Участник угона Ту-154 в Пакистан в 1990 году рассказал подробности истории

В 1990 году в Якутии группа заключённых во время этапирования захватила пассажирский Ту-154 и вынудила экипаж лететь в Пакистан. Террористы были уверены, что власти этой страны их не выдадут, и оказались правы. Впрочем, их всех приговорили к пожизненному заключению. Впоследствии шестерых из 11 захватчиков в 1998 году выдали России, трое погибли в пакистанских тюрьмах, а ещё двое вернулись на Украину в 2000-м. О подробностях тех событий известно не так много, а в различных источниках встречается противоречивая информация. Судьба самого юного захватчика, уроженца Донецка Константина Шатохина, долгие годы была покрыта мраком. Что толкнуло ввязаться в опасную авантюру 16-летнего подростка, как готовились и на что рассчитывали террористы, как они захватили самолёт и чем в итоге обернулась их авантюра, Шатохин рассказал в интервью RT.

В последние два десятилетия существования СССР попытки захвата и угона пассажирских самолётов происходили едва ли не ежегодно и стали настоящей проблемой для советской гражданской авиации.

В основном угонщики пытались таким образом оказаться за рубежом — из-за невозможности легально покинуть страну наиболее отчаявшиеся готовы были пойти на преступление.

Благодаря грамотным действиям экипажей и силовиков большинство таких попыток терпели неудачу — террористов, как правило, не имевших ни чёткого плана действий, ни криминального опыта, ни настоящего оружия или взрывчатки, почти всегда удавалось обезвредить.

Но случались и неудачи. Печальную известность получила в 1988 году попытка угона в Лондон Ту-154 многодетной семьёй Овечкиных, которые до этого успели прославиться, в том числе и заграницей, благодаря своему ансамблю «Семь симеонов». Штурм лайнера не имевшими соответствующей подготовки милиционерами привёл к жертвам как среди террористов, так и среди заложников.

Самым беспокойным для советской авиации оказался 1990 год, когда в стране было зафиксировано сразу 33 попытки захвата самолётов.

События, начавшиеся 19 августа 1990 года в небольшом якутском городе Нерюнгри, могут смело претендовать на звание самого необычного и по-своему драматичного «воздушного» теракта советской эпохи, о котором спустя 30 лет мало кто помнит.

В результате двухдневной эпопеи с тремя промежуточными посадками в СССР советские уголовники вместе с заложниками перелетели из бескрайней якутской тайги на побережье Индийского океана, в крупнейший пакистанский город Карачи.

Константин Шатохин был самым юным из 15 заключённых, захвативших пассажирский Ту-154, который в тот день должен был совершить рядовой рейс в Якутск. Незадолго до этого ему исполнилось 16 лет. В немногочисленных публикациях СМИ об этом инциденте, которые можно найти в интернете, его имя не упоминается.

Между тем Шатохин даже спустя три десятилетия помнит все подробности своих приключений и, что немаловажно, не стремится выгораживать себя или уходить от неудобных вопросов.

В своём первом в жизни интервью Шатохин развеял многие мифы об этой позабытой драме и поведал новые удивительные факты. Его повествование — уникальное свидетельство из жизни позднего СССР, распад которого, как оказалось, кардинально повлиял и на судьбу самого Шатохина.

— Константин, вы родились в Донецке в 1974 году. Давайте для начала выясним, как вы оказались за решёткой в столь юном возрасте, да ещё и на другом конце страны.

— В сентября 1989 года я решил уехать к старшему брату в Нерюнгри. Хотелось избавиться от контроля родителей. Ещё в Донецке стал проявляться мой непростой характер, поведение «хромало», и в Нерюнгри я довольно быстро попал в не очень хорошую компанию. Возможно, потому что сначала единственное ПТУ, а потом и все местные школы брать меня к себе на обучение просто отказались. У меня после 8 класса за поведение в табеле стоял «неуд», к тому же формально я был там без опекунов и, видимо, никто не хотел брать за меня ответственность. В итоге слонялся без дела, стал угонять машины — просто покататься. Или просто вскрывал и брал то, что понравилось: магнитофоны, кассеты, другую мелочёвку. В мае 1990 года меня задержали, а 11 августа осудили за пять угонов и 39 краж на два года колонии общего режима.

© © ok.ru

— Как вы вообще оказались на том рейсе вместе с матёрыми уголовниками?

— После суда меня должны были этапировать в детскую колонию, куда предстояло добираться через Якутск. В Нерюнгри в ИВС все зэки, независимо от возраста и тяжести обвинения, сидели вместе. Меня включили в этап на 19 августа вместе с 14 другими заключёнными, осуждёнными в основном по тяжким статьям и на приличные сроки.

— Вы заранее знали о готовящемся захвате самолёта? Кто его организовал?

— О побеге изначально знали только четверо — Сергей Молошников, Андрей Исаков, Владимир Петров и Владимир Евдокимов. Несмотря на то, что оружие в самолёт смог пронести именно Евдокимов и затем он вместе с Исаковым были на первых ролях, реальным инициатором и организатором всего был Молошников.

— Расскажите о 19 августа 1990 года. Как всё происходило в тот день?

— В ИВС нас в сопровождении трёх конвойных посадили в автобус «ПАЗ». Всё происходило абсолютно штатно, меня на следствии этапировали в Якутск, и я уже был знаком с процедурой — никакого досмотра в аэропорту не было, заключённых подвозили прямо к трапу самолёта, после чего сразу заводили в салон.

— Известно, что одноногий Евдокимов смог пронести обрез ружья, спрятав его в своём протезе. Но как он смог раздобыть оружие?

— Один из охранников принёс его прямо в ИВС и передал Евдокимову в обмен на новый импортный спортивный костюм. Это было за две недели до захвата, затем всё это время оружие постоянно прятали в разных местах изолятора.

Евдокимова, кстати, незадолго до этого поймали после довольно яркого побега. Как в «Джентльменах удачи», он смог покинуть колонию в цистерне, но только не с цементом, а с соляркой. Не понимаю, как он там не задохнулся. Затем до задержания он разными способами с одной ногой смог преодолеть где-то 800 километров.

— Что было после того, как вас завели в самолёт?

— Я сел у прохода вместе Евдокимовым с Исаковым. Во время взлёта я вертелся, общался с заключёнными на других рядах. У наших трёх охранников было при себе только три пары наручников, поэтому и Евдокимов, и Исаков, и я были без них. В принципе такое допускалось. Когда я летал в Якутск первый раз, наручники тоже были не у всех.

— Сейчас в такое пренебрежительное отношение к мерам безопасности при этапировании заключённых трудно поверить.

— С точки зрения устава, в нашем ИВС тогда были громадные нарушения и даже по меркам того времени происходили абсолютно дикие вещи.

— Например?

— Ну, вот представьте вполне обычную ситуацию у нас в изоляторе. Каким-то образом зэки раздобыли гашиш или коноплю. В коридоре у нас стояла электропечка. В начале прогулки они спокойно ставят на неё сковородку и начинают эту траву как-то готовить. Прогулка была недолгой, закончить не успели и охранник приказывает всем заходить в камеры. Те ему говорят: «Подожди, сейчас мы дожарим», на что он отвечает: «Заходите, я сам посмотрю».

И вот он стоит, помешивает, выслушивает указания, чтобы не пригорело и потом передаёт это всё в камеру. Причём это всё абсолютно бесплатно. А за деньги там можно было почти всё. Я этому Андрею, который обрез принёс Евдокимову, сам давал 15 рублей, чтобы водки принёс — и он приносил. Любой каприз исполнялся.

— Помимо ружья, у вас была ещё бомба, точнее её муляж. Как это удалось пронести на борт, ведь хотя бы в самом ИВС вас должны были обыскать перед этапом?

— «Бомба» была не из мыла, как об этом все потом писали. Были скручены три глянцевых журнала в такие шашки, обклеены белой бумагой. Из обложки книги, газет и крышечки от тюбика карвалола сделали аккумуляторную батарею якобы для подрыва этих шашек. Два провода — и получился неплохой муляж. В самом ИВС досмотра как такого не было. Поверхностно глянули и всё. Они ведь «шмонали» камеры каждый день и были уверены, что ничего такого у нас нет. Сам муляж был сделан в ночь перед этапом.

— В наш век повышенных мер безопасности сама идея захвата крупного самолёта группой вооружённых зэков кажется не просто обречённой на провал, а абсолютно фантастической. Как в то время можно было заранее спланировать и осуществить подобное, находясь за решёткой?

— Придумавший и организовавший всё это Молошников был очень умным и смекалистым. За полтора года до угона самолёта он совершил свой первый побег из этого же ИВС. Специально пробил себе лёгкое, его вывезли в больницу, сделали операцию, после которой он с помощью подельников сбежал. Через год его поймали и снова привезли в Нерюнгри. В июне 1990 года, тогда был мой первый день в этом ИВС, Молошников при полном попустительстве охраны совершает второй побег. Когда их поймали через три дня, то привезли синими от побоев. Им очень повезло, что большое начальство приехало. Руководство ИВС было в бешенстве, и я думаю, их так просто расстреляли бы, списав на попытку к бегству или оказание сопротивления. После второго побега Молошников задумал третий, решив угнать самолёт.

— Мало одного желания. Была ли какая-то предварительная подготовка?

— Он был умным, но также занимал довольно высокое место в криминальной иерархии, был «положенцем» и заключённые его уважали, считались с ним. Ему нужны были физически сильные помощники для обезвреживания конвоя. Также он искал в ИВС людей, которые могли помочь различной информацией. Там сидел бывший «афганец», снайпер. Он был в курсе его планов, но участвовать в побеге в итоге отказался. Он много чего полезного рассказал, например, про внутреннее устройство Ту-154, в частности, систему скрытых люков, через которые штурмующие могли незаметно проникнуть в самолёт.

— Как происходил сам захват лайнера?

— Вскоре после взлёта Евдокимов стал писать какую-то записку. Перед тем как передать её стюардессе, Исаков, не привлекая внимание окружающих, показал обрез. У меня в тот момент челюсть отвисла. Вот, думаю, влип. Я посмотрел на гражданских впереди, стало как-то не по себе, но сделать в той ситуации я ничего не мог. Евдокимов передал записку стюардессе, она ушла. Вернулась через пару минут и сказала, что мы шутим, ведь в тот день у них как раз был профессиональный праздник, День авиации.

Тут Исаков вскочил с этим обрезом и сказал: «Какие шутки? Оставаться на местах, самолёт захвачен».

— Как отреагировал ваш конвой?

— Сержант Борщ, у которого в тот день с утра было какое-то нехорошее предчувствие, был бдителен и моментально вскочил, наставив автомат на Исакова. Они стояли друг напротив друга, требуя бросить оружие. Остальные двое даже не дёрнулись. Когда они только попытались достать оружие, Евдокимов крикнул, что если они сделают это, то он взорвёт самолёт.

— Чем кончилось это противостояние?

— Через какое-то время пришёл бортинженер Камошин. Он сначала попытался заглянуть в сумку с «бомбой», но Евдокимов приказал ему отойти. Он встал на линии огня между Исаковым и Борщом и стал уговаривать последнего положить автомат. Когда Камошин стал у него забирать оружие, прогремел выстрел, мне пороховой гарью в лицо ударило. Опасности не было, мы все знали, что по инструкции у конвойных первые три патрона холостые. Когда Камошин забрал автомат, первым к нему подскочил Игорь Суслов, судьба которого, отчасти из-за меня, оказалась очень трагичной. Взяв оружие, он тогда как бы первым из нас присоединился к захвату.

— Сколько пассажиров было в салоне, как они реагировали?

— Изначально было 89 гражданских и экипаж. Люди, конечно, волновались. Хочу подчеркнуть, что никто не наставлял оружие на пассажиров. Бортинженер Камошин потом говорил в интервью, что Исаков якобы наставлял оружие на женщину с ребёнком, но они стояли просто позади Борща, и он целился именно в него. В этот напряжённый момент заплакал её ребёнок, сама она тоже заплакала и стала умолять, чтобы не стреляли в неё. Ситуация была очень нервная. Потом, когда Борщ был обезоружен, Исаков и Евдокимов пошли в кабину пилотов и приказали возвращаться в Нерюнгри.

— А как вёл себя организатор захвата Молошников?

— А его в этот момент ещё не было в самолёте. После возврата в Нерюнгри его и Петрова по требованию Исакова и Евдокимова привезли прямо из ИВС. У этой четвёрки заранее была такая договорённость — кто идёт на этап, тот и захватывает, а потом уже вызволяет тех, кто остался.

— Какой изначально был план действий? Со стороны кажется, что всё происходило спонтанно. Была версия, что вы хотели прыгнуть с парашютом, но потом вас отговорили, а затем вы долго не могли решить между собой, в какую страну лететь.

— Вариант с парашютом никто всерьёз не рассматривал. Молошников после консультаций в ИВС с самого начала рассчитывал лететь именно в Пакистан. У СССР не было договора о выдаче преступников с этой страной, отношения были довольно напряжёнными. Он был уверен, что оттуда никого назад не выдадут.

— После посадки в Нерюнгри переговоры от вас вёл Исаков. Глава местного отдела КГБ и знавший его лично оперативник МВД пытались убедить его сдаться, даже маму Исакова привезли, но в итоге договориться не получилось. При этом женщины и дети были отпущены, как я понимаю, без особых заминок. Это было сделано после исполнения всех ваших требований?

— Нет, Молошников изначально планировал отпустить их и стариков. Только самолёт сел, подъехал трап и сразу их начали отпускать. Стюардесс только решили оставить. В итоге штурмовать лайнер они не решились, и нам привезли из ИВС Петрова и Молошникова, а также доставили затребованные рации, бронежилеты и оружие.

— С заложниками и экипажем не было никаких эксцессов?

— Вообще прозвучит странно, но какой-то нервозности, агрессии к оставшимся трём десяткам пассажиров и экипажу ни у кого не было и в помине. Когда мы перед вылетом из Нерюнгри попросили еды для пассажиров, то принесли только сладости. У всех нас с собой было довольно много съестного —многих после этапа ждал строгий режим, люди готовились — и мы всё это достали.

Представьте картину — террористы после взлёта взяли у стюардесс тележку, разложили на ней свои припасённые журналы, нарезали хлеб, сало, колбасу, открыли консервы и покатили по салону — берите, читайте, кушайте. Может быть, сейчас кому-то сложно такое представить, но так всё и было.

— При этом в Нерюнгри из 15 заключённых шесть отказались дальше участвовать в захвате и покинули самолёт. Срок у вас был совсем небольшой, почему вы остались?

— Евдокимов и Исаков сказали всем нам: «Вы зэки, мы одной крови. Кто хочет, может выйти и остаться, мы никого не держим». Некоторые поначалу боялись, опасаясь выстрелов в спину, но в итоге шесть человек по своим личным причинам вышли. Что касается меня, то я же был подростком. Были мысли в голове, что мне тут плохо, что никто меня не понимает и, может быть, где-то там я найду что-то лучшее. Я тогда совсем не думал о маме, её переживаниях. Мысли были очень эгоистичные, только о себе. Ну и, конечно, во мне всегда был дух авантюризма, и это событие легло на очень благодатную почву, поэтому даже мысли не возникло тогда выходить. Хотелось приключений. И я их получил сполна.

— Итак, после Нерюнгри в вашей группе остались 11 человек. Далее была посадка в Красноярске и после короткой дозаправки перелёт в Ташкент?

— Да, туда мы прилетели, когда было уже темно. Решили отпустить экипаж выспаться, остался только второй пилот Сергей Турьев. Я сам вздремнул тогда, но недолго, боялся, что могу проспать что-то интересное. Ночь прошла без эксцессов, я пару часов подежурил в кабине пилотов с Турьевым, он пытался меня агитировать, чтобы я сдался. Утром начались проблемы, нам не хотели возвращать экипаж, и тогда Исаков уже не в первый раз вывел «на расстрел» Борща и дал 10 минут, чтобы их привезли.

— Все было исполнено?

— Да, Турьева по его просьбе мы отпустили, вместо него прибыли ещё один пилот и радист со знанием английского языка. Они принесли два саквояжа с атласами и лётными картами от СССР до Южной Америки, так как они не знали до конца, куда мы полетим. Мы запрашивали возможность вылета в другие страны, писали потом, что МИД пытался договориться, но везде получал отказ, но это всё было для отвода глаз, чтобы запутать их. Если бы они точно знали, что мы полетим в недружественный тогда Пакистан, могли решиться на штурм. А так была видимость, что мы действуем по ситуации и сами не знаем, куда хотим.

— В итоге из СССР вас всё-таки выпустили, что по тем временам случалось довольно редко. Как складывался полёт? Вы заранее знали, что летите именно в Карачи?

— Как только мы зашли в воздушное пространство Пакистана, рядом появились два истребителя F-16. Было, с одной стороны, интересно за ними наблюдать, с другой стороны, появился мандраж. Тем более они делали очень опасные манёвры, кружа на очень близком расстоянии. Изначально мы хотели сесть в Пешаваре, но там нам отказали. Нас перенаправили на юг, в Карачи, и после этого F-16 от нас отстали.

— Там, насколько известно, вроде бы тоже не всё гладко было перед посадкой.

— Да, в посадке там сначала тоже отказали. Лётчики предложили лететь дальше, в другую страну, но мы наотрез отказались. Около двух часов лайнер кружил над городом, вырабатывая топливо. Помню меня тогда потряс особый, лазурный цвет неба, сам вид с высоты 10—11 километров на город и Индийский океан был потрясающим. В итоге когда топлива почти не осталось, а разрешения на посадку всё не было, мы приказали пилоту, чтобы он садился на брюхо в поле или где-то ещё. Он предупредил пассажиров о жёсткой посадке, сказал всем пристегнуться и сгруппироваться, начав снижение. Только когда экипаж сообщил на землю о наших планах, нам разрешили сесть в аэропорту

— Что происходило после приземления?

— Самолёт отбуксировали, по периметру окружили войсками. Подъехал трап, когда выходил, снова посмотрел на чистейшее небо, тогда меня это больше всего потрясло. Эйфории, что всё кончилось, не было. Навалилась огромная усталость, хотелось отдохнуть.

Первым из салона вышел Исаков, он положил автомат на землю, и потом те, у кого было оружие, сделали также. Подъехали автобусы, оттуда вышли два офицера, очень тепло нас приняли, с объятиями, рукопожатиями. Нас отвезли в здание аэропорта, там нас ждали напитки, бутерброды. Потом приехала полиция и долго спорила с военными, под чьей юрисдикцией нас оставить. Ещё позже прибыли люди из ISI, Пакистанской межведомственной разведки. В итоге мы достались им. В автозаке нас отвезли на гауптвахту полицейской академии Карачи и разместили в одной из камер. Там был только бетонный пол, песок какой-то, но мы как зашли, так все 11 человек тут же рухнули спать.

— Долго проспали?

Уже через час—полтора нас разбудили, перевели в другие камеры — чистые, с кроватями, напольными вентиляторами. Показали жестами, где вода и еда. Вот так мы попали в Пакистан. О том, что события будут развиваться совсем не так, как мы надеялись, тогда ещё никто не думал.

— Освобождённому советскому самолёту власти почти сразу разрешили вернуться в СССР. А что происходило с вами?

— В таких весьма комфортных условиях мы пробыли 12 дней, до первого суда. Каждый день нам привозили чуть ли не ресторанную еду, а офицеры утром здоровались с нами за руку, пытались общаться, шутить, даже покупали за свои деньги хорошие сигареты.

— Советское посольство как-то проявило себя?

— Три представителя приехали к нам на четвёртый день. С ним были также местные официальные лица и переводчик. Всех нас по одному вызывали на беседу. Лично меня спросили, хочу ли я домой. Я ответил отрицательно. Меня спросили, знаю ли, что за угон самолёта в Пакистане положены смертная казнь или пожизненное заключение. Я сказал, что знаю, и на встречное предложение написать какое-то прошение ответил отказом. Также сделали и все остальные.

— Почему лично вы отказались, вы же наверняка не знали, что наказание такое строгое? Это сказывалась ещё та эйфория или просто не верили консулу?

— Да, была мысль, что они берут на испуг. К тому же, думал, что раз уже ввязался в это дело, то как-то глупо возвращаться домой, только прилетев.

— Как проходил суд?

— Нас привезли для избрания меры пресечения в специальный антитеррористический суд Карачи. Судья посмотрел на нас, что-то записал. Он ничего не спрашивал и минут через пять всех вывели на улицу. В этот момент к нам подошёл сотрудник сцеслужб, который на этом суде отдавал нас под тюремную юрисдикцию. Кое-как на пальцах он объяснил, что нам дадут пожизненное, через какое-то время можно будет подать апелляцию, после этого срок сократят, а лет через 7 сможем освободиться. После этого нас перевели в центральную тюрьму Карачи, где условия были уже намного хуже, а между нами пошёл разлад.

— Из-за чего?

— Началось перетягивание каната между лидерами. Исаков на вопрос администрации заявил, что он наш лидер, пытаясь показать себя этаким диссидентом и жертвой режима. Молошников, который в самолёте был несколько в тени, не собирался оставаться на вторых ролях. Оба они гнули свою линию, у каждого были сторонники, но открытого конфликта ещё не было. В этот момент пошли разговоры, выдадут ли нас или оставят, на суде же нам ничего не сказали. Объединяла всех тогда лишь уверенность в том, что если нас выдадут СССР, нам «крышка».

— Когда начался сам судебный процесс?

— На протяжении полутора лет нас возили в суд на продление сроков ареста. Это было наше единственное развлечение — пока ждали своей очереди во дворе, можно было с кем-то пообщаться. Никаких следственных действий при этом вообще не было. Мы объявляли голодовки, требуя как улучшений в плане содержания, так и ускорения следствия. Однажды четверо устроили бунт и порезали вены. Все хотели поскорее услышать приговор.

— Неужели в ожидании суда никто не надумал вернуться на родину? Писали, что вы чуть ли не все разом требовали возврата в СССР и даже писали прошения.

— За все годы в Пакистане ни я, ни другие беглецы, насколько мне известно, ни разу об этом не просили. Возможно, это пошло из-за того, что сразу после вынесения приговора Константин Шубенков в присутствии дипломатов и журналистов проявил минутную слабость и стал кричать, что хочет вернуться домой. Но это был единичный случай.

— С судом существует некая путаница. «Коммерсант» в 1998 году писал, что вас уже через неделю после прилёта приговорили к повешению, а потом казнь заменили на пожизненное заключение. Но в более поздних материалах встречались другие сведения.

— Судебный процесс начался лишь в конце февраля или начале марта 1992 года. Заседания проходили 1—2 раза в неделю. Представители «Аэрофлота» и консульства на английском давали какие-то показания, а нас суд даже не допросил. К нам лишь раз подошёл прокурор или адвокат, я так и не понял кто он, и, изобразив руками оружие, задал только один вопрос: «Пиф-паф был»?

Я и Максим Левченко ответили отрицательно, остальные утвердительно. На основании этого 29 марта 1992 года нас всех приговорили к пожизненному заключению.

***

Во второй части интервью RT Константин Шатохин расскажет, как и за что советские зэки «приговорили» к смерти одного из группы, сымитировав самоубийство, как будущий президент Пакистана помогал террористам учить английский в тюрьме и как большинство беглецов подсели в заключении на тяжёлые наркотики. Шатохин пояснит, почему он в тюрьме добровольно принял ислам, почему, не желая возвращаться в уже независимую Украину, в итоге был вынужден это сделать, как на его глазах растаскивали по частям недостроенную АЭС в Крыму, за что получил две новые судимости и как последнее десятилетие умудряется спокойно жить в родном, но беспокойном Донецке без единого документа.