Эзотерика и коворкинги: как поэты Серебряного века придумали жизнь современных зумеров
Если ваш глаз устал дергаться от зумерских словечек и повадок, выдыхайте: полиаморные отношения и коворкинги изобрели задолго до них. Да и до вас. Собрали все признаки и свидетельства того, что поэты Серебряного века жили почти что в современности.
Полиамория
Начало ХХ века подарило России плеяду затейливых и утонченных поэтов. Еще более затейливыми были их отношения. И пока студенты гуманитарных факультетов рассуждают об этичности открытых браков, о некоторых из них, покрываясь благородным пунцом, нам успели рассказать учителя литературы. Речь о сожительстве Лили и Осипа Брик и Владимира Маяковского — последний, правда, по собственным и не только свидетельствам от него удовольствия не получал.
К каноническому примеру шведской семьи можно отнести тройственный союз поэтессы Зинаиды Гиппиус, поэта Дмитрия Мережковского и публициста Дмитрия Философова. Про тройственность не шутки: Мережковский долго размышлял о сути отношений и в итоге возжелал установить царство третьего завета, которое разрешило бы пресловутый дуализм тела и духа. Так и вышло: уже состоявшие в браке Зинаида и Дмитрий (биографы и современники уточняют, что их тандем был скорее платоническим, нежели плотским) привлекли к своему союзу третьего не лишнего — литературного критика Философова.
Пишут, что троебратство просуществовало около 15 лет, но эта любовная или не очень история требует ремарок. Считается, что Мережковские были равнодушны друг к другу в сексуальном плане, а Гиппиус в итоге чрезмерно увлеклась Философовым, который в свою очередь ее отверг.
«Мне физически отвратительны воспоминания о наших сближениях. И тут вовсе не аскетизм, или грех, или вечный позор пола. При страшном устремлении к тебе всем духом у меня выросла какая-то ненависть к твоей плоти, коренящаяся в чем-то физиологическом», — делился Дмитрий-младший в послании поэтессе.
Поэтому за герметичным идеологическим фасадом о высокой страсти на троих страдали, кажется, все.
Еще одним интересным, но менее известным любовным альянсом было сожительство поэтессы Анны Ахматовой, искусствоведа Николая Пунина и его жены Анны Аренс — одной из первых российских женщин-врачей. Финансовые обязательства распределились для поэтессы и ее возлюбленного удобно: домашнее хозяйство и траты держались на прилично зарабатывающей Аренс, которая фактически содержала мужа с любовницей. Безоблачное сибаритство иногда омрачалось внутренними склоками: так, дочь Корнея Чуковского Лидия писала, что всякий раз, когда речь в доме Пуниных касалась величия Ахматовой, Николай нервно командовал возлюбленной идти кромсать селедку на кухне. К слову, эксперименты (уже не с сельдью) были для поэтессы не новы: до отношений с Пуниным она сожительствовала втроем с актрисой Ольгой Глебовой-Судейкиной и ее супругом Артуром Лурье.
Совсем уж профанирующим высокую идею опыт вышел у Ивана Бунина. Писатель душа в душу жил со своей женой Верой Муромцевой, но однажды сорвался и решил привести в дом юную (младше на тридцать лет) Галину Кузнецову, которую представил своей секретаршей и ученицей. Супруга, стиснув зубы, терпела. Продлилось безобразие десять лет. Потом в доме Буниных появилась некая девушка Марта, к которой Кузнецова тут же ушла. В общем, как мы знаем, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
Квирность
Андрогин — мифическое бесполое существо с двумя лицами. У Зинаиды Гиппиус лицо было одно, что не помешало ей стать провозвестником небинарности. Современники свидетельствуют: Зинаида Николаевна любила щеголять в мужских костюмах.
«Она исповедовала бесполость. Она упивалась изысканным ядом философии Владимира Соловьева, призывавшего к андрогинной коллективной любви. <...> Она презирала соитие, деторождение, мещанскую семейственность», — пишет о Гиппиус в книге «Русские травести» искусствовед Ольга Хорошилова.
Примерно то же транслируют дошедшие до нас изображения Гиппиус, где она при параде — рюшечное воплощение того, что надиктовывает современная гендерная теория, когда дело касается квиров.
Нарядами все не ограничилось: так, Гиппиус почти не писала стихотворений от женского лица. Иногда мужской лирический герой пробивался в реальность, и Зинаида Николаевна пускалась в пылкие ухаживания за дамами. Еще поэтесса фанатела от Оскара Уайльда. В общем, прогрессивный комплект, предопределивший бесполый опыт письма Джудит Батлер, был при ней. Стоит отметить, что Гиппиус хоть и являлась совершенным олицетворением дореволюционного травести, такая была не одна: солдаты и матросы Петрограда 20-х годов нередко коротали одинокие вечера, коллективно переодеваясь в женщин.
Коворкинги
Серебряный век отличился не только людьми, но и зданиями, в интерьерах которых эти люди любили вольготно располагать свои туловища. В двух столицах Российской империи еще с пушкинской эпохи процветала культура литературных салонов, где обычно творились великие дела, сочинялись каламбуры и, когда не создавались, ходили из уст в уста новости. В частности, свой салон был у вышеупомянутых Гиппиус и Мережковского. Его частыми гостями были Александр Блок, Андрей Белый и прочий литературный бомонд. Чем вам не коворкинг без известной степени постиндустриальной отчужденности?
Еще одним знаковым местом была крыша дома по Таврической улице в Санкт-Петербурге, на которую поэт и философ Вячеслав Иванов регулярно вылезал со своими единомышленниками. Они романтично читали стихи под звездами, сам Иванов разъяснял молодняку основы стихосложения. Что-то аналогичное делал Николай Гумилев в своем «Цехе поэтов», где рассказывал неофитам про акмеизм (литературное течение, противостоящее символизму и отстаивающее предметность и точность слов и образов. — Прим. ред.). Было еще кабаре с красивым названием «Бродячая собака», куда на творческие встречи слетались Анна Ахматова, Осип Мандельштам и известный оригинал Игорь Северянин.
Примерно так же, как ваша бабушка ждет юбилейного выпуска сериала «След», московские жители Серебряного века ждали «сред» главного символиста века Валерия Брюсова. Все начиналось более чем цивильно: жена поэта, переводчица Иоанна Матвеевна Брюсова, разливала гостям чай и нарезала домашний пирог. Позднее на «средах» можно было повстречать знаковых лиц эпохи, которые спустя минуты растворялись в громких стихотворных декларациях.
Эзотеризм
А вне сочинительских практик в салонах иногда творилось, к слову, вот что. Дореволюционные поэты были не чужды легкой (а порою и не совсем) мистике — что-то вроде наших таро и натальных карт, но немногим брутальнее. Мода пришла к нам из-за океана. Первые медиумы завелись в XIX веке в США, потом даже сам Александр II как-то отважился связаться с духом покойного батюшки накануне важного решения — отмены крепостного права. Философы и социологи говорят, что интерес к эзотерике всегда растет в тяжелые времена: люди перестают ориентироваться в рациональном и с охотой вверяют себя в руки высшим силам. Подобное было и в начале XX века — тогда в российских салонах и душах пышным цветом цвел декаданс.
Вместо колоды таро у поэтов Серебряного века была доска Уиджа. Но значение имели не только материальные атрибуты: с рацио в своих стихах активно воевал Брюсов, однажды увлекшийся творчеством алхимика XVI века Агриппы Неттесгеймского. Поэт намеренно напускал на себя загадочный вид, считал Агриппу чем-то вроде своего альтер эго (просто Тайлер Дерден тогда еще не родился), занимался спиритизмом, между делом морфинизмом и черной магией, писал в оккультистский журнал «Ребус». Некоторые (в основном еще один мистик — Андрей Белый) ему не верили: автора красноречивого моностиха «О закрой свои бледные ноги» считали до мозга костей циником, подсвечивающим свое увлечение оккультизмом для бесславного пиара.
Зато в искренности Николая Гумилева никто не сомневался — тот успел зарекомендовать себя как чудилу. Поэт даже представил миру собственное учение, а именно пассионарную теорию этногенеза. За эклектичным названием скрывалась тривиальная для западных консервативных мыслителей концепция. Якобы определенные этносы имели определенный пассионарный потенциал и своими усилиями двигали или не двигали прогресс. Какое-то время Гумилев планировал создать Географическое общество, посвященное сакральной географии, а в перерывах между вынашиванием наполеоновских планов ловил с сорбоннскими студентами бабайку, точнее дьявола. Приготовления к встрече с потусторонним были долгими: нужно было несколько дней не есть и читать каббалистическую литературу. В итоге дьявол визитом не осчастливил — может, стоило начать с зубной феи?
Деконструкция языка
Если путаетесь в феминитивах, попробуйте осилить какое-нибудь стихотворение русских футуристов (Маяковский к ним тоже относится). Поэты Серебряного века были еще теми любителями деконструкции языка: так, Алексей Крученых однажды сочинил «самое русское», по его же словам, стихотворение на свете. Оно выглядело так:
дыр бул щилубешщурскумвы со бур л эз
Заумь шагала по стране.
«Муломнг улва, глумов кул, амул ягул», — писал стихотворец Александр Туфанов. «БА БА-БА БА-БА ГОДЕН БУБА БУБА БА», — вторил ему Василиск Гнедов.
Поэтический сборник, выпущенный футуристами, назывался «Пощечина общественному вкусу» и, в общем-то, ею и был. Существовали еще «обэриуты»: те больше экспериментировали со смысловыми, а не морфологическими и фонетическими формами, выражая свое «фи» однажды окаменевшей в слове мысли.
Многих из них (красочный пример — Даниил Хармс) постигла печальная судьба: сначала они были вынуждены печататься только как детские писатели, затем были репрессированы советской властью. С тех пор язык проделал большой прогресс в своей свободе от официоза: теперь главное — в сложную эпоху новой этики не вернуться в речевой тоталитаризм снова.
