Как в СССР относились к красноармейцам, которые вернулись из немецкого плена

После окончания Великой Отечественной войны в СССР вернулось свыше 5 млн. репатриантов – гражданских и военных лиц, в силу разных причин оказавшихся за пределами своей страны. Среди них были как насильно вывезенные в Германию, так и перебежчики. Впрочем, это различие не сильно сказывалось на отношении к ним в Советском Союзе.

Попал в плен – значит предал

24 августа 1944 года ГКО СССР принял назревшее решение об организации возвращения на родину советских граждан, насильно увезенных немцами или оказавшихся за линией фронта по иным причинам. В активную фазу этот процесс вступил лишь поле победы над гитлеровской Германией. По данным Управления Уполномоченного Совета Народных Комиссаров СССР, всего насчитывалось 5 млн 352 тысячи советских репатриантов из которых свыше 1,5 млн были военнопленными (по другим сведениям – около 1,8 млн).

Согласно документам того же Управления, к месту жительства (в Прибалтику, Карелию, Украину, Белоруссию, Закавказье, Казахстан, Туркмению, Узбекистан и другие регионы страны) было направлено чуть более 3 млн. перемещенных лиц, остальных ждала дополнительная проверка. В основном это были военнопленные, которые по умолчанию попадали в категорию потенциальных изменников Родины.

Пленные с легкой руки Троцкого еще в первые месяцы установления диктатуры пролетариата причислялись к неблагонадежным членам общества, предавшим идеалы революции. В лихие годы Гражданской войны у новых властей России не было ни времени, ни желания разбираться осознанно ли ты оказался в стане врага или в силу непреодолимых обстоятельств. Военнопленного фактически приравняли к государственному преступнику.

После прихода к власти Сталина этот догмат был закреплен на законодательном уровне. Согласно принятому в 1938 году новому уголовному кодексу, преследованию мог подвергнуться практически любой гражданин СССР, побывавший во вражеском плену. Грань между дезертиром и попавшим в плен не по своей воле военнослужащим представлялась весьма размытой.

Впрочем, доктор исторических наук Виктор Земсков уверен, что во время Великой Отечественной войны в руководстве СССР не отождествляли понятия «пленные» и «предатели». Полицаи, каратели, члены зондеркоманд и прочие коллаборационисты, по его словам, практически всегда отделялись от основной массы перемещенных лиц, ничем себя не запятнавших. Среди тех, кто, по мнению властей, скомпрометировал себя в плену, оказалось около 200 тысяч человек. Почти все они были направлены в лагеря НКВД.

Возвращаться на родину не желаем

По итогам Ялтинской конференции Сталин убедил союзников способствовать возвращению советских граждан на родину, в первую очередь это касалось военнопленных и участников РОА. Не все горели желанием возвращаться в СССР, опасаясь расправы со стороны органов госбезопасности. Одни присваивали себе чужие документы, другие пытались «раствориться» среди местного населения: главное было ускользнуть от всевидящего ока НКВД.

Уполномоченный по репатриации генерал-майор Давыдов в своем докладе о посещении сборных пунктов Западной Германии писал следующее: «Из толпы слышны крики: «Что вы от нас хотите? Вы хотите забрать наши души? Мы знаем ваше НКВД. Вы нас увезете, а потом расстреляете». Люди, по словам Давыдова, часто баррикадировались в зданиях и отказывались выходить оттуда даже под угрозой расстрела.

Судя по документам Управления Уполномоченного СНК, которое возглавлял Филипп Голиков, советское руководство настороженно воспринимало сведения о том, что бывшие военнопленные не хотели возвращаться в СССР. Большей части информации в Кремле не верили, объясняя это тем, что попавшие в плен красноармейцы, как правило, не являлись выходцами из буржуазно-помещичье-кулацкого сословия, а происходили из рабоче-крестьянских семей, а значит ненавидеть советскую власть у них оснований не было.

Голиков излагал свою точку зрения. Он считал, что недоверие к советским властям искусственно подогревалось противниками СССР, которые пытались внушить военнопленным, что собственное государство отреклось от них.

Тем не менее, в западной историографии приводится немало фактов насильственной выдачи советских перемещенных лиц, которые отмечались вплоть до апреля 1947 года. По-прежнему многие отказывались возвращаться на родину, опасаясь репрессий. Фиксировались и случаи самоубийств.

Тем же кто возвращался в СССР предстояло доказывать, что они не изменники.

Согласно сталинской директиве еще в конце 1941 года были созданы особые фильтрационные лагеря, предназначенные для проверки бывших военнопленных. В зоне ответственности четырех Украинских и двух Белорусских фронтов было сформировано свыше сотни подобных лагерей. Проверку в них проходили абсолютно все освобожденные из плена красноармейцы. Тех, кто преодолел фильтрационное сито ждала дорога к месту жительства. С 1945 года для таких граждан организовывали торжественные встречи с цветами, музыкой и транспарантами.

Если проверка не была пройдена путь подозреваемого лежал в спецлагерь, где его ожидали тяготы трудовых будней. Историк Дмитрий Стратиевский, сравнивая условия нахождения в лагерях НКВД немецких солдат и бывших советских военнопленных, пришел к выводу, что первым зачастую предоставлялись куда лучшие помещения и более качественное питание.

Доверия нет

Тем военнопленным и остарбайтерам, которые прошли фильтрацию, было официально объявлено, что на них распространяются все гражданские права, трудовое законодательство и социальное страхование. Однако на деле было не все так радужно. Многим «возвращенцам» пришлось столкнуться с ущемлением своих прав. Им отказывали в поступлении в учебные заведения, трудоустройстве или приеме в ряды КПСС. А без членства в партии невозможно было рассчитывать на какую-либо карьеру. Само слово «репатриант» в послевоенном советском обществе приобрело негативную окраску.

Нередко действия властей на местах расходились с директивами центра. Если в Москве человек был признан насильственно угнанным в Германию, то какой-нибудь местком считал репатрианта изменником и относился к нему соответствующим образом. Испытывая презрительное отношение региональных властей, ущемленные в своих правах граждане были вынуждены писать в Москву.

Высшее партийное начальство демонстрировало куда большую лояльность к бывшим военнопленным и остарбайтерам, хотя на практике и оно не раз подвергало репатриантов дискриминации. Это было особенно заметно при выдвижении таких лиц на руководящие посты. Военнопленным неоднократно приходилось сталкиваться с тем, что их не считали ветеранами войны. Часто в их адрес были обращены гневные тирады, наподобие: «Я гнал немца до самого Берлина пока ты отсиживался во вражеском плену и жрал дармовую еду!».

«Остовки», советские женщины, работавшие в Германии, признавались, что устроиться на работу было крайне непросто, их заставляли каждые три месяца проходить перепроверку, всюду их ждали бюрократические препоны, на все нужны были подтверждающие справки и документы. По словам историка Дмитрия Стратиевского, в анкетах репатриантов при поступлении словно клеймо значился пункт «о пребывании в плену или на оккупированных территориях».

В Кремле довольно быстро отреагировали на систематические нарушения прав репатриантов. 4 августа 1945 года вышло распоряжение, в котором критике подвергались «отдельные партийные работники», которые демонстрировали «огульное недоверие к репатриируемым советским гражданам». Их призывали привлекать людей, переживших ужасы немецкого плена, к активному участию в трудовой и общественно-политической жизни страны.

Это во многом улучшило положение репатриантов, однако проблему не искоренило. Нужно понимать, что со второй половины сороковых стали отчетливо проявляться разногласия между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции, что привело к росту в правящей советской верхушке «шпиономании». На этом фоне уже сам факт бесконтрольного нахождения советских граждан на Западе вызывал подозрения. В 1948 году грянула кампания по борьбе с космополитизмом и «иностранщиной». Разгоралась «холодная война».