Несмотря на провальный августовский путч 1991 года, после которого союзные республики одна за другой начали объявлять о независимости, многие все еще верили, что сохранить СССР возможно. Ровно 30 лет назад, 1 октября 1991 года, в ходе работы над договором по реформированию Союза было предложено новое название обновленного государства — Союз Свободных Суверенных Республик. Предполагалось, что это объединение станет конфедерацией. Однако номенклатура не решилась обсуждать реальные политические шаги в этом направлении. Сложилась парадоксальная ситуация: де-юре СССР продолжал существовать, де-факто же государства в прежнем качестве уже не было. О том, можно ли было после «августовской революции» спасти СССР, почему радикальное переустройство советского общества обернулось крахом страны и как ее распад повлиял на эволюцию мирового порядка, «Ленте.ру» рассказал философ и социолог, профессор НИУ «Высшая школа экономики» Александр Филиппов. «Лента.ру»: Где вас застал август 1991-го, чем вы тогда занимались и чем эти события стали лично для вас? Александр Филиппов: Ранним утром 19 августа я встал с постели, включил телевизор и закричал: «Мама, государственный переворот!». Многие, вспоминая сейчас о тех временах, демонстрируют свою политическую или социологическую проницательность, но у меня никакой проницательности тогда не было. Путчисты вызывали у меня отвращение. И первая мысль у меня была: «Только бы об это не замараться». На ваш взгляд, системный кризис советского строя, который привел к реформам Михаила Горбачева, начался в так называемую эпоху застоя или еще раньше? Это была внутренне обреченная система, однако она могла существовать еще довольно долго. Многие путают, когда говорят об обреченности чего-то: почему-то предполагают, что оно завтра же умрет.

Часто говорили, что Советский Союз — это империя, а империя обязательно должна погибнуть. Но «завтра» в историческом смысле — не то же самое, что в привычном нам бытовом. Да, что-то обречено. Но вот в этом обреченном состоянии оно может существовать еще много-много лет

Противоречия внутри советской системы были абсолютно объективными, и вели они, как и должны вести такого рода противоречия (на языке философии марксизма их называли антагонистическими — правда, находили их только при капитализме), не к развитию, а к гибели и распаду. И эти противоречия были заложены в саму структуру советского общества. Оно споткнулось о собственную социальную мобильность. Одним из его главных самооправданий была декларированная возможность подняться с самых низов к высотам социальной иерархии. То есть не только революция, как было объявлено, перевернула старую социальную стратификацию, но и впоследствии можно было рассчитывать на особые привилегии именно для тех, кто шел с самых низов. Эту идеологию социального продвижения нельзя было не учитывать, не претворять ее в жизнь. Но она не могла быть универсальным правилом. В науке и технике, в сложных видах искусства, в образовании, в медицине и многих других областях возникали и укреплялись свои иерархии, которые все труднее было согласовать с основной идеей руководимого партией общества.

РИА Новости

Кроме того, у Советского Союза была огромная проблема с мотивацией к труду. Считалось, что труд должен превратиться в первую жизненную потребность, на это была нацелена идеология, вся система так называемого коммунистического воспитания. Но при этом мотивации к инновациям не было. Мотивации к тому, чтобы сохранять удовлетворенность пусть низким, но стабильным уровнем жизни, тоже не было. К тому же он перестал оставаться стабильным и становился все хуже и хуже. Это вроде бы очевидные вещи, но когда их начинаешь перечислять, то уже не задаешься вопросом, почему СССР распался. Возникает вопрос, почему он жил так долго... Русский философ Василий Розанов говорил о Февральской революции 1917 года: «Святая Русь слиняла за три дня». Почему в 1991 году получилось так же? Вроде бы люди с детства состояли в пионерской организации, потом комсомол, партия... Они притворялись? У нас перед падением СССР в партии было примерно 19 миллионов человек. Это очень много. Это уже не партия в привычном смысле слова. Она перестала быть клубом, она перестала быть орденом, местом пребывания политической элиты, которая не только сразу после революции, но и многие десятилетия после нее отличалась чудовищной волей к власти. Партия, безусловно, была, но перестала быть динамическим началом всей жизни, в том числе и благодаря своей численности. Партия просто стала местом первичного отбора и шлифовки кадров, привлекательным местом карьерного продвижения, которое в перспективе обещало нечто большее, чем «технически сложные» виды карьеры через образование и тому подобное. Разумеется, были попытки регулировать прием, то есть сбалансировать социальную привлекательность (из-за которой напор желающих было трудно ограничить), идеологические принципы (рабочий класс как привилегированная категория для отбора новых членов) и необходимость рекрутировать и обеспечивать партбилетами тех, кто шел по другим ступеням иерархий. Расскажите подробнее. Это лучше показать на примере. Представьте себе человека, растущего в сравнительно малообразованной среде и вполне честно отнесенного к рабочим или крестьянам. Обладая желанием и способностями, он может не только получить полное среднее образование, но и пойти учиться дальше. На каком-то этапе он делает прагматичный выбор и вступает в КПСС. Дальше он может сделать карьеру как специалист, или по комсомольской, или по партийной линии. До сих пор все в порядке, одно помогает другому. Однако уже на этапе конкуренции за высшее образование он будет сталкиваться с потомками специалистов, которые могут (и чаще будут) превосходить его по степени готовности к высшему образованию и уступать в социальном плане. Выбирая выходца из трудящихся, система сохраняет базовый принцип, рекрутируя элиты, но теряет качество. Но если ум, талант и социальное происхождение соединяются? Тогда он продвигается дальше, но уже его дети будут лишены важного качества. Быть сыном рабочего — одно, а внуком — совсем другое. К этому еще добавлялась специфика оплаты труда в СССР. Получив высшее образование, многие начали осознавать, что ни по зарплате, ни по декларируемому социальному статусу (рабочий класс официально считался передовым), ни по реальному социальному уважению они не могут быть на равных с условным трактористом или сантехником. И недовольны все. Тракторист понимает, что его место в жизни, несмотря на партбилет и бесконечные заявления о его ведущей роли, — это социальный тупик; а интеллигент не понимает, почему он должен несколько раз в год ездить в колхоз и смотреть, как там все разворовывают работники, находящиеся ближе к земле, да к тому же еще и официально уважаемые как настоящие люди труда. И в этой ситуации довольных в принципе нет и быть не может. Но все это небыстро двигалось, эта система могла себя поддерживать, потому что периодически возникали обстоятельства, когда человек мог посмотреть на себя и увидеть, кем он был и кем он стал. Интересные бывали карьеры. Горбачев был тем самым трактористом, а стал генеральным секретарем. На этом посту он достиг максимума возможного для себя и не смог сохранить Советский Союз.

РИА Новости

То есть ситуация с развалом Советского Союза — это все-таки не дворцовый переворот, а действительно результат массового недовольства системой? Дворцовый переворот был, когда с поста первого секретаря ЦК КПСС снимали Никиту Хрущева. Вот это действительно классический дворцовый переворот. А тут возникло массовое движение. Вот эти тысячи людей на улицах в Москве в дни августовского путча — они же не за Горбачева вышли. Они вышли протестовать против отмены того реформистского курса, который они считали курсом к правильной и лучшей жизни. Конечно, когда современные историки указывают на какие-то элементы заговора в процессе распада Советского Союза, то нет никакого резона с этими историками спорить. Но куда деть эти десятки тысяч людей на улицах?

Для того чтобы перестрелять прорву народа в центре Москвы, нужно быть политическим гением, каким был, например, Борис Ельцин. В 1993 году люди рассчитывали повторить опыт 1991-го. Они думали, что если вывести на улицу кучу народу, то Ельцин не сможет ничего поделать. Но он гений политического момента — он понимал, что сейчас можно сделать то, что было невозможным два года назад

Кстати, о 1993-м. Получается, за два года в России сложилось движение, которое сейчас называют «красно-коричневым». Оно если и не выступало с лозунгами реставрации СССР, то опиралось на советское прошлое. Почему подобных движений не возникло в бывших республиках? Я думаю, что там, невзирая на все экономические сложности, люди смогли массово объединиться под лозунгами национального становления: «Мы наконец свободны! А все трудности, которые есть, — это трудности свободы. Мы освободились от Советского Союза, и все плохое, что у нас есть, — советское наследие». И мне кажется, что массовая мобилизация на преодоление советского наследия должна была сыграть ключевую роль. Но я не уверен, что это единственная причина.

РИА Новости

Еще в советское время существовало много версий, почему тормозятся демократические реформы в СССР. Одна из них состояла в том, что в такой огромной стране нет никакой возможности обеспечить плавный, поступательный, эволюционный ход демократизации. Среди решений — надо попросту отбросить тех, кто мешает и тормозит процесс. [Президент Азербайджана] Гейдар Алиев в одном интервью рассказывал, что еще в советские времена он раздумывал, как можно сконцентрировать ресурсы в родном Азербайджане, чтобы страна могла в случае чего процветать независимо от СССР. И, безусловно, он такой был не один.

Мысль о том, что распределение ресурсов в Советском Союзе несправедливо и неэффективно осуществляется из Москвы, была довольно широко распространена. То, как выстраивались отношения, например, с прибалтийскими республиками, и вовсе было подрывным фактором. Власти будто подталкивали их к тому, чтобы уйти

Разумеется, на этом фоне сформировалась группа, сделавшая ставку на РСФСР как отдельную страну. И элитам других республик было предложено действовать в подобном ключе — мол, так они получат намного больше. И когда в 1991 году нужно было выбирать, все согласились на это предложение. Люди, которые могли гнить на своих местах всю оставшуюся жизнь, вдруг оказались на самом верху. Кто же от этого откажется? А что касается России? Формулировка, согласно которой мы наконец освободились от власти центра, от власти Советского Союза, была совершенным безумием. Я не хочу называть это ошибкой, но и не решаюсь назвать это преступлением. Спокойно воспринимать происходящее было попросту невозможно. Но нужно понимать, что в определенный исторический момент даже крайне абсурдные формулировки могут оказаться вполне корректным политическим предложением для мобилизации элит, которые разобьют старый порядок и установят новый. Так оно в итоге и оказалось. Но почему распад СССР не пошел дальше границ союзных республик? Ведь мы знаем о сепаратистских тенденциях и на Урале, и в Сибири, и на Дальнем Востоке. В 1991-1992 годах я написал статью «Наблюдатель империи», где объяснял почему люди сначала голосуют на референдуме за сохранение СССР, а потом мы не видим никаких значимых движений и выступлений за это самое сохранение. Моя концепция состояла в том, что считать империю (а СССР, несомненно, был империей) обычным государством — большая ошибка. Обычное государство заканчивается на своих границах.

А у империи нет границ, только горизонт. А горизонт — штука динамическая. Империя может на какое-то время застыть и вообразить себя обычным государством, держаться в каких-то своих границах, но пройдет какое-то время — и она начнет либо схлопываться, либо расширяться

И ни одна территория бывшей империи этих свойств не теряет. Она является внутренне непрочной и начинает разваливаться дальше. Для меня были подтверждением этой концепции и события в Грузии, и в Приднестровье, и конфликты в среднеазиатских республиках в 1990-е.

РИА Новости

Но пространство, вместо того, чтобы разламываться изнутри, может стянуться обратно и начать снова прирастать снаружи. И когда внутри России, например, были задушены все очаги сепаратизма, стало ясно, что она будет расширяться, пространство будет в той или иной форме прирастать. Потому что если у элит остается эта идея горизонта как задачи, идея большой империи, то это будет происходить. И сроки всего этого могут оказаться очень неопределенными. Может пройти несколько поколений. Но это движение не может не происходить. Мог ли сложиться баланс сил, при котором события 1991 года пошли бы по другому пути или вообще бы не произошли, а СССР не перестал бы существовать? В истории все возможно, конечно. Не знаю, как это конкретно могло выглядеть, но надо понимать: очень многое завязано на конкретной личности, нельзя недооценивать этот фактор. Например, при нескольких метких выстрелах у нас был бы совершенно другой расклад. Надолго ли хватило бы СССР? Большие сомнения. Потому что это не имело бы никакой легальной составляющей. СССР — это огромная политико-идеологическая система, у которой к тому моменту снесли три четверти идеологии. Но подобная система не может работать таким образом. Раньше целью было достижение коммунизма, а при Горбачеве — демократическое развитие, обновление социализма и всякие другие хорошие вещи. А если обрезать составляющие горбачевской динамики — какие тогда остаются механизмы продвижения для честолюбцев? Какие способы утешения страждущих? Какое остается оправдание существования СССР с точки зрения разума? Есть люди, которые не хотят помнить ничего хорошего, а есть те, кто помнит много плохого из советской действительности, чего на самом деле не было. Я думаю, что в этом смысле я хороший пример. Я приехал в Москву в возрасте 17 лет из большого уральского промышленного города — Нижнего Тагила.

Еще когда я был школьником не самых старших классов, у нас ходил анекдот. Мол, летят как-то Леонид Брежнев с Ричардом Никсоном на самолете и пролетают город-герой Нижний Тагил. А почему «город-герой»? Да потому что десять лет там мяса нет, и все ничего...

И мяса действительно не было на прилавках? Снабжение было построено немного по-другому, но мяса действительно не было. Когда спустя год после поступления в университет я приехал погостить домой, то впервые за всю жизнь увидел, как в магазине рядом с домом все прилавки были застелены белой бумагой — там не было ничего! Это произошло ровно за один год. Москва на этом фоне выглядела райским местом. Однако постепенно начало доходить до того, что и в столице прилавки магазинов начали застилать белой бумагой. Система деградировала у меня на глазах. И требовалось простое, внятное оправдание ее существования с точки зрения разума... Во время перестройки впервые открылись границы, впервые появились перспективы, впервые мы стали читать то, что хотим. И люди спрашивали себя: «И что, мы опять всего этого лишимся, но сохраним СССР?» Еще один важный момент. Возможно, в моем изложении мотивация выглядит низко и убого — можно или нельзя поесть. Но не только в этом дело. Политическая мотивация как таковая обладает огромной внутренней мобилизующей силой. Но была ли она?.. Что вы имеете в виду? У меня долгие годы был любимый пример, который оказался неправильным. В поезде на пути из Германии я как-то спорил с попутчиками и говорил: «Смотрите: и нам хорошо, и вам хорошо — мы выехали [за границу], читаем теперь, что хотим. Но если представить какого-нибудь мирного пастуха в Нагорном Карабахе, который оказался на скрещении разных интересов и проблем... Пока мы плачем от радости и обнимаемся, его убивают, потому что развязались такие жуткие конфликты, которых в более кондовое советское время просто быть не могло, так как все войны подавлялись полицейской силой советского режима. А теперь у нас свобода и демократия, но льется кровь во всех точках страны». Ответа от попутчиков я никакого не получил.

Но потом, намного позже, разговаривая с разными людьми, я увидел, как мало они жалеют о прежней мирной жизни, как много людей понимает себя в первую очередь как воинов, а не пастухов и торговцев

Это не всегда видно из столиц. Все зависит от темперамента, конечно, но такие люди были. И их мотивацию нельзя недооценивать. У них не было никаких ожиданий — мол, давайте вернем обратно Советский Союз. Я сейчас говорю не про конкретные места и народы, я говорю о том, что у многих людей в возникавших уже на излете СССР горячих точках мысли были не мирно-застойные, а военно-политические, они были готовы проливать свою и чужую кровь, чтобы отомстить, чтобы реализовать свои права... Я видел таких людей в начале 1990-х; чудом уцелев, они оказывались в Москве, но тогда я не слышал сожалений о застойном времени СССР. Хотелось бы понять фактор мотивации. На референдуме в марте 1991 года около 80 процентов проголосовали за сохранение СССР. Предлагалось несколько вариантов того, как это осуществить: сначала в виде мягкой федерации, после путча — конфедерации. И несмотря на волю народа, высказанную на референдуме, процесс демократизации общества совпал с идеей распада страны. Был ли иной вариант? Политическая философия нас учит, что всеобщая воля конститутивна, то есть она что хочет, то и учреждает. Над ней нет закона, она постоянно активирована. Но главная проблема состоит в том, что если проводить референдум каждый день, то каждый раз может быть новое решение. Все зависит от множества факторов: от изменений в постановке вопроса, от успехов агитации... И после этого кто-то будет ссылаться на волю народа, как будто это имеет значение.

Мы до сих пор не знаем, что означала формулировка вопроса о сохранении СССР для тех, кто участвовал в референдуме. Ссылаться на его результаты можно, если вы достаточно сильны, чтобы превратить их в сильный политический аргумент. Но если вы недостаточно сильны, вы будете утираться и смотреть, как другие используют другой аргумент

Были ли реально политические возможности сохранить страну? Я думаю, да. Как-то раз, уже после путча, до роспуска СССР я сидел на заседании в Белом доме. Со мной там находились достаточно высокого уровня эксперты. Речь зашла о новейших деталях «новоогаревского процесса». Услышанное заставляло предположить, что шанс все-таки есть. К этому я отношусь очень серьезно. Это сейчас, задним числом, мы знаем, что ничего не получилось, и думаем поэтому, что получиться и не могло. Но кому виднее? Те люди реально работали над проектом обновления Союзного договора, считая, что страну можно спасти. Кому виднее? Мы говорим, конечно, что нам. Мы же знаем, что не получилось ничего... Но это не так! Из набора шансов, которые были, реализовался один. Возможно, для этого были какие-то дополнительные причины, но говорить о том, что другие шансы были выдумками и фантазиями, нет никаких оснований.

РИА Новости

А в чем выражается влияние распада СССР на эволюцию современного миропорядка? Если мы отсчитаем ровно 30 лет от распада СССР не вперед, а назад, то окажемся в 1961 году. Мы увидим, что никакого миропорядка, который изменился из-за исчезновения СССР, в тот момент еще не существовало. Только-только прошел объявленный ООН год Африки, на мировой арене под Китаем понимают Тайвань. Еще не был заключен ни один договор по формированию единой Европы, и 1964 год еще маячит где-то впереди. Добавляем 15 лет и оказываемся в 1975 году. Только подписан Хельсинкский договор и сформирован порядок безопасности и сотрудничества в Европе. И только через 15 лет исчезает СССР, да и то не сразу. Империи так быстро не исчезают, и политическая реальность СССР сохранялась довольно долго. Можно обратить внимание, что долгие годы после распада Советского Союза даже прогноз погоды шел в бывших союзных республиках под одинаковую музыку. Так для чего этот пример о том, что было 30 лет назад? На самом деле миропорядок меняется постоянно, есть Советский Союз или нет его. Постоянно происходит движение, которое меняет мировую конфигурацию до неузнаваемости. Конечно, распад СССР повлиял сильно. Но я прихожу к мысли, что не стоит придавать чрезмерное значение исчезновению Советского Союза — мол, такое огромное пространство ушло под воду, как корабль, после чего образовалась воронка, куда начало все засасывать. Если присмотреться, то кошмара не произошло. Как была самая большая страна в мире по территории, так и осталась. Как было постоянное членство в Совете безопасности ООН, так оно и осталось. Официально количество постоянных членов «ядерного клуба» не увеличилось. И многое-многое другое. Я бы сказал, что изменилось гораздо меньше, чем могло бы измениться. Вот наш национальный лидер [Владимир Путин] говорит, что это величайшая политическая катастрофа XX века. Но я полагаю, что величайшие геополитические катастрофы — это две мировые войны. А вот распад СССР не был катастрофой.

Реально важно не крушение СССР, а исчезновение социалистического лагеря. То есть исчезновение внешней империи, ключевой стержневой идеи политико-идеологического универсализма, с которым СССР выступал как с предложением для всего мира

Это позволяло ему тратить огромные ресурсы не только на экономическое, политическое, но и идеологическое присутствие повсюду. Если нужно было получить доступ к рудникам где-нибудь в Африке — то в распоряжении, помимо военной техники, было еще всепобеждающее учение марксизма-ленинизма, теория мировой социалистической системы, специальные идеологические институты, которые готовили кадры для вооруженной или, наоборот, мирной борьбы. Они были мобилизованы и готовы на все по зову партии… И главное — огромная экономическая мощь территорий, присоединенных в той или иной форме к единому социалистическому пространству, причем не только в Восточной Европе, но и в других местах мира. Поэтому исчезновение СССР надо рассматривать как большой процесс, который можно было бы назвать крахом мирового социализма, мирового марксистско-ленинского социализма. Именно это процесс огромной важности, потому что именно тогда схлопнулось и исчезло навсегда очень многое.

Никаких сопоставимых идей, никакой сопоставимой мобилизующей силы совершать такие мировые экспансии, как СССР, у России нет. И предположить, что они появятся, невозможно

Хотел бы вернуться к словам Путина, о которых вы упомянули. Официально распад СССР преподносится как история о разочаровании, изоляции и даже унижении страны. Как это повлияло на формирование представления об одиночестве России в современной мировой политике? Отрицать одиночество России совершенно невозможно. И это, на мой взгляд, достаточно интересная ситуация, ведь страна большая и, в общем, не слабая. Такие государства обычно не испытывают проблем с поиском союзников, и, конечно, интересно, почему союзников мы как-то не обнаруживаем... Другой вопрос — об унижении. Это очень многоплановый вопрос, потому что унижение чувствует тот, кто хотел бы действовать по своей воле, но вынужден действовать по чужой, или кто рассчитывает быть равным, но оказывается не равным, в подчиненном положении. Думаю, те, кто говорит об унижении, говорят чистую правду, у них есть на это основания. Но, с другой стороны, люди, которые получили возможность участвовать в каких-то международных проектах, начали ездить на конференции, смогли спокойно приглашать сюда зарубежных коллег, вряд ли вспоминают это время как время унижения. Да, экономически тяжелое время, но это вряд ли было временем унижения.

РИА Новости

Как вы считаете, какой главный урок мы должны вынести из развала СССР? Вопрос простой, но ответ опять сложный. Самый первый: кто такие мы? Люди, которые голосовали за сохранение Советского Союза, и люди, которые подписали Беловежские соглашения, — это очень разные мы. Я думаю, что один из главных уроков — то, что в какой-то момент от нас ничего не будет зависеть. И если мы этого не хотим, нам нужна политическая бдительность. Потому что в реальной политической жизни бывают такие ситуации, когда на гребень волны выносит людей, образующих такое альтернативное «мы» по отношению к тем, кто этих людей выдвинул. Второй момент, который нужно осознать: в политике не бывает ничего навсегда. И даже если кажется, что все, подвели черту, этого больше не будет, невозможно вернуться назад, — это неправда. Нет ничего непоправимого. Распад Советского Союза казался непоправимым, но это не так. И худшие последствия этого распада не оказались непоправимыми. Поэтому хорошо, когда воля побеждает разум.