечто похожее на рабскую эксплуатацию.

При этом элита имеет необъяснимо фантастические доходы и купается в роскоши.

На примере этих слов и словосочетаний мы видим, с одной стороны, отношение элиты к неуспешным людям, лузерам, а с другой — то, что добросовестно работающему человеку, по сути, ничего не светит, кроме «нулевой зарплаты», а также повышения пенсионного возраста.

А «квалификационная яма»?

Это тоже словосочетание, имеющее отношение к социально-экономической проблематике: трудовой рынок развивается так, что работников востребованных профессий не хватает, но многие специалисты (например, экономисты или юристы) работу найти не могут — их просто слишком много на рынке. То, что такое понятие появилось в этом году, тоже очень показательно: в основную повестку дня так или иначе выходят социальные вопросы. При этом, помимо экономической, тут есть и чисто этическая составляющая — то самое довольно показательное презрение элиты к прочему «населению».

В основном отобранные словосочетания не несут яркую эмоциональную окраску, они не агрессивны. Говорит ли это о том, что сейчас наш язык и, соответственно, общество становятся менее агрессивными?

Что касается языка, то да, агрессии меньше, если сравнить с какими-то аналогичными результатами прошлых лет. Лет пять назад на первом плане был прежде всего украинский конфликт, а сейчас он практически не порождает новой лексики. При этом изначально агрессивные слова перешли в разряд нейтральных терминов. Например, слово «ватник», появившееся как оскорбительное, теперь может использоваться даже как позитивная самоидентификация: например, «Я — ватник, и этим горжусь».

Пользуются ли люди этим словом вообще? Мне кажется, оно уже неактуально.

Если почитать ленту Фейсбука, там есть и «ватник», и «крымнаш» — одни из слов четырех- и пятилетней давности. Они никуда не делись и продолжают использоваться в дискуссиях. Но просто дискуссии эти поутихли, а внешнеполитическая повестка сменилась повесткой внутренней.

Коллеги-лингвисты из двух параллельных конкурсов выдвинули в качестве слова года слово «протест», и протесты действительно для этого года характерны, — хотя в чисто лингвистическом отношении это слово, на мой взгляд, вряд ли корректно считать «самым главным» для года — ведь никакого нового семантического наполнения оно в уходящем году не получило: это просто обозначение некоторых событий, которые происходили и ранее.

Вы включили в слова года лозунг «Я/Мы» — но изначально это лозунг узкой группы протестующих в Москве. И действительно ли он сейчас являет собой выражение солидарности? В интернете он носит скорее ироничный характер.

Когда он появился, то был действительно новым. А началось-то все еще с французского Je suis, когда это касалось совсем других, парижских событий. В русском варианте он приобрел форму «Я — такой-то» со значением «Я — жертва». А его новый вариант показался мне интересным именно с лингвистической точки зрения: в предложении появилось свернутое «двойное» подлежащее, и выражаемый с помощью этого оборота этический протест против той или иной несправедливости из индивидуального стал коллективным.

Понятно, что от частого употребления (и в разных контекстах) его изначальный серьезный пафос снижается, и это действительно все чаще становится предметом для иронии и мемов.

Другое слово — «феминитивы». Считаете, проблема действительно начала широко обсуждаться в обществе, или она все еще нишевая?

Конечно, прежде всего она присутствовала в социальных сетях. Но и в СМИ о ней тоже говорили довольно часто, особенно весной. Насколько широко она обсуждалась в обществе — не знаю, может, и не так широко, чтобы она звучала на кухнях или в электричках, но для интеллектуальных кругов она была заметной и важной.

Здесь тоже речь идет прежде всего об этической стороне общения между людьми, и это еще одна составляющая социальной повестки дня. Отношения между мужчиной и женщиной, феминизм, равенство и неравенство (гендерное и не только) — все это тоже часть социальной проблематики, доминировавшей в этом году.

А вы, как лингвист, считаете, что в ткань языка действительно можно искусственно внедрить какие-то новые слова?

Директивно этим заниматься невозможно. Язык — это неуправляемый организм. Он развивается по своим законам. Другое дело, что можно искусственно инициировать такие темы, — скажем так, «гнать волну». За ними стоят определенные социальные группы и течения, прежде всего феминистское движение.

Хотя я, честно говоря, все время путаюсь и так до конца и не могу понять: выступают ли феминистки за употребление феминитивов или, наоборот, против.

Своя логика присутствует и в том, и в другом случае, но при этом не всегда понятно, кто за что выступает и как бы невзначай никого не обидеть, назвав не так, как этого хочет адресат (адресатка).

Тем не менее из неполитических тем именно она в этом году мне представляется самой главной.

Как и «домашнее насилие» — словосочетание, включенное вами в топ-10. Почему эта вроде бы вполне однозначная тема породила в обществе такую ожесточенную дискуссию?

С точки зрения этики она, конечно, однозначна — все понимают, что домашнее насилие недопустимо, и я не знаю настолько «домостроевских» людей, которые бы активно и всерьез настаивали на том, что «бьет — значит, любит». Но ведь физическое насилие уголовно наказуемо, а выделение «домашнего насилия» в отдельную категорию чревато непредсказуемыми последствиями.

Именно как юридический термин оно крайне размыто: например, что делать с насилием психологическим, которое, конечно, во многих семьях присутствует, но его переживание сугубо субъективно и вряд ли может быть адекватно оценено правоохранительными органами.

Соответственно, появляется опасность того, что члены семьи могут пытаться решать какие-то свои исключительно внутренние проблемы путем обвинения партнера. А как вы проверите, что происходит на самом деле за закрытыми дверями?

И как раз именно этот аспект размытости предложенного понятия стал предметом споров, а законопроект вызвал неоднозначную реакцию, — что, собственно, и послужило основанием для включения словосочетания в итоговый годовой список.

Если отвлечься от топ-10 слов года, вопрос к вам как к лингвисту. Зачастую, когда журналисты спрашивают на улице мнение людей об остросоциальных или политических проблемах, уставшие трудящиеся смотрят на них мрачно и говорят одну стереотипную фразу: «Работать надо, а не ерундой заниматься». Откуда пошло это выражение и какую смысловую нагрузку оно несет?

Это психологическая реакция «униженных и оскорбленных». Многим людям, которые субъективно ощущают, что самоотверженно трудятся, делают что-то полезное, работа всяких интеллектуалов, гуманитариев (тех же журналистов) представляется чем-то несерьезным и не требующим особых усилий. А возвращаясь к началу нашей беседы — реальный труд сам по себе у нас не ценится, а ценится, наоборот, способность устроиться так, чтобы получать материальные блага, особо не напрягаясь.

Мы, похоже, дожили до реализации его мечты: курьер этот сейчас стал чиновником, имеющим квартиру, дачу и прилагающим все усилия к тому, чтобы «работать поменьше». А работали бы за него чтобы другие — неудачники, лузеры, лохи, которым можно платить по минимуму и «стричь» их, — как, например, гастарбайтеров, которые получают копейки, а их реальную зарплату «распиливают» и тратят на показную роскошь. Это вообще черта нашей нынешней системы, с которой непонятно, что делать, но определенно что-то делать надо.